» и мы с Хоуп добились права пожениться, что и произошло шестнадцать лет тому назад в это грядущее 9 августа. По факту Одри, по сути, и «моя» дочь, и на практике я тоже нахожу ее физическое отсутствие, странную новую тишину в доме и спектр перестраивания привычек трудным равным образом, как уже неоднократно пытался вразумить Хоуп). Однако по прошествии времени и лишь дальнейшего упрочивания или «цементирования» ее позиции после всех усилий обсудить конфликт рационально или уговорить Хоуп рассмотреть хотя бы саму возможность, что это она, а не я на самом деле сплю, когда проявлялась мнимая проблема с «храпом», – где суть ее позиции была в том, что это я веду себя иррационально «упрямо» или «недоверчиво» к тому, что она сама слышит собственными ушами, – я, по сути, оставил попытки сказать или сделать что-нибудь в плане реакции или возражений «in situ» – когда она внезапно резко поднималась в постели в другом конце комнаты (часто с нечеловеческим лицом, призрачным в слабом свете спальни из-за белого крема-эмолента, с которым она отправлялась в постель в холодные, сухие месяцы года, и неприятно искаженным досадой или желчностью) обвинить меня в «ужасном храпе» и потребовать, чтобы я немедленно обратился на бок или снова подвергся изгнанию в бывшую постель Одри. Взамен теперь я лежал спокойно, тихо и неподвижно с закрытыми глазами, разыгрывая глубокий сон, в котором нельзя ее услышать или каким-то образом отреагировать, пока наконец ее просьбы и упреки не затихали и она не откидывалась с глубоким и язвительным вздохом. Затем я активно продолжал лежать навзничь и неподвижно в бледно-голубой фланелевой или ацетатной пижаме, спокойный и тихий, как «могила», тихо выжидая, когда дыхание Хоуп изменится, и слабые, незаметные звуки жевания или скрежетания, которые она озвучивала во сне, обозначат, что она снова погрузилась в сон. Однако даже тогда она иногда снова вскакивала всего миг спустя, чтобы снова сесть и обвинить меня в «храпе», и гневно потребовать, чтобы я что-нибудь сделал, дабы остановить или пресечь «храп», и она наконец дождалась «покоя» и смогла уснуть.
К этому времени ливень весенней грозы сошел на нет или на убыль до того момента, когда звуки ударов отдельных капель по полосатым полотняным навесам над большими эркерными окнами «19 лунки» стали исчислимы по отдельности – то есть разрозненно слышимы, но в совокупности аритмичны и не из тех, какие можно назвать приятными или успокаивающими; большие капли казались почти жуткими или, так сказать, почти «брутальными» по своей силе удара. Внутри же отец Хоуп откинулся назад и слегка вбок на тяжелом «капитанском» кресле, поводя дорогой сигарой над верхней губой, смакуя аромат, одновременно ища в боковом кармане (по чьей причине он и откинулся; его поза не была зрительным искажением) специальный футляр с резаком и монограммой. Не уведомив Хоуп (признаюсь, это было мелочное умолчание, и я, по всей видимости, к этому моменту конфликта не желал дарить ей «удовлетворение»), я во время ежегодной Диспансеризации потребовал от нашего врача «первой помощи» по плану медстрахования из ОРВ[41] направление к одному из назначенных по плану специалистов-«ухо-горло-носов», который впоследствии провел осмотр моих носовых проходов, гайморовых пазух, трахей, аденоидов и «заднего» нёба и заверил, что не видел свидетельств чего-либо необычного или из ряда вон. Позже я, однако, совершил ошибку в том виде, что «швырнул» это справку об отсутствии заболеваний «в лицо» Хоуп во время одного из все более разгоряченных и тревожных споров (часто происходивших по завтраку следующего утра) в связи с так называемой проблемой «храпа», вслед за чем Хоуп воспользовалась моим нежеланием рассказать ей о направлении к «УГН» в качестве свидетельства, что я «…знал, что храп был по правде», и что я втайне переживал в этой связи, и что не побеспокоился сообщить ей об обследовании загодя, так как боялся, что диагноз специалиста определит что-то неладное в «заднем» нёбе или носовых проходах и что мне придется открыто признать, что «храп был по правде» и что все мои обвинения, что она спала и просто видела сон, что я храплю, лишь не более чем просто своекорыстные «отрицание» и «проекция» проблемы на «жертву» (где под жертвой, конечно, понималась она сама). Эти короткие, ожесточенные споры – которые находили волнами или роями в месяцы зимы и начала весны и наиболее чаще всего происходили или жарко «извергались» за семейным завтраком, растопленные бессонной ночью и нервозностью из-за предстоящих требований наступающего дня при недостаточном сне, и часто были такими жестокими и тревожными, что затем я видел последующую дорогу и первые несколько часов работы в какой-то эмоциональной дымке, мысленно «переигрывая» спор и придумывая новые способы представить или переформулировать свидетельства или подловить Хоуп на логическом противоречии, иногда даже прерывая работу и набрасывая эти идеи или резкие опровержения для возможного будущего применения на полях профессионального еже-дневника, – ужасали внезапной горячностью и скоростью, с которой росли в интенсивности и «злопыхательстве», а также тем, как иссушенное, темное, узкое, все более изнуренное лицо Хоуп за столом в нашем кухонном уголке иногда казалось мне почти неузнаваемым, перекошенным, искаженным и даже несколько отталкивающим в своем гневе и каменном подозрении; и, со своей стороны, я должен признаться, что по меньшей мере раз или другой ощущал настоящий порыв в исступлении ударить или толкнуть ее или опрокинуть комод или стол в кухонном уголке, до того я становился «вне себя» от иррационального исступления в связи со странным, каменным, ожесточенным и иррациональным упрямством, с каким она наотрез отказывалась рассмотреть – даже признать самую возможность, – вопреки всем выдвигаемым мной весомым возражениям, опровержениям, взвешенным аргументам, веским доказательствам, фактам и ссылкам на прецеденты (в продолжение течения нашего брака уже разыгрывались конфликты, когда Хоуп была в высшей степени убеждена в справедливости своей позиции, но была вынуждена уступить перед лицом последующих доказательств, что в действительности ошибалась, и затем извиниться), – что это я бодрствовал, а она – «хотя бы гипотетически» – спала и что проблема с «храпом» в реальной действительности – «[ее] проблема», и действительно реальным ее решением было «обратиться к врачу [любого толка, возможно из психиатрической области]». Мои руки, когда я заводил автомобиль, иногда буквально дрожали или тряслись от фрустрации и переутомления, обусловленных дезориентацией, также наряду с часто посещавшей меня быстрой, аритмичной последовательностью быстрых, нечетких и незваных «кадров» или галлюцинаторных искажений перед «мысленным взором», пока я предпринимал путь на север по Гарден-Стейт-Парквей. (В самом разгоряченном и тревожном из этих споров я употребил обследование «Ухо-Горло-Носа» только в роли свидетельства, что хотя бы я, в отличие от Хоуп, готов принять во внимание хотя бы саму возможность, что в чем-то ошибаюсь и на самом деле могу действительно в чем-то «храпеть», и любой рабочий компромисс или решение будут невозможны, пока в нашей готовности уступить не будет хотя бы малейшей обоюдности вопреки показаниям органов чувств – хотя бы «теоретической возможности», что мы можем ошибаться в том, кто именно спит, видит сны и\или «храпит», а кто нет).
Также к этому моменту времени наша рутинная (или «ритуальная») подготовка к отходу ко сну в спальне тоже часто становилась почти неописуемо напряженной и неприятной. Хоуп часто ни обращала на меня внимания, ни говорила со мной, а когда со своей стороны комнаты я «ловил ее взгляд», тогда как она выходила из платяного чулана или ванной или накладывала эмолент перед зеркалом с подсветкой на бежевом эмалевом «туалетном» ансамбле, ее выражение часто словно принадлежало человеку, смеряющему взглядом неугодного незнакомца. (Также мне это выражение хорошо знакомо по отчиму и сводным сестрам Хоуп – Мередит и Денис [или, в случае близкого знакомства, «Донни»], – с тех пор как я впервые столкнулся с ним при первом или начальном знакомстве с ее семьей, имевшем место на ужине в большом, викторианском доме доктора Сайпа и его жены в исторической области Западного Ньюарка под названием «Четвертый район», когда в двух отдельных моментах «Отец» ставил передо мной какие-либо вопросы личного или биографического содержания и затем в ходе моей попытки держать ответ пресекал, дабы публично указать, что его терпение не безгранично или что ему бы хотелось, чтобы я «Не ходил вокруг-да-около» в более упрощенной или, видимо, время-сберегающей манере). Часто ко времени, когда свет спален теперь потухает, мое состояние оставалось таким расшатанным и напряженным, что любая возможная перспектива заснуть в не столь отдаленном будущем испарялась без следа наперекор тому, что часто я теперь был так изможден, что меня буквально трясло, а мое зрение, как было выше упомянуто, регулярно впадало в различные состояния преувеличенного фокуса, глубины и абстрактного потока или «ретруссажа» – например, как некогда свежее, симпатичное и невинное лицо Одри Боген словно тряслось или содрогалось на грани взрыва на абстрактные осколки, когда она подносила доктору Сайпу пепельницу, исполненную из тяжелого, черного стекла, на чьем дне красовались ярко-красный геральдический символ и латинский девиз «Раританского клуба» – «Resurgam!»[42]
А также, конечно, факт, что абсурдная эфемерность, тривиальность и очевидное перенаправление или проекция всего конфликта с «храпом» – о чем словно промеж меня с Хоуп действительно догадывался и абсурдностью и нерелевантностью чего был фрустрирован только я, – делали положение лишь хуже. Сам я просто не мог поверить, что мои с Хоуп отношения в этот критический момент «Пустого гнезда» нашего брака могут запнуться о столь тривиальную проблему, какая даже в куда менее счастливых или жизнеспособных союзах должна по большей части разрешаться или «вырабатывать ресурс» довольно рано. Ведь конфликты, затрагивающие, к примеру, различные коммуникативные «стили» партнеров, количество времени вместе в противопоставлении проведенному физически раздельно, разделение обязанностей в занятиях по дому и тому подобному, взаимосовместимость «стилей» и правил сна, – просто бытовой компромисс жизни со второй половин