ой, что, конечно, известно почти любому человеку житейского опыта. Я же несколько недель или даже месяцев не мог заставить себя поднять вопрос конфликта со своими друзьями или родными. Он казался просто слишком дурацким для упоминания. Я даже пошел на то, чтобы попробовать проконсультироваться или «повидаться» с профессиональным Терапевтом для пар, – и снова действие, предпринятое по причине собственной инициативы и, так сказать, «келейно», поскольку я отлично знал отношение Хоуп, ее отчима и большей части ее родной и приемной семьи (с исключением из того числа Вивиен, чьи предположительно «Вернувшиеся» воспоминания и бессчетные истерические публичные обвинения на праздничном воссоединении расширенной семьи в экстраординарной фазенде Пола и Терезы у залива Манасквен привели к ее «раздору» с Хоуп и негласному запрету расширенной семьи на всякое упоминание об этой теме, не считая мыслей самого доктора Сайпа по поводу вопроса правомерности «психотерапии» как столбца медицинских расходов в планах Медицинской страховки и «Управляемого медицинского обслуживания», какие обще-известны и резки) относительно вопроса «психотерапии», а также знал к этому моменту, что категоричный и оскорбленный отказ Хоуп, буде я затрону вопрос рассмотреть в будущем возможность «повидаться» с консультантом вместе со мной в качестве «пары», лишь фрустрирует и раздражит меня заново и просто усугубит или упрочит масштаб нашего супружеского конфликта, – только для того, чтобы впоследствии неодно-кратно претерпеть или выдержать серию «терапевтических» диалогов, например, вкратце, таковых:
– Но реально вопрос же не в храпе, Рэндалл, правда?
– Но я ни на миг не предполагал, что в реальности вопрос в нем.
– В конце концов многие мужчины храпят и без аллергии.
– И будь я одним из них [то есть тем, кто «храпит» даже во время сезонов без фактора аллергии], я бы уступил [то есть обвинениям Хоуп] без промедления.
– Почему для вас так важно, храпите вы или нет?
– Суть как раз в том, что для меня это неважно. В этом целиком заключается суть. Если бы я в фактической действительности «храпел», я бы признал это, по сути, без труда, принял на себя ответственность, равно как и разумные меры, необходимые для разрешения предполагаемой проблемы.
– Боюсь, я все еще не понимаю. Откуда вам наверняка знать, храпите вы или нет? Если вы храпите, то вы по определению спите.
– Но [попытка возразить]…
– В смысле, как тут узнать?
– Но [к этому моменту времени все более и более впадая во фрустрацию] в этом вся суть, что я здесь пытался объяснить даже уже не знаю сколько раз: она обвиняет меня именно в тот момент, когда на деле я еще даже не сплю.
– Почему вы так расстраиваетесь? Вопрос «храпа» имеет для вас особое значение?
– Еcли я, как вы выражаетесь, «расстраиваюсь», то, возможно, потому что мне несколько докучают или досаждают подобные фрустрирующие беседы. Вся суть дела в том, что для меня подчеркнуто не имеет значения так называемый вопрос «храпа». Суть в том, что если бы я на деле «храпел», то я бы признался в этом и просто перевернулся на бок или даже предложил уйти спать к Одри, и выкинул бы из головы весь вопрос за исключением некой естественной жалости, что я так или иначе потревожил или «нарушил» покой Хоуп. Но мне, однако же, тем не менее известно, что для «храпа» сперва нужно спать, и что мне известно, когда я действительно сплю, а когда нет, и что-то вроде «значения» для меня имеет только нежелание потворствовать человеку не только иррациональному, но и слепому, упрямому и неподатливому, который обвиняет меня в том, для повинности в чем я обязан спать, тогда как на деле я еще не сплю, во многом в связи с тем, какое напряжение и изнурение испытываю после всего этого абсурдного конфликта.
У консультанта из ОРВ, которому на вид было самое большее 35 – или, может, 40, – были очки и большой лоб высокого вида, предполагающий глубокомыслие, – внешность, как постепенно прояснялось, весьма обманчивая.
– А нет ли возможности – чисто, Рэндалл, теоретически, – возможности или вероятности, пускай даже всяко отдаленной, что вы сами, как вы выражаетесь, так или иначе упрямы или слепы в своем отношении к конфликту в ваших отношениях с миссис Нэпьер?
– Теперь я должен признаться, что становлюсь фрустрированным или даже, с позволения сказать, несколько раздраженным или утомленным, ведь вся суть, весь корень несправедливости и моей фрустрации или даже гнева из-за Хоуп заключается в том, что лично я готов обратиться к этой возможности. Что лично здесь к ней обращаюсь я, как вы можете видеть. Вы видите здесь мою жену? Готова ли она прийти, «разложить [проблему]» и ощупать ее со всех сторон вместе с незаинтересованной стороной?
– И можно спросить, зачем вы так делаете пальцами?
– Но нет, Эд [консультант из ОРВ всячески настаивал, чтобы к нему обращались по имени], если позволите: на деле Хоуп даже сейчас, вернувшись домой со спортивных занятий или из салона красоты и, весьма вероятно, лежа в горячей ванной, кипит наедине с собой из-за конфликта, упрочивает свою позицию и готовится к очередному бесконечному раунду конфликта на случай, когда ей снова приснится, что я не даю ей уснуть и лишаю молодости, энергичности и дочернего очарования, тогда как в тот же момент лично я сижу здесь, в непроветриваемом кабинете, и выслушиваю вопросы, не я ли здесь «слеп».
– Итак, если я правильно вас понял, реально весь вопрос в справедливости. Ваша жена несправедлива.
– В реальности вопрос в том, что это причудливый, сюрреалистический «кошмар наяву», почти буквально. Я теперь не знаю свою жену. Она заявляет, что знает лучше меня, когда я сплю. Это не столько несправедливо, сколько почти совершенно безумно. Я знаю, что сижу здесь и веду беседу. Я знаю, что мне это не снится. Сомневаться в этом – безумие. Но, по всей видимости, ровно этим она и занимается.
– Вам кажется, миссис Нэпьер может отрицать, что вы реально находитесь здесь.
– Суть не в этом. Вопрос того, здесь ли я реально или нет, – лишь аналогия, предназначенная акцентировать факт, что я знаю, сплю ли я или нет, как и вы. Сомневаться в этом – дорога к безумию, верно же? Сойдемся ли мы хотя бы в этом?
– Рэндалл, позвольте мне снова вас заверить в том, что я ни в коем случае не препираюсь с вами, но просто желаю убедиться, что оценил ситуацию верно. Когда вы спите, как можно реально узнать, что вы спите?.. – и так далее и тому подобное. Мои руки часто ныли от того, как я вцеплялся в руль автомобиля, возобновляя или продолжая затем путь домой по Гарден-Стейт-Парквей от кабинета Консультанта для пар в маленькой группке (или «комплексе») Медицинских и Стоматологических зданий в при-городном Ред-Банке. Вообще говоря, я начал часто тревожиться или бояться, что уступлю депривации сна или переутомлению и засну за самым рулем, и съеду или «вильну» через разделительную черту во встречное движение, такой трагический исход я видел слишком часто за многие годы своих разъездов.
Затем, за столиком с доктором Сайпом в ресторане, который члены «Раританского клуба» часто называют просто «19» или, шутливым порядком, «Дырка», нечаянно или непроизвольно возникла другая внутренняя картина или, так сказать, галлюцинаторный «кадр» или сцена, где я в облике мальчика или маленького ребенка стою на самом краю шаткой или накренившейся поверхности у основания чего-то напоминающего лестницу, веревочную лестницу или веревку, задрав голову в детском ужасе, тогда как ванты, лестница или веревка спускаются откуда-то из мрака над головой, выше или поверх огромного каменного идола, истукана или «бюста», слишком массивного, огромного и неосвещенного, чтобы увидеть лицо над головой (или «познать»), а сам я шатко стою на краю огромных гранитных колен статуи, вцепившись или сжимая одной или более руками конец веревки, всматриваясь вверх, когда на мои плечо и спину откуда-то из-за спины тяжело ложится рука кого-то куда выше меня и властный или «грохочущий» голос из тьмы великой каменной головы над головой неоднократно приказывает «Подниматься!», а рука толкает или трясет и твердит «Ради бога…» и\или «…Надежды»[43] несколько раз. «Отец» – чья нива профессионального поприща в «Пруденшл» иногда называется (или, вернее, «называлась») «Демографической Медициной», где, судя по всему, на протяжении карьеры ни разу не требовалось физически касаться пациента, – всегда относился ко мне как отчасти к зануде и\или «бабе» – человеку одновременно привязчивому и малозначимому, человеческому эквиваленту комнатной мухи или защемленного нерва, – и не прикладывал великих усилий, чтобы это завуалировать, хотя в качестве «Детушки» всегда был исключительно ласков и добр с нашей Одри, что для нас с Хоуп стоит дорогого. Когда он сосредотачивается на очищенном наконечнике для раскуривания, то ненадолго его словно охватывают страбизм или «косоглазие», рука с зажигалкой в руке скверно трясется, и в это мгновение он выглядит на свой возраст или больше. Обрезанного кончика нигде не видно. Вся комната казалась какой-то угрожающе свернувшейся. Мы с ним оба смотрели на красный кончик, пока он подносил к нему серебряный «Ронсон», затягивался и выдыхал, пытаясь раскурить сигару на долгосрочную перспективу. Запястья и ладони его были желтоватыми и несколько веснушчатыми, наподобие кукурузного чипса или чипса «Тортилья», а на фоне размера огонька и «Коибы» его весьма сухое, узкое, морщинистое и выставленное лицо казалось меньше и отдаленнее, чем на самом деле; и этот эффект был обусловлен не визуальным искажением или галлюцинацией, но самой обычной и простой «Иллюзией перспективы», наподобие горизонта Возрождения. Истинное пламя находилось между нами. При этом легкая танинная горечь «Фейгенспана» также традиционна. (При этом для бесед со вторым Консультантом для пар в стерильном, стандартном кабинете в при-городном Ред-Банке также равным образом было типично следующее:
– И нисколько невозможно, что какие-то из галлюцинаций, которые вы, по-вашему, испытываете, могут быть слуховыми? Что вы иногда издаете храп или шум и сами того не осознаете, поскольку вы, как вы выражаетесь, галлюцинируете?