– Наверное, ты прав, Наби, – улыбнулась она. И вспомнила слова, сказанные Жан-Мишелем в ту их последнюю с ним и Жакобом встречу. – А нам теперь, – повторила она, погладив мальчика по голове, – остается только молиться и надеяться, что Господь нас услышит.
Глава 17
С трудом убедив служащую за стойкой пропустить нас, хотя время регистрации уже закончилось, стремительно миновав паспортный контроль и досмотр, мы с Аленом бегом несемся на посадку и успеваем проскочить за пять минут до того, как она заканчивается.
Еще в такси я пыталась дозвониться Анни с мобильника Алена, но она не брала трубку. Ни Гэвин, ни Роб тоже не отвечали. В интернате сказали, что не располагают никакой новой информацией о здоровье Мами. Больничная медсестра, с которой мне удалось связаться, сообщила, что бабушкино состояние удалось стабилизировать, но невозможно сказать, сколько времени она так продержится.
Мы выруливаем на взлетную полосу и взмываем над Парижем. Я любуюсь Сеной, поблескивающей внизу, – лента вьется, рассекая сушу, потом исчезает из виду. И я представляю себе, как семнадцатилетняя Мами прячется на барже, которая медленно ползет по сверкающей реке, увозя девушку в неоккупированную зону. Как же на самом деле она выбиралась из Парижа? Если бы мы знали.
– Что, по-твоему, случилось с младенцем, которого она носила? – трогает меня за рукав Ален, когда мы набираем высоту.
Сейчас мы выше облаков, самолет купается в ослепительном солнечном свете, и мне невольно приходит в голову вопрос, не похоже ли это на рай – ну хоть чуточку?
Я пожимаю плечами.
– Даже не представляю.
– Я должен был догадаться, что она ждет ребенка, – взды хает Ален. – Это все объясняет – почему она решилась нас оставить. Меня всегда это мучило, не было тому разумного объяснения. Уж очень непохоже на нее, совсем не в ее характере – не могла она вот просто так убежать, бросив нас на произвол судьбы. Она осталась бы, пыталась бы убедить родителей, защитить нас, даже рискуя собственной жизнью.
– А на самом деле самым важным для нее было сохранить ребенка, – шепотом продолжаю я.
Ален кивает.
– Она была права. Вот это и означает быть родителем, правда? Я думаю, с моими родителями происходило то же самое. Они и в самом деле искренне считали, что нужно послушно соблюдать все законы и правила и только так можно нас всех спасти. Кто же знал, что самые их лучшие намерения приведут нас прямо в ад?
Я лишь качаю головой. Даже представить себе не могу, какой ужас, какое отчаяние испытала моя прабабушка, когда от нее отрывали маленьких Даниэль и Давида. Удалось ли ей остаться рядом хотя бы со старшей дочерью, Элен, после того как разделили мужчин и женщин? Долго ли она оставалась в живых, узнала ли, что все дети погибли? Если так, то какой же невыносимой пыткой должно было стать для нее это известие. Пожалел ли мой прадед, что не послушал дочь, которая его предупреждала? Что должен чувствовать отец, который понимает, что совершил чудовищную, непоправимую ошибку и обрек всех своих детей на гибель – а исправить уже ничего нельзя, слишком поздно? Я надолго отворачиваюсь к окну.
– Может быть, бабушка просто не доносила ребенка, – снова заговариваю я с Аленом. – Или, когда он родился, оставила его каким-то людям? – Я сама не верю в то, что говорю, но лучше уж произнести это вслух.
– Это невозможно, немыслимо, я считаю. – Ален сердито сдвигает брови. – Если этот ребенок был от Жакоба, я представить не могу, что бы могло заставить ее с ним разлучиться.
Посмотрев на меня сбоку, он добавляет.
– А ты абсолютно уверена, что это дитя не может быть твоей матерью?
Я мотаю головой.
– Года два назад, когда мама скончалась, я оформляла документы на наследство. Помню, как я держала в руках ее свидетельство о рождении. Там ясно сказано: 1944 год. К тому же мама была довольно похожа на моего дедушку.
Ален сокрушенно вздыхает.
– Тогда, видимо, ребенок не выжил.
Я снова отворачиваюсь. Уж очень все это печально.
– Но трудно поверить, что она снова забеременела, так скоро, почти сразу… – вырывается у меня. Головоломка не складывается, в этой части явно не хватает какого-то фрагмента.
– Да нет, ничего необычного, – мягко произносит Ален. Снова вздохнув, он смотрит в окно. – Посла войны многие, пережившие Холокост, женились, выходили замуж и старались поскорее завести детей – даже истощенные и не имевшие ни гроша в кармане. Слова Алена удивляют меня.
– Но зачем?
– Когда кругом смерть, хочется, чтобы снова была жизнь, – просто объясняет он. – Опять иметь семью, родных, ведь они потеряли всех, кого любили. Когда Роза познакомилась с твоим дедушкой, она наверняка была уверена, что мы все, включая Жакоба, погибли. А уж если она и ребенка потеряла, то должна была чувствовать себя очень, очень одинокой. Может быть, ей хотелось создать семью, чтобы вновь обрести место в мире.
Проходит целая вечность, пока мы получаем багаж, проходим таможню, разыскиваем на стоянке мою машину. И вот мы уже на пути на Кейп-Код. Успеваем выскочить из Бостона перед самым часом пик, так что на трассе номер 3 я выжимаю из своей старушки все, что могу, и лавирую среди других автомобилей со скоростью на 20 миль в час выше допустимой.
По пути названиваю Анни, и она наконец отвечает. Слабым от усталости голоском она сообщает, что сейчас находится в больнице и что изменений в состоянии Мами пока нет.
– Папа с тобой?
– Нет, – отвечает она, не раздумывая.
У меня начинает стучать в висках, как при подскочившем давлении.
– Где же он?
– Не знаю. Наверное, на работе.
– Ты просила, чтобы он поехал с тобой в больницу? Анни колеблется.
– Он вообще-то заезжал. Но почти сразу уехал, у него там важная работа.
Я слушаю дочь, а у самой болит сердце. Я ведь немногого хочу: только уберечь, защитить свою девочку, но, похоже, рассчитывать при этом на ее второго родителя не приходится.
– Ты прости меня, детка, – бормочу я. – Я так тебе сочувствую. Наверное, папа действительно очень занят. И все равно он не должен был бросать тебя одну.
– Да все нормально, – слышу я голос Анни. – Мы же тут с Гэвином.
Сердце заходится.
– Опять?
– Ага. Он просто позвонил проверить, как я тут, все ли нормально. А я и сказала, что папа уехал. Я Гэвина не просила, это он сам.
– Ой, – только и говорю я.
– Хочешь с ним поговорить?
Я уже собираюсь сказать «да», но соображаю, что мы через час до них доберемся.
– Просто передай ему от меня привет. И спасибо. Мы скоро будем.
Анни явно обдумывает услышанное.
– Кто это «мы»? У тебя что, типа, бойфренд завелся или еще что-то такое?
Я невольно хихикаю.
– Да нет, – бросаю взгляд на Алена, который рассматривает проносящийся за окном Пемброк. – Но у меня для тебя настоящий сюрприз.
Через час мы уже в Хайаннисе, входим в раздвижные двери больницы Кейп-Кода и несемся по вестибюлю. Дежурная на входе отправляет нас на третий этаж. Там в коридоре я вижу Анни, она сидит, понурившись. Рядом с ней Гэвин рассеянно перелистывает журнал. Они одновременно поднимают головы, глядя в нашу сторону.
– Мамуля! – В это мгновение Анни явно забывает, что стала слишком взрослой и крутой для проявления восторгов. Вскочив со стула, она бросается мне на шею. Гэвин, чуть приподняв руку, машет мне и криво ухмыляется. Я одними губами выговариваю «спасибо», глядя на него поверх головки Анни.
Наконец Анни выпускает меня из объятий и только сейчас замечает Алена. Тот неподвижно застыл рядом со мной, словно прирос к месту, и разглядывает ее.
– Здрасте, – здоровается Анни и тянет вперед ладошку. – Я Анни. А вы кто?
Ален торжественно пожимает протянутую руку, несколько раз открывает рот и закрывает, не произнося ни звука. Я поглаживаю его по спине, улыбаюсь своей дочурке и ласково говорю:
– Познакомься, Анни, это брат Мами. Получается, он твой двоюродный прадедушка.
Анни таращит на меня круглые глаза.
– Брат Мами?
И снова разворачивается к Алену.
– Вы правда брат Мами?
Ален кивает, и к нему наконец возвращается дар речи.
– Твое лицо кажется мне таким знакомым, дорогая. Анни озадаченно смотрит на меня, потом на Алена.
– Я что, типа, похожа на Мами, когда ей было столько, сколько мне?
Ален задумчиво покачивает головой.
– Возможно, немного. Но ты напоминаешь мне не ее.
– Тогда, наверное, кого-то, кого звали Леона? – выдвигает предположение заинтригованная Анни. – А то Мами меня все время так зовет.
– Не припомню, – слегка хмурится Ален, – чтобы я когда-нибудь был знаком с Леоной.
Разочарованная Анни сникает, а я замечаю, что Гэвин тоже подошел к нам и стоит в паре шагов от моей дочери. На какую-то долю секунды я испытываю сильнейшее желание обнять его, но сдерживаюсь и просто знакомлю его с Аленом.
– Гэвин, – говорю я, – это мой дядя. Брат моей бабушки. Ален, это Гэвин. – И после секундной паузы, соображая, как его представить, добавляю: – Мой друг.
Брови у Гэвина ползут вверх. Он делает шаг вперед и пожимает руку Алену.
– Поверить не могу, что Хоуп удалось вас разыскать. Ален косится на меня, потом переводит взгляд на Гэвина.
– Могу предположить, что от вас, молодой человек, она получала и помощь, и поддержку.
Гэвин отводит глаза и пожимает плечами.
– Нет, сэр. Она все сделала сама. Я только немного рассказал ей о холокосте, что сам знал.
– Не преуменьшайте важности того, что вы сделали, – возражает Ален. – Вы помогли семье воссоединиться.
Поморгав, он снова обращается к Гэвину.
– Не можем ли мы увидеть ее сейчас? Мою сестру? Гэвин колеблется.
– Формально часы посещений уже закончилось. Но я тут успел познакомиться кое с кем из сестричек. Посмотрим, что можно сделать.
Я наблюдаю, как Гэвин подходит к симпатичной белокурой медсестре лет двадцати с небольшим. Та хохочет и крутит локон, разговаривая с ним. К собственному недоумению, я вдруг ощущаю нечто подозрительно похожее на ревность. Отвернувшись, чтобы не смотреть на них, я беру за руку Алена.