олько не сомневаюсь, что твоя прабабушка любила и твоего прадедушку тоже.
Анни недоуменно таращится на него.
– Как это? В каком смысле? Если Мами любила Жакоба, как же она могла, типа, влюбиться еще и в прадедушку?
Ален пожимает плечами, добавляет в миску молока и сметаны. Энергично орудуя ложкой, он размешивает полученную смесь, после чего Анни помогает положить в нее чернику.
– Одни виды любви сильнее других, – отвечает Ален после долгого молчания. – Но это не значит, что одна любовь настоящая, а другая нет. Иногда встречается такая любовь, когда люди изо всех сил пытаются приспособиться друг к другу, но у них так ничего и не получается.
Он смотрит на меня, а я отворачиваюсь.
– А бывает другая любовь между двумя хорошими людьми, когда они восхищаются душой друг друга и постепенно, со временем это восхищение вырастает в любовь.
– Думаешь, у Мами и прадедушки было так? – подхватывает Анни.
Ален аккуратно вставляет бумажные розетки в металлические формочки для маффинов.
– Может быть, – говорит он. – Я не знаю. Бывает, Анни, и такая любовь, встретить которую мы все надеемся, и такой шанс есть у всех. Но мало кому хватает мудрости ее разглядеть и храбрости – вцепиться в нее изо всех сил и не отпускать. Вот такая любовь способна изменить всю жизнь.
– Так любили друг друга Мами и Жакоб? – замирающим голоском спрашивает Анни.
– Я полагаю, что так оно и было, – подтверждает Ален.
– А как это – не хватает мудрости ее разглядеть? – не унимается Анни.
Ален вновь бросает взгляд на меня, а я притворяюсь, будто целиком поглощена выкладыванием на противень миниатюрных «звездных» пирогов. Когда я делаю надрезы на корочке, пальцы у меня слегка дрожат.
– Я просто хочу сказать, что любовь окружает нас со всех сторон, – отвечает Ален. – Но чем старше мы становимся, чем больше нас обижают, ранят, тем труднее бывает увидеть любовь, даже когда она прямо перед нами. И тем сложнее принять любовь в свое сердце и по-настоящему в нее поверить. А если ты не можешь принять любовь или не можешь заставить себя в нее поверить, то рискуешь так ее и не испытать.
Анни явно не очень поняла.
– Так ты думаешь, Мами и Жакоб полюбили друг друга потому, что были совсем молодыми?
– Нет, я думаю, твоя прабабушка и Жакоб влюбились, потому что были предназначены друг для друга, – поправляет ее Ален. – И потому что они не убегали от этой любви. Она их не испугала. Они не позволили своим страхам встать у нее на пути. Многие люди в этом мире никогда не находят своей любви, поскольку сердца у них заранее уже закрыты, а люди об этом и сами не догадываются.
Я задвигаю противень со «звездными» пирогами в маленькую духовку слева и морщусь, неловко дотронувшись рукой до раскаленной дверцы. Беззвучно чертыхнувшись, устанавливаю таймер.
– Мам? – окликает Анни. – А ты так любила папу, такой любовью?
– Конечно, такой, – отвечаю я, не глядя ей в глаза. Не могу же я сказать дочери, что, если бы не беременность, я никогда не согласилась бы выйти за ее отца. Мне хотелось создать семью, и причиной тому была любовь – но не к нему, а к растущей у меня внутри крохе.
Но чем руководствовалась Мами, когда встретилась с дедушкой? Она наверняка была уверена, что навсегда потеряла Жакоба, да и ребенка, видимо, тоже каким-то образом лишилась. Она не могла не чувствовать страшного одиночества и опустошенности. Не это ли толкнуло ее в объятия моего деда? Как могла она лежать рядом с ним ночью, зная, что главная любовь ее жизни уже позади – и навсегда потеряна?
– А что же ты тогда развелась? – продолжает Анни. – Если ты так любила папу?
– Иногда бывает, что все меняется, – уклончиво отвечаю я.
– Только не у Мами и Жакоба, – убежденно заявляет девочка. – Спорим, они так и любили друг друга всю-всю жизнь. Я уверена, что они и сейчас любят.
В этот миг мне становится отчаянно жаль дедушку, этого чудесного, доброго, теплого человека, бесконечно преданного своей семье. Я теряюсь в догадках, знал ли он, что его жена задолго до знакомства с ним навсегда отдала свое сердце другому.
Подняв голову, я замечаю, что Ален внимательно следит за мной.
– Никогда не поздно найти свою настоящую любовь, – он смотрит мне в глаза, – нужно только держать сердце открытым.
– Ну да, – шутливо отмахиваюсь я, – но не все такие везунчики, не всем же выпадает такое счастье.
Ален задумчиво качает головой.
– Иногда нам выпадает счастье, а мы боимся его увидеть. Я закатываю глаза и фыркаю.
– Ага, от мужчин прямо отбою нет, все только и мечтают за мной приударить.
Анни окидывает меня критическим взглядом и обращается к Алену:
– Это верно. Никто ее не зовет на свидания. Только Мэтт Хайнс, но он, типа, чудик какой-то.
Чувствуя, как кровь приливает к щекам, я закашливаюсь и напускаюсь на Анни.
– Ладно, хорошего понемножку, – рявкаю я. – Хватит болтать, пошевеливайся. Тебе еще штрудель готовить, поняла?
– Неважно, – буркает она.
Подготовительная работа идет лучше, чем я ожидала. Благодаря помощи Алена мы готовы к приему посетителей задолго до шести часов. Без двадцати семь заскакивает Гэвин, но в кафе полно народу, мы успеваем только переброситься парой слов. Я наливаю ему кофе, снова благодарю за помощь и желаю удачно потрудиться на веранде у Джо Салливана.
Анни убегает в школу, а Ален остается со мной. После того как схлынула первая волна завсегдатаев и я удовлетворила их любопытство, скупо ответив на расспросы о том, куда я исчезла на целых три дня, кафе пустеет, и мы остаемся одни.
– Фью! – присвистывает Ален. – А у тебя неплохо идут дела, моя дорогая!
– Могло бы быть и лучше.
– Возможно, – соглашается Ален. – Но мне кажется, ты должна радоваться тому, что имеешь.
На самом деле все, что я имею, это снежный ком долгов и кредит, который не могу выплатить, так что скоро останусь без своего дела. Но я не могу сказать об этом Алену – с какой стати я стану грузить его своими проблемами. Да и вообще, как мне сейчас представляется, все это сущая ерунда по сравнению с жизненными испытаниями, выпавшими на его долю. Мне даже приходит в голову, что со мной, должно быть, что-то сильно не в порядке, если я так легко огорчаюсь из-за подобных пустяков.
День пролетает быстро, и вот уже Анни возвращается из школы с солидной стопкой бумаги в руках.
– Когда мы едем навещать Мами? – осведомляется она, обнявшись и расцеловавшись с Аленом.
– Сразу, как закроемся, – предлагаю я. – Может, начнешь мыть посуду? Тогда мы закрылись бы пораньше.
Анни досадливо морщится.
– А ты не могла бы помыть? Мне нужно кое-куда позвонить.
Я перестаю перекладывать куски пахлавы с витрины и хмуро гляжу на нее.
– Позвонить?
В руках у Анни стопка листов, она теребит их и таинственно округляет глаза.
– Жакобу Леви. Вот!
Теперь моя очередь вытаращить глаза.
– Ты разыскала Жакоба Леви?
– Ага. Ну… в смысле, я нашла целую кучу Джейкобов Леви. И еще, типа, без счета тех, кто обозначен просто Дж. Леви. Но я буду обзванивать всех по очереди, пока не найду того Джейкоба, который на самом деле Жакоб.
Я вздыхаю.
– Анни, ласточка моя…
– Мам, только не начинай! – резко обрывает она. – Хватит сомневаться. Ты вечно сомневаешься! Я его найду. И ты меня лучше не останавливай.
Я, как рыба, беспомощно хватаю ртом воздух. Надеюсь, что она права, но номеров в ее списке не меньше сотни. И это неудивительно: я уверена, что здесь в Америке Джейкоб Леви – очень распространенное имя.
– Так что? Могу я звонить с телефона в заднем помещении? Поколебавшись, я киваю:
– Звони. Но только по номерам в США. С веселой ухмылкой Анни ныряет в кухню. Усмехается и Ален, поднимаясь, чтобы пойти за ней.
– Как хочется снова стать молодым и полным надежд, – замечает он. – А тебе разве нет?
Он исчезает в кухне следом за моей дочерью, а я остаюсь в кафе одна, чувствуя себя этаким Эбенезером Скруджем. Когда же я перестала быть молодой и полной надежд? Я не собиралась разрушать планы Анни и губить ее надежды, только хотела уберечь дочь от разочарования. Большие надежды приводят к большим разочарованиям, а от них очень больно, уж я-то в этом убедилась на собственной шкуре.
Вздохнув, я возвращаюсь к работе: убираю с витрины выпечку и перекладываю в герметичные коробки, чтобы на ночь убрать в морозильную камеру. Пахлаву я испекла сегодня поздним утром, она отлично продержится еще дня два, кексы и пирожки тоже заморозим, да и по крайней мере один штрудель можно оставить на завтра. Пончики нашего домашнего изготовления годны только один день, поэтому я обычно пеку их маленькими партиями, каждое утро один сорт. Сегодняшние, с сахаром и корицей, почти полностью разошлись, а оставшиеся три штучки отправятся в корзинку, которую я ежевечерне отвожу в женский приют – если, конечно, в ближайшие несколько минут на них не найдется покупателя.
Я слышу, как в соседней комнате Анни щебечет по телефону. Наверное, опрашивает одного абонента за другим, знают ли они Жакоба Леви, приехавшего в США из Франции после Второй мировой войны. В промежутках между звонками Ален что-то ей вполголоса говорит. Интересно что? Продолжает рассказывать истории о Жакобе, чтобы поддержать ее запал? Или как ответственный взрослый советует ей не слишком обольщаться – задача может оказаться невыполнимой?
Закончив раскладывать выпечку по коробкам, я убираю ее в большой промышленный морозильник. Потом готовлюсь к завтрашнему утру – мою противни, металлические формы для маффинов и маленьких пирогов. Анни повышает голос, пытаясь перекричать льющуюся воду.
– Здрасте, меня зовут Анни Смит, – слышу я ее звонкий голосок. – Я ищу Джейкоба, или Жакоба, Леви, которому сейчас, наверное… восемьдесят семь лет. Он француз. У вас нет такого?.. А-а, понятно. Ну, все равно спасибо. Извините. Да, до свидания.
Она кладет трубку, и Ален что-то негромко говорит ей. Она хихикает, набирает очередной номер и повторяет те же слова.