— Поживёшь здесь на природе, — сказал Хамза. — Пока там всё утихнет.
— А что — там не утихло? — насторожился Китайгородцев.
Хамза замялся. Говорить, видно, не хотел, но и таиться теперь было негоже. Изведётся Китайгородцев, если не сказать.
— Станислав Георгиевич рвёт и мечет, хочет увидеть тебя, — признался Хамза. — Я с ним встретился и расспрашивал про ту историю… ну, когда ты вроде бы видел старика Лисицына… и Стас догадался, что и мне ты что-то говорил. И он взбеленился просто. То уговаривал меня, то угрожал. Требовал привезти тебя для разговора.
— И что ему нужно от меня?
— Подробности. Я так понял — он подозревает, что в его доме кого-то прячут. И мне всё больше кажется, что он прав.
Хамза и Лапутин уехали, Иван и Китайгородцев остались. Ивану было легче — с ним его собаки. Китайгородцев был один. Заметив, в каком он состоянии, Иван позвал Китайгородцева к столу, который до сих пор был полон и можно продолжить трапезу.
— Давай-ка самогоночки, — предложил Иван и нежно взял в руку бутылку с мутной жидкостью.
Китайгородцев с мрачным видом наблюдал за тем, как этой жидкостью наполняются стаканы. Иван неаккуратно звякнул стеклом о стекло. Китайгородцев будто очнулся, поднял на него глаза:
— Скажи мне, разве так бывает: человек что-то видел, а потом напрочь забыл?
— Сплошь и рядом! — уверенно сказал Иван.
— Да-а-а? — изумился Китайгородцев.
— Вот эта самогоночка, к примеру, — встряхнул в руке Иван бутылку, — Ежели мы с тобой одну бутылочку накатим, да другую — утром ни за что не вспомнишь, чего тут накануне было.
— Я не про самогон, — поморщился Китайгородцев.
— А это и не важно. Ты спросил: может быть такое, чтоб не помнить ничего? Я тебе и отвечаю: может! А каким способом — это уже другая тема.
Китайгородцев проснулся среди ночи. Его мучила жажда. Вышел на веранду, где в вёдрах стояла, как он помнил, вода. Здесь было холодно и на удивление светло. Он не сразу сообразил, что это из-за снега: за стёклами падали с неба почти невесомые белые хлопья. Китайгородцев заворожено смотрел на них.
Я здесь по-другому как-то сплю, вдруг подумал он. Совсем не так, как в доме Лисицыных. Не так крепко. Не так беспробудно. Может быть, прав Хамза, когда говорит про дурман-траву?
Ржавая «Нива», на которой Лапутин и Китайгородцев приехали на карстовое озеро, оставалась здесь. Иван решил воспользоваться этим обстоятельством — предложил Китайгородцеву съездить в райцентр, где у него накопились какие-то дела. Китайгородцеву неудобно было отказать.
В райцентр они поехали вместе. За руль сел Иван. Китайгородцеву с его ногой до сих пор было непросто управляться с педалями.
Первый снег долго не лежит, и тот, что выпал ночью, уже успел растаять, но во всём чувствовалась близкая зима. В выстуженном воздухе предметы обрели чёткие очертания, лужи на разбитой дороге прихватило ледком, небо просветлело, отчего осенний сумрак под деревьями сам собой растворился.
Городишко был невелик. Центральную его улицу составляли одно- и двухэтажные дома дореволюционной ещё постройки. Некоторые дома вросли в землю настолько, что можно было без труда заглядывать в их окна.
Отделение Сбербанка, в которое приехал Иван, выбивалось из общего ряда: новёхонький красный кирпич, зеркальное остекление, парковка выложена фигурной плиткой. Здание Дома культуры, расположившееся рядом, не выдерживало сравнения: штукатурка осыпалась, а листовое железо на крыше поржавело донельзя.
— Я быстро, — сказал Иван.
Вышел из машины и зашагал неспешно, вертя головой по сторонам — как человек из глубинки, редко выбирающийся в город.
Китайгородцев тоже из машины вышел — пройтись. Хромал, опираясь на палку. Две девушки, которые шли навстречу, посмотрели на него с сочувствием. Чтобы не видеть этих взглядов, Китайгородцев отвёл глаза, будто заинтересовался тем, что такое на афише написано. Дом культуры оказался местом бойким. Судя по афише, местным жителям практически ежедневно предлагалось посетить какое-нибудь мероприятие. Почти всегда это были либо киносеанс, либо дискотека — они чередовались через день. В россыпи каждодневных заурядных мероприятий крупным шрифтом и красной краской были выделены настоящие жемчужины культурной жизни города: встреча депутатов местного городского собрания с жителями, праздничный концерт по неизвестно какому поводу, выступление гипнотизёра Иосифа Потёмкина (город Москва)…
На этом Потёмкине Китайгородцев взгляд даже не задержал, а потом и вовсе потерял к афише интерес, пошёл было дальше, и вдруг остановился.
Гипноз. Дурман. Дурман-трава. Дурман-гипноз.
Он вернулся к афише.
Иосиф Потёмкин. Город Москва. Выступление состоится в субботу, двадцать восьмого числа, в двенадцать часов ноль-ноль минут. Сегодня какое число? Двадцать восьмое. Двенадцать тридцать на часах.
Касса была закрыта.
Вход в зрительный зал сторожила пожилая женщина, да и её Китайгородцев обнаружил только тогда, когда уже вошёл в зал. Женщина обернулась. Китайгородцев с готовностью протянул ей пятьдесят рублей.
Людей было много. Китайгородцев не без труда отыскал поблизости свободное место.
Иосиф Потёмкин оказался тщедушным дядечкой ростом едва ли с метр семьдесят. Тощ, лысоват, сер и невыразителен почти во всём, но только не лицом. Будь это не живой человек, а скульптура, можно было бы сказать, что лицо лепил талантливый мастер. Оно было рельефным, глаза посажены глубоко, отчего казались совершенно чёрными, орлиный нос с горбинкой — тут никакой неприметности, при встрече мимо не пройдёшь без того, чтобы взглянуть попристальнее.
На сцене он был один, держался уверенно, фразы произносил решительно, но без жёсткости, отчего создавалось впечатление, будто подобное он не раз проделывал и ему можно доверять.
— А сейчас все вместе, — говорил Потёмкин. — Весь зал. Сейчас каждый из вас, не поднимаясь на сцену, сможет, тем не менее, испытать на себе, что такое гипноз. Это уникальный шанс! Каждый — сможет! Чтобы это испытать — надо только мне довериться. У каждого получится! У каждого! Я обещаю вам, но вы должны сами этого хотеть. Сейчас расслабьтесь и превратитесь в слух. Вы слышите только меня. Я говорю — вы слушаете. Вытяните руки вперед. Выше! Не касайтесь впереди сидящих! Выше! Пальцы разведите. Шире. Шире! Ещё шире! Вы чувствуете это напряжение. Необычное напряжение в руках. Напряжение. Руки притягиваются. Это магниты, они притягиваются друг к другу. Напряжение сильное. Руки тянутся. Сильно притягиваются. Смотрите, как они притягиваются!
Китайгородцев во все глаза смотрел на седовласого дядечку в старой лыжной шапочке впереди и слева. Вытянутые вперёд руки дядечки сближались — медленно, но неизбежно. И все, кого Китайгородцев видел вокруг, не могли, похоже, ничего с собой поделать.
— Чувствуете оцепенение! Сильное напряжение в руках! Раз! Два!! Три!!! Смотрите на руки! Сближаются! Сами по себе! Ближе! Ближе!! Ближе!!! Пальцы вам уже не подчиняются! Они твёрдые! Твёрдые!!!
У дядечки, за которым наблюдал Китайгородцев, пальцы, действительно, смотрелись, как карандаши — неестественно прямые и даже на вид одеревеневшие.
— Твёрдые пальцы сцепляются! Сцепляются! Смотрите! Сцепились! У всех сцепились и сжимаются в замок! Сжимаются! Сильно! Сильно!!! Сжимаются!!! Вы не сможете расцепить руки, пока я не позволю вам! Не сможете!! Не сможете!!! Не сможете их расцепить!!!
Дядечка в лыжной шапочке решил попробовать. Расцепил руки и даже развёл их в стороны. Китайгородцев видел, что он проделал это без труда.
— Да он ездит по ушам! — сказал обиженно зритель. — Какой на фиг тут гипноз?
Шарлатан.
По-видимому, другие зрители ничего не заметили, а может быть, на них гипноз подействовал, но массового возмущения не последовало и даже шума в зале не возникло, и Потёмкин продолжил свое выступление. Он вызвал из зала добровольца. Вышла девушка в куртке и джинсах. Потёмкин усадил её в кресло.
— Сейчас мы будем спать, — объявил он. — Надо, чтобы вы сами этого хотели. У вас получится, потому что получается у всех. Закройте глаза. Расслабьтесь. Дыхание ровное. Ро-о-овное. Не думать ни о чём. Слушать только мой голос. Я буду считать, вы будете за-а-асыпа-а-ать. Дыха-а-ание… Ро-о-овное… Ра-а-аз… Два-а-а… Три-и-и… При-и-ходит со-о-он… Четы-ы-ыре… Пя-я-ять… Со-о-он… Вы отдыха-а-аете… Вам хорошо-о-о… Отдыха-а-аете… Ш-ш-шесть… Се-е-емь… Сон глубо-о-окий… Спа-а-ать хочется си-и-ильно… Спа-а-ать… Вы слышите-е-е мой го-о-олос и вам хо-о-очется спа-а-ать… Во-о-осемь… Де-е-евять… Де-е-есять… Оди-и-иннадцать… Глубо-о-кий сон… Дв-е-ена-а-адцать… Трина-а-адцать… Четырнадца-а-ать… Пятна-а-адцать…
Девушка глаза не открывала и сидела в кресле расслабленно, как сидел бы действительно спящий человек, но что-то будто удерживало её по эту сторону границы между явью и сном, что-то было такое, что не позволяло Китайгородцеву поверить окончательно в её глубокий сон.
Тем временем Потёмкин заговорил жёстче. Он теперь не растягивал слова, а произносил слова категоричным тоном, будто церемонии уже были ни к чему.
— Спать крепко! Крепко! Вы слышите мой голос! Вы подчиняетесь этому голосу! Только этому голосу!
Зал замер. Все ждали, что будет дальше.
— На вашей одежде пятно! Вы запачкали свою одежду! — объявил Потёмкин. — Вы видите пятно! Стряхните его! Рукой! Рукой стряхните!
Девушка действительно принялась стряхивать со своей куртки несуществующее пятно.
— Продолжайте! — командовал Потёмкин. — Избавьтесь от него!
Девушка очень старалась. В зале послышался смех. Потёмкин не требовал тишины, это уже и неважно было, видимо.
— А сейчас мы будем просыпаться, — сказал Потёмкин. — Я буду считать до десяти, а вы будете чувствовать, как с каждой следующей цифрой у вас прибавляется сил. На цифре «десять» вы откроете глаза.