екались данные разведки из примыкающих к границе регионов. Имелись свои каналы получения вестей из Сирии и у генерала Вердье. Он узнавал о них от Хасана Тубара, наиболее влиятельного из шейхов Дамьетты. В 1798 г. Тубар возглавлял антифранцузское сопротивление в этой провинции, но затем сложил оружие и пошел на сотрудничество с оккупантами{281}. Имея широкие связи по обе стороны границы, он время от времени делился информацией с командующим округом Дамьетты, которую тот затем пересылал Клеберу. 18 октября Вердье докладывал:
«Несколько дней тому назад четыре английских судна бросили якоря на широте Газы. Командир этого отряда сошел на берег, отыскал Ибрагим- бея и предложил ему идти со всеми его силами на наши аванпосты, сказав, что ввиду приближающейся зимы ему [англичанину] скоро придется покинуть море, и тогда им останется рассчитывать только на себя. Ибрагим-бей ему ответил, что может начать движение лишь по непосредственному приказу великого визиря и что единственно возможное сейчас - это попросить у последнего дать свое согласие. Сие привело английского командира в дурное расположение духа, потому что, несмотря на все его настояния, дальше ожидания ответа [от визиря] дело не пошло. А ответ этот всё еще не пришел к тому моменту, когда посланец Хасана Тубара, рассказавший эту историю, уехал оттуда.
<...> До сих пор неизвестно, когда армия [визиря] должна начать действовать: здесь много людей и мало солдат и совсем нет тех, которые прибыли из Константинополя и на кого возлагают главные надежды.
Весьма похоже на то, что эта армия получает провиант из Египта. Все гонцы из тех мест сообщают, что в разных частях пустыни видели большие караваны и много следов верблюдов. Это представляется тем более вероятным, что за последний месяц с небольшим из Дамьетты вывезли много риса как бы в Каир. Вызывает сомнение, что торговля этим товаром там активизировалась в такой степени, если, конечно, он не потребляется и кем-то еще помимо местных жителей.
<...> Число кораблей перед лиманом остается прежним. Большая и долгая стоянка, устроенная ими здесь, показывает, что они тут только для того, чтобы перехватывать наши коммуникации с выдвинутыми вперед постами, а потому они меня не беспокоят»{282}.
23 октября в Каир вернулся Али-ага, которого Клебер месяцем ранее отправил с письмом к великому визирю. Турок привез от Юсуф-паши ответ, которого французский главнокомандующий ждал с таким нетерпением. Тем большим было разочарование. От предыдущего послания Бонапарту нынешнее отличалось, пожалуй, лишь тоном, более спокойным и уважительным. По сути же визирь повторил свое прежнее предложение. Заявив, что полномочиями на переговоры о мире между двумя странами может наделять только правящая во Франции Директория, Юсуф-паша подчеркивал, что с командующим Восточной армии он готов обсуждать лишь вопрос об эвакуации французов из Египта, и подтвердил, что турецкий флот готов доставить их на родину в целости и сохранности со всем вооружением{283}.
С тем же гонцом Мустафа-паша получил от великого визиря письмо, коим был уполномочен договариваться с французами об их эвакуации из Египта, ежели они, конечно, не преследуют каких-либо других скрытых намерений:
«Если же они осмелятся сказать, что прибыли в Египет с согласия Блистательной Порты либо станут выдвигать другие измышления, как они это привыкли делать, и попытаются построить переговоры на подобных фальшивых основаниях, продолжая в соответствии со своим обыкновением выдавать за истину ту ложь, в которую не способен поверить ни один человек, то подобным поведением они ни на миг не задержат моего победоносного марша»{284}.
План Клебера - заключить мир между Французской республикой и Османской империей, вернув Франции ее традиционного союзника, после чего с почетом вернуться на родину, - провалился. Если Бонапарту в 1797 г. удалось проделать это с австрийцами в Леобене, а затем в Кампо-Формио, то лишь потому, что его Итальянская армия к тому моменту разгромила неприятеля на Апеннинах и угрожала продолжить движение на Вену. Восточная же армия осенью 1799 г. находилась, как мы видели, в совершенно иной ситуации: она не только не могла угрожать неприятелю каким-либо наступлением, но и с трудом удерживала ранее завоеванное. И турки об этом прекрасно знали.
В то же время согласиться на предложенную визирем безоговорочную эвакуацию было равносильно тому, чтобы капитулировать без единого выстрела, не попытав счастья на поле боя. Естественно, Клебер на это пойти не мог. Но не хотел он и закрывать дверь для продолжения с таким трудом начатого диалога. Поэтому его письмо великому визирю от 27 октября носит достаточно неопределенный и скорее выжидательный характер:
«Я получил письмо, которое Ваше превосходительство отправило мне с казначеем уважаемого Мустафа-паши, и, ознакомившись с содержанием, поговорил с последним, поручив ему ознакомить вас с моими дальнейшими намерениями. Мне остается только просить вас отнестись с доверием ко всему, что этот паша, наш пленник, но при этом наш весьма почитаемый друг, вам напишет. В настоящий момент, как мне кажется, речь идет о том, чтобы обратить наши взоры не к прошлому, а к будущему, и я осмелюсь попросить Ваше превосходительство задуматься о том, что, на чьей стороне ни оказалась бы победа в той битве, в которую мы готовы с вами вступить, она будет невыгодна для стратегических интересов обеих держав, которые мы представляем»{285}.
Не отвечая по существу на предложение Юсуф-паши об эвакуации, Клебер тем самым взял паузу, дожидаясь результатов встречи великого визиря с Мехмед Рушди-эфенди. Очевидно, французский главнокомандующий надеялся, что она позволит переломить ситуацию и побудит Юсуф-пашу расширить повестку будущих переговоров. 28 октября Клебер отправил свое письмо адресату всё с тем же Али-ага через Дамьетту, известив о том генерала Вердье{286}.
Через день-другой Клебер из той же Дамьетты получил послание от английского командора Сиднея Смита, полномочного представителя Великобритании в Восточном Средиземноморье. Это был в высшей степени незаурядный персонаж, которому предстояло сыграть видную роль в судьбе забытой армии.
Когда Смит, сын потомственного военного, пошел в 1777 г. служить на флот, ему только исполнилось 13 лет. Он хорошо проявил себя в войне против взбунтовавшихся североамериканских колоний, Испании и Франции, и начал быстро продвигаться по службе. Впрочем, в мирное время он заскучал и в 1790 г. с согласия своего начальства отправился в Швецию, где принял участие в русско-шведской войне. За его заслуги король Густав III присвоил ему рыцарское звание. С 1793 г. Смит в составе британского флота воевал уже против Франции. Когда англичане покидали оккупированный ими Тулон, именно Смиту было поручено уничтожить ранее захваченные корабли французского флота. Этой акцией он навлек на себя немилость французских революционных властей, и, когда в 1796 г. попал в плен, его не стали менять, как обычно делали с другими офицерами, а заточили в тюрьму Тампль. В 1798 г. ему удалось оттуда бежать в результате хитроумной операции, организованной его друзьями, французскими роялистами. В том же году, получив звание командора и 80-пушечный линейный корабль «Тигр» под свое начало, Смит отправился в Средиземное море. Его вклад в оборону Акры имел во многом решающее значение, и раздосадованный Бонапарт разразился в его адрес гневной диатрибой, за что Смит послал ему вызов на дуэль{287}.
Будучи фактически полномочным представителем Великобритании в Восточном Средиземноморье, Смит осенью 1799 г. крейсировал на «Тигре» вдоль берегов Египта, руководя морской блокадой его портов. Координируя свои действия с великим визирем, он был в курсе попыток Клебера тайно договориться с турками о сепаратном мире. И вот теперь, 26 октября, он сам написал французскому главнокомандующему, дав ему понять, что в силу заключенного 5 января 1799 г. англо-турецкого союзного договора никакое мирное урегулирование за спиной Великобритании невозможно:
«В соответствии со статьями VIII и IX высокие договаривающиеся стороны, находясь в состоянии войны с общим врагом, соглашаются вместе исполнять общее дело и не заключать ни мира, ни перемирия, кроме как по общему уговору... обещая извещать друг друга о своих планах относительно продолжительности войны и условий мира и консультироваться на сей счет друг с другом. Можете быть уверены, господин генерал, что османское правительство, славившееся во все времена своей верностью обязательствам, не откажется действовать, как обусловлено этим договором, в согласии с державой, которую я имею честь представлять»{288}.
Более того, если бы даже Порта и предоставила французам возможность покинуть Египет, они не смогли бы это сделать без согласия Великобритании, чей флот доминировал на море. Тем не менее, писал Смит, англичане готовы предоставить Восточной армии свободный проход на родину, но только потому, что обещали помочь Османской империи в освобождении ее территории. Интересам же самой Великобритании застрявшая в Египте французская армия никоим образом повредить не может:
«Британская торговля с Индией, как и с другими частями света, надежно защищена от всех злостных происков со стороны Французской республики. Смерть Типу-Султана, который имел несчастье поддаться на инсинуации Директории и ее агентов, положила конец его жестокостям и его империи. Таким образом, Восточная армия находится в месте, связывающем два моря, на каждом из которых мы - хозяева»{289}.
Упомянув о печальной судьбе Типу-Султана, правителя Майсура, заклятого врага британского владычества в Индии, на чью помощь рассчитывал Бонапарт, отправляясь в Египетскую экспедицию, но который вместе со своим государством был в мае 1799 г. уничтожен англичанами в результате превентивной войны, Смит дал понять французскому главнокомандующему, что помощи ждать неоткуда и лучше согласиться с предложением союзников. Восточной армии предлагалось без каких бы то ни было условий покинуть Египет и на турецких и английских кораблях вернуться во Францию. Переговоры же о всеобщем замирении, отмечал командор, лучше вести поближе к месту нахождения заинтересованных правительств, но уж никак не в Египте