«Однако, поскольку вы в своем письме продемонстрировали свою готовность восстановить отношения чистой и искренней дружбы и, похоже,
просите таким образом о безопасности и пропуске, скажите мне, что вы хотите всего лишь спасти свою жизнь, и в таком случае я, в соответствии с законом Мухаммеда, не позволяющим предавать мечу тех, кто просит милости и прощения, позволю вам со всеми находящимися в Египте французами погрузиться на корабли и доставлю вас живыми и здоровыми в порты Франции...»{269}
Обсуждать же на месте вопрос о заключении мира между двумя странами Юсуф-паша отказался, предложив доверить соответствующие переговоры турецкому посланнику в Париже после того, как французы эвакуируются из Египта{270}.
Высокомерный и пренебрежительный тон великого визиря привел Клебера в ярость, хотя и был адресован не ему лично, а его предшественнику. «После этого, - писал он генералу Мену, - надо или отказаться вести разговоры с министрами Блистательной Порты, или покрыть себя бесчестьем, на что ни один человек в армии, конечно же, не согласится»{271}. Отправив перевод письма Юсуф-паши во Францию Директории, Клебер даже предположил в сопроводительной депеше от 11 октября, что письмо визирю «явно продиктовали эмиссары Англии и России»{272}.
Когда утром 11 октября Мехмед Рушди-эфенди поинтересовался у французского главнокомандующего, даст ли тот ответ великому визирю, это вызвало у Клебера взрыв гнева:
«Я ему сказал, что французы пишут ответы на подобные послания орудийным огнем или остриями штыков, что я ожидаю увидеть, как эта огромная армия выйдет из пустыни, и тогда визирь узнает, что умеют люди, привыкшие побеждать за десять лет войны и успехов. Поскольку я произносил эти слова с величайшим пылом, присутствовавшие при этом эфенди и Мустафа-паша постарались меня успокоить тем, что все выражения из этого письма, которые могут показаться язвительными или обидными, относятся скорее к Бонапарту, которого считают единственным инициатором бесчестного вторжения в Египет, нежели к французам в целом...»{273}
Можно только догадываться, каких трудов стоило двум туркам умиротворить разъяренного гиганта. В конце концов, все трое условились встретиться на следующий день для переговоров. 12 октября Клебер и приглашенный им Пусьельг, имевший дипломатический опыт, при помощи переводчика Дамьена Брасевиша провели с Мустафа-пашой и Мехмед Рушди-эфенди встречу, высокопарно названную «конференцией». Результаты ее были зафиксированы в протоколе, чтение которого оставляет несколько сюрреалистическое впечатление. Два высших должностных лица забытой в Египте армии, по их же собственным словам, раздетой, разутой, испытывающей нехватку оружия и денег, с каждым днем тающей из-за болезней и стычек с местными жителями, ведут со своими же пленниками переговоры, на которых «спокойно и величественно» (фраза из протокола) решают судьбы... всей Европы. Ни больше, ни меньше.
Клебер, обиженный тоном письма великого визиря, сразу же заявил, что ни за что не станет писать тому ответ, и потому высокие договаривающиеся стороны постановили: эфенди вместо послания главнокомандующего повезет в ставку Юсуф-паши протокол их «конференции». Далее участники встречи решили, что будущие франко-турецкие переговоры должны быть направлены против России, а потому визирю следует вести их в двух форматах - открытом, для отвода глаз, и секретном, к коему он должен привлечь и Великобританию. Французы эвакуируют свои войска из Египта, что станет прологом к заключению между Францией, Великобританией и Османской империей наступательно-оборонительного союза против России. Пока же соглашение между Францией и Великобританией не достигнуто, французы могут допустить в Египет пашу из Константинополя и передать султану право на доходы от мири, сохранив за собой взимание других налогов и пошлин. В целом же в интересах «европейского равновесия» участники «конференции» сочли необходимым, чтобы к направленному в основном против России и отчасти против Австрии союзу Франции, Великобритании и Османской империи присоединились также Испания и Пруссия. Пока же секретные договоренности не заключены, великому визирю следует для прикрытия их внешне проявлять воинственность, но на деле всячески откладывать вторжение в Египет под различными благовидными предлогами.
Эти интеллектуальные упражнения на тему геополитики показали, что их участники, бесспорно, обладают богатым воображением. Вместе с тем Клебер не упускал из виду и реалии текущего момента. Когда под занавес беседы Мехмед Рушди поинтересовался, что будет, если русские, заподозрив двойную игру турок, нападут на них, французский главнокомандующий, явно в расчете на великого визиря, которому предстояло вскоре прочесть протокол, уверенно заявил, что в таком случае он, не колеблясь, выступит на помощь османам во главе своих тридцати тысяч бойцов{274} Как мы знаем, в Восточной армии уже давно не насчитывалось столько людей, но визирю знать об этом было совершенно ни к чему.
Всем этим прожектерством, подобным строительству воздушных замков, Клебер занимался со своими пленниками, похоже, прежде всего для того, чтобы любой ценой вовлечь великого визиря в диалог. Еще 8 октября он написал генералу Мену: «Мой план - ни за что не идти в Сирию. Пустыня - это могила, и надо, чтобы через нее шел неприятель. Бельбейс и Салихия - вот где я буду его ждать. В остальном же я буду вести переговоры, я буду драться, я сделаю всё, чтобы выиграть время»{275}.
14 октября Мехмед Рушди-эфенди отправился в Дамьетту, чтобы оттуда морем уехать в ставку великого визиря. Клебер попросил командующего округом Дамьетты генерала Вердье оказать посланнику всё возможное содействие, чтобы тот поскорее добрался до места{276}. Вопреки своему первоначальному намерению главнокомандующий все же черкнул несколько слов и для Юсуф-паши: «Доверяя Мехмед Рушди-эфенди дать максимально широкое разъяснение идей, содержавшихся в письме, которое я имел честь адресовать Вашему превосходительству и на которое вы мне пока что не смогли ответить, прошу вас принять на веру всё то, что этот служащий Блистательной Порты сообщит вам на сей счет»{277}. Вечером 17 октября эфенди отплыл из Дамьетты{278}.
Между тем ежедневно со всех концов Египта в Каир шли донесения от комендантов военных округов и городов о буднях французских гарнизонов, раскиданных по стране. Содержание этих депеш более или менее схоже и хорошо дополняет картину, ранее нарисованную Клебером в письме Директории: конфликты с местными жителями, эпидемии, стычки с бедуинами («арабами») на суше, турками и англичанами на море. Процитирую для примера некоторые из таких депеш, описывающих повседневную жизнь оккупационной армии.
17 октября 1799 г. комендант Александрии генерал-адъютант Луи Жозеф Виктор Жюльен докладывал своему непосредственному начальнику, командующему округом генералу Мену:
«Этим утром, мой генерал, опять заметили корабль возле Абукира. Подозреваю, что враги хотят бросить якорь на рейде, чтобы перехватывать наши коммуникации, но они немножко поздно за это взялись.
Новый случай чумы, выявленный вчера, является, похоже, продолжением двух или трех предыдущих, и мы еще надеемся, что принятые меры позволят остановить распространение заразы. Я изолировал гарнизон и личный состав флота, насколько это возможно. Кабаре закрыты. Рынок перенесен в крепость Александрии, и солдаты почти не выходят в город. Санитарная комиссия считает излишним публиковать приказ о том, чтобы сжигать вещи заболевших чумой. Местные жители тщательно скрывают случаи чумы, чтобы не лишиться тряпья, принадлежавшего умершим. Эту меру можно применять и далее, но не объявляя о ней заранее. Мне сообщили, что войска в Рахмании сражались с арабами. В окрестностях Александрии таковых, говорят, нет, по крайне мере в большом количестве. И если три человека из эскорта шефа бригады Дельзона позволили себя убить, то лишь потому, что легкомысленно отстали, и три-четыре бедуина смогли их зарезать.
Комендант Абукира просит меня прислать ему дополнительное продовольствие, чтобы он мог держать осаду в случае нападения превосходящих сил неприятеля. Но я не думаю, мой генерал, что должен делать это без вашего приказа. Мне кажется опасным отправлять лишнее продовольствие в форт, который, как я считаю, невозможно будет удержать. Я подожду, пока вы известите меня о своем решении»{279}.
18 октября уже сам Мену писал Клеберу из Розетты:
«Враги по-прежнему на той же позиции: у них пять кораблей. Вчера одна из их канонерок подошла ночью к берегу между Александрией и Абукиром. На ней было двадцать турок. Они напали на джерму, которая везла сержанта, шесть добровольцев и экипаж из четырех “турок” [египтян]. По джерме они выстрелили картечью. Наши люди так хорошо защищались, что убили или ранили пять человек на борту канонерки и вынудили ее отойти от берега. Трое “турок” на джерме получили достаточно серьезные ранения, а французского сержанта пуля из пистолета только царапнула. Я приказал выдать в награду каждому из раненых “турок” по одному луи [20 франков]. Надеюсь, вы это одобрите: надо же поддерживать навигацию между Александрией и Розеттой»{280}.
Однако наиболее важные новости приходили из Сирии, где армия великого визиря уже начала движение. Сведения об этом присылал из Салихии генерал Рейнье, чья дивизия контролировала восточные подступы к Египту и к кому соответственно ст