ытным рукам обученных и уважаемых Исследователей сна в Клинике, и если затем результаты изысканий Клиники Сна по поводу наших паттернов сна в значительном виде, форме или манере послужат подтверждению ее мнения и уверенности в споре по предмету моего «храпа», я сам немедля перееду обратно в бывший агапемон Одри, или «Гостевую» комнату, дальше по коридору и настоящим соглашусь последовать рекомендациям Медицинского персонала по лечению моего, предположительно, подлинного «храпа». (Действительно, я, будучи ребенком, судя по всему, сосал или «брал за щеку» собственный большой палец, пребывая во сне, столь продолжительный период времени в продолжение детства, что семейный педиатр в Уилкс-Барре наконец наказал моим родителям намазать или нанести на ноготь моего пальца слой рецептурного лака отвратительного вкуса – по крайней мере, таким было заявленное воспоминание моего Отца о чем-либо необычном или из ряда вон в моих детских привычках сна. [Персонал Клиники Сна Дарлингов запросил от Хоуп и меня заполнить исчерпывающие, пред-варительные или «Приемные» анкеты о наших текущих и прошлых паттернах сна, включая данные возможно большей давности – включая, если возможно, детство]).
В свободное, «личное» время в течение нескольких встреч в его удобно расположенном кабинете программы «ПОПС» Джек Вивьен, несмотря на громоздкую загрузку, был так расположен ко мне, что помог аккуратно подготовиться представить это предложение «последнего шанса», где я учился поддерживать выражение лица и вокальную интонацию необвиняющими и нейтральными, лишь не скрывая некоторого уровня незавуалированного измождения (предыдущая ночь оказалась особенно трудной или «плохой», с множественными пробуждениями и обвинениями). Намек при этом последнем шансе на измождение или «смирение» так, как я представил его в кухонном уголке, который, несомненно (как и предсказывал Джек Вивьен), придал предложению убедительности, во многих отношениях был искренним, или «прочувствованным», – хотя и, очевидно, не в том смысле, в каком поверила Хоуп (между прочим, к слову, за предыдущую зиму словно бы постаревшая под стать мне на целых несколько лет [хотя я бы никогда не облек это наблюдение в слова – что бы ни высказывал «Отец» о нашем браке, я все же знаю довольно о динамике прочного брака, чтобы различать разницу между честностью и всего лишь жестокостью, и что такт и обтекаемость играют в интимных отношениях не меньшую роль, чем откровенность и «обнажение души», если не большую] и часто жаловавшаяся, что хроническая недостача сна [хотя спала она часто; воздействие чего она на самом деле чувствовала и на что жаловалась, так это на травматические сны, или «Ночные кошмары», – хотя в этих материях я, конечно же, снова держал мнение при себе] вызывала отвлекающий «звук» [или, вернее, легкую слуховую галлюцинацию – я буквально сдержанно прикусил язык, когда она говорила об этом мнимом «звуке»], имитирующий тон «Камертона» или зажатого звонка), когда власть над ее лицом над главным блюдом на столе, грейпфрутом и сухим тостом, порою перехватывали вихревые абстракции и приливы аляповатых цветов, но оно сумело сохранить или «удержать» свою визуальную или оптическую целостность или невредимость в безжизненно-сером утреннем свете едва ли не с упрямой твердостью. Небольшого сложения и острых черт, со смуглой или загорелой кожей и мелированными волосами в высоком «Буфанте», высившемся незыблемо и одиноко над переменчивыми волнами мод на прически, Хоуп обладала сильной волей и отказывалась быть кем-либо, кроме того, «кем» и «чем» была всегда, что и стало одним из главным источников влечения между нами; и даже в тот момент, пока я изможденно представлял презентацию «отчаянной меры» в лице Клиники Сна Эдмунда Р. и Мередит Р. Дарлингов, – помню как сейчас, – я никогда не забывал об этом, не ослабевал к ее «внутреннему огню» и не прекращал (по-«своему») «любить» и находить ее желанной вопреки тому факту, что даже ранее пагубной тлетворности текущего конфликта недавние прошедшие годы, что называется, «не пощадили» дамского или женского очарования или внешности Хоуп, хотя в ее случае ущерб времени не привел к тому, чтобы в процессе старения она распухла, расплылась, раздобрела или раздалась, как обе ее сводные сестры и (в несколько меньшей степени) я сам. У некогда симпатичной и пышной почти вплоть до «рубенсианской» степени Хоуп типом старения или увядания преимущественно стали «усыхание» или исхудание, когда внешне кожа загрубела и стала местами дубленой на вид, темный загар – постоянным, а зубы, связки шеи и суставы конечностей казались выдающимися как никогда. Вкратце, ее наружность приобрела волчий или хищный аспект, а некогда общеизвестная «искорка» в глазах стала лихорадочной. (Все это, конечно, нисколько не удивительно и не «неестественно» – воздух и время проделали с моей женой то же, что «проделывают» с хлебом и вывешенным бельем. Разумеется, всем нам приходится смириться с собственной, так сказать, актуарной бедой, где «Пустое гнездо» – столь заметная веха вдоль пути оной). Естественная, но тем не менее однако ужасная реальность – хотя и со временем негласная и невыражаемая в любом жизнеспособном союзе, – что, любой бы согласился, к этому времени нашего брака Хоуп была уже дефакто или на практике выраженно асексуальна – как говорится, зачахшая лоза или цветок, – и это отчего-то было тем хуже при ее скрупулезной преданности уходу за собой и дезидерате молодости, чем одержимы равным образом столь многие из ее остального округлившегося или иссохшего кружка подруг, жен и разведенок среднего возраста из Книжного и Цветочного клубов, привычно собиравшихся у бассейна «Раританского клуба» на протяжении летнего сезона: спортивные занятия и калорийные режимы, эмоленты и тонеры, Йога, витаминные элементы, загар или (хотя и редко упоминаемые вслух) хирургическая «пластика» или процедуры, – ими они активно цепляются за ту же юную энергию «virgo intacta»[46], пока их дочери, сами того не зная, дразнят их своим расцветом. (На самом деле, вопреки природной жизнерадостности и «esprit fort»[47] Хоуп, часто слишком просто было заметить боль в ее глазах и неловкий или «зажатый» вид, когда она видела или находилась вблизи нынешнего все более зрелого и миловидного круга сверстниц нашей Одри, – ту скорбь старения, что так легко затем переводилась или «проецировалась» в виде гнева на меня за лишь обладание зрячими и впечатляемыми глазами). Трудно признать случайным стечением обстоятельств то, что все расцветающие девочки и дочери были почти без исключения сосланы во «внештатные» колледжи, ведь с каждым годом одно лишь физическое их присутствие становилось для матерей живым укором.
«Койки» в Клинике Сна Дарлингов для пациентов с нарушением сна и накопленных данных об их случаях стояли бок о бок, но еще были заметно узкими и застелено-тонкими, с чрезвычайно прочно укрепленными матрасами, а также всего одной простыней и акриловым одеялом «среднего веса», несмотря на стерильный холод Камеры сна. Диагностический режим – на чью оплату и «разрешение» которого пришлось затратить немало времени и переговоров с нашей ОРВ, – означал, что мы с Хоуп летели на всех парах, под 150 километров в час (где я, как обычно, сидел за рулем, пока Хоуп дремала на «подушке путешественника», привалившись к пассажирской боковой дверце) по «I»-195 и шоссе 9 и 18, на еженедельной основе каждый вечер среды, к Мемориальной Больнице Рутгерса-Брансуика, и там «ложились» в отделение Нейрологии\Сомнологии на Четвертом уровне заведения, занятом Мемориальной Клиникой Сна Имени Эдмунда Р. и Мередит Р. Дарлингов, чья репутация в индустрии, согласно как Джеку Вивьену, так и другим источникам, была поистине «первоклассной». Ведущий наше дело Специалист по сну (или «Сомнолог»), малый большого размера, обходительных манер, тяжелого склада широких плеч, с прической свинцового цвета и как будто выдающимся количеством ключей на подарочной связке от «Парк-Дэвис, Инк.» – с манерами в диапазоне от учтивых до нейтральных в приглушенном и церемонном духе врачей и некоторых лекторов Цветочных клубов, – как будто заодно обладал, как позже отмечала Хоуп, отсутствием различимой шеи или горла как такового: голова как будто сидела или, так сказать, «покоилась» прямо на плечах, что, как я указал, могло быть только иллюзией или обманом зрения, вызванным высоким воротником белого Медицинского или «лабораторного» халата Сомнолога, который также носило большинство остального персонала Мемориальной Клиники Сна Дарлингов вкупе с ламинированными Идентификационными карточками с фотографиями на защелках (или, если говорить на более знакомом арго Систем ДОДО, «крокодилах») на нагрудном кармане. Избранные члены технического персонала Сомнологов (или «Команды сна») провели с нами формальное «Приемное собеседование», где затем сам врач играл роль лектора или гида, вкратце показывая нам с Хоуп помещения Клиники Сна Дарлингов, состоявшей из четырех или более маленьких, самодостаточных «Камер сна», окруженных со всех сторон звуконепроницаемыми, прозрачными, толстыми или «Плекси»-глассовыми стенами, сложными аудио– и видео-устройствами и неврологическим оборудованием для мониторинга. Кабинет самого доктора Пафяна примыкал к расположенному в центре Клиники «Нервному», или «Командному, центру», где профессиональные Сомнологи, Неврологи, помощники, лаборанты и техники могли наблюдать за обитатателями разных Камер сна на широком диапазоне «Инфра-красных» мониторов и оборудовании для измерения и вывода «мозговой» активности. Каждый член персонала и «Команды сна» также носил белую, бесшумную обувь с резиновыми или каучуковыми подошвами, и такими же либо безупречно-белыми, либо пастельного или «небесно-» (или «электрически-») синего были несущественные одеяла на каждой койке в Камерах. Также белой была система «галогенового», рельсового или скрытого освещения Клиники Сна Дарлингов на потолке, которая совершенно не отбрасывала теней (к слову говоря, никто в учреждении не отбрасывал никаких теней, что наряду с загробной тишиной, как казалось Хоуп, так она сказала, наделяло местную атмосферу несколько «сновидческим» или сонным аспектом) и придавала всем болезненный или бледный вид, при том что в Камере сна было заметно холодно. Сомнолог объяснил, что сравнительно низкие температуры способствуют как человеческому сну, так и сложным измерениям активности мозговых волн, какую предназначалось мониторить изощренному оборудованию Клиники, объясняя, что отдельные типы и уровни «ЭЭГ-» (или «мозговых») волн соответствуют нескольким уникальным и характерным уровням или «стадиям» бодрствования и сна, в том числе популярно известной «REM-» или «Парадоксальной стадии», когда парализованы произвольные мышцы и имеют место сны. «Головка» каждого из большинства его ключей была в резиновом или пластмассовом чехле, что, предположил я, снижало совокупный шумовой фактор большой связки, когда Сомнолог ходил или во время речи держал их в слегка двигающейся ладони, опуская вверх-вниз наподобие взвешивания, – это, судя по всему, представляло его первичную «нервную» или подсознательную привычку. (Позже, в начале нашего первоначального возвращения домой [прямо перед тем, как начать по своей обычной склонности др