20 июня в Яффе еще не знали о смерти Клебера. Напротив, командование союзников активно готовилось договариваться с ним об эвакуации французской армии из Египта:
«Поутру 9/20 числа прошлого месяца [июня] мы наконец увидели, что на нашем рейде бросили якоря г-н командор Сидней Смит, прибывший с Родоса, и Капудан-паша, прибывший из Александрии. Их появление воодушевило армию, вселив надежду на скорое урегулирование. 25 июня состоялся совет у великого визиря. Присутствовали Капудан-паша, кьяйя-бей, рейс-эфенди, командор Смит, господин Морье и я. Заседание получилось долгим, много спорили, хотя всё на одну тему.
Командор после получения на Родосе писем великого визиря написал генералу Клеберу [речь идет о письме от 9 июня. - Л. Ч.], сообщив ему об их содержании и о прибытии паспортов, и призвал к оговоренной эвакуации. Господин Райт, повезший это письмо, по прибытии в Александрию вынужден был отдать конверт коменданту города для переправки в Каир, поскольку согласно приказам главнокомандующего никому из иностранцев не дозволено ехать сушей из этого порта в столицу под каким бы то ни было предлогом.
На этом совете в целом единодушно постановили дождаться ответов и, если они будут в пользу эвакуации, согласиться с ними. Любые условия, не противоречившие согласованным между тремя союзными Дворами принципам, предпочтительнее военных действий, которые разорят Египет, повлекут за собой огромные расходы и отсрочат его возвращение к законному владельцу. Если же Клебер откажется от эвакуации, что весьма сомнительно, следует, не теряя времени, прибегнуть к оружию и определить средства закончить всё как можно быстрее»{911}.
Далее участники совета еще долго спорили относительно деталей будущего урегулирования, на которых мы здесь не будем останавливаться. Отмечу главное: ни у кого из представителей союзного командования, включая великого визиря, не было и тени сомнений в том, что их главным контрагентом в осуществлении соглашения об эвакуации французской армии из Египта и впредь будет Клебер. Из этого же они исходили в программе своих дальнейших действий, решив дождаться всем вместе ответа Клебера на письмо Смита от 9 июня, после чего командор и Капудан-паша отправятся 28 июня в Александрию для дальнейших переговоров в случае положительного ответа или для подготовки к новым военным действиям - в случае отрицательного{912}.
Однако уже следующий день, 26 июня, радикально изменил всю ситуацию: из Каира прибыло официальное известие о смерти Клебера. Может возникнуть вопрос: если путь от Яффы до Каира занимал 5-6 дней, почему эта новость пришла только на 12-й день? С одной стороны, Мену не имел какой бы то ни было необходимости спешить с извещением неприятеля о происшедшем и отправил курьера только тогда, когда счел нужным. С другой - соответствующие слухи, как мы увидим из донесения Франкини, в османской армии циркулировали еще до получения официальной вести, видимо просочившись из Египта с оказией. Нам же важно здесь отметить, что для визиря эта новость явно оказалась сюрпризом: «Дромадер, отправленный этой [османской] армией к генералу Клеберу, чтобы сообщить ему о получении господином Морье паспортов для транспортировки французской армии, вернулся 15/26 июня с письмом генерала Мену командору Смиту в ответ на послание того с Родоса генералу Клеберу»{913}.
Здесь я позволю себе прервать донесение Франкини, чтобы процитировать письмо Мену, о котором идет речь:
«Я получил, сударь, письмо, которым вы оказали мне честь, написав его 9 июня на борту “Тигра” возле Родоса. Ужасное покушение на убийство, совершенное против главнокомандующего Клебера, лишило французскую армию ее предводителя, и теперь я принял командование.
Ваши союзники, турки, не сумев победить французов при Матарии, воспользовались для мести кинжалом. Это оружие трусов. Из Газы 42 дня тому назад был отправлен янычар, чтобы совершить сие ужасное преступление. Французам хотелось бы верить, что виновны в этом только османы. Такое убийство заслуживает осуждения со стороны всех наций, и в интересах каждой из них за него отомстить.
Та линия, которую вы, сударь, проводите относительно соглашения заключенного в Эль-Арише, прекрасно показывает то, какой линии следует придерживаться и мне. Вы обратились за ратификацией соглашения к своему правительству. Я также должен запросить у консулов, правящих сегодня Французской республикой, согласия на любой договор, который мог бы быть заключен между возглавляемой мною армией, англичанами и их союзниками. Таков единственно легальный образ действий и единственно приемлемый для переговоров, которые могли бы состояться».
В завершение Мену не преминул уколоть Смита, заметив, что договоры должны, конечно же, строиться на доверии, а потому французам чужды всякие «военные хитрости», о которых говорится в бумагах Морье{914}. Это внешне вполне лояльное послание означало по своей сути разворот политики командования Восточной армии в прямо противоположном направлении. Мену отказывался от всех ранее достигнутых его предшественником договоренностей и перекладывал ответственность за решение египетского вопроса на правительство Французской республики, что фактически означало отсрочку на неопределенно долгий срок - до заключения общего мира. Не удивительно, что письмо Мену вызвало в ставке великого визиря настоящий переполох. Слово Франкини:
«После получения этого послания господин командор и я пошли к в[еликому] визирю. Тот, узнав от нас его содержание, позвал нас с собою в шатер капудан-паши. Кьяйя-бей и рейс-эфенди тоже туда пришли. Мне было поручено устно перевести его для всех собравшихся. Смерть Клебера, о которой уже несколько недель говорили в [турецкой] армии, была подтверждена этим письмом, где высказывалось также мнение об убийстве генерала.
В этом собрании опять повторили то, о чем говорилось на последнем совете. Приняли решение как можно скорее возобновить военные действия одновременно в нескольких пунктах. Подтвердили также отъезд капудан-паши в ранее намеченный день.
Тем не менее Смиту поручили ответить на письмо генерала Мену, обещав ему свободный проход французской армии во Францию и предложив ему эвакуацию, как было намечено тремя днями ранее»{915}.
Таким образом, поведение великого визиря в эти дни не дает никаких оснований считать его причастным к заговору по убийству Клебера. Странно было бы, отправив убийцу для покушения на жизнь французского главнокомандующего, строить затем далеко идущие планы на взаимодействие с последним по эвакуации его армии. Подобное поведение выглядело бы по меньшей мере не слишком адекватным.
Да и отвечая на ключевой вопрос любого расследования: Qui prodest? (Кому выгодно?) - едва ли мы в связи со смертью Клебера укажем на великого визиря. Гибель генерала в один момент лишила Юсуф-пашу возможности мирным путем вернуть Египет под власть султана, что, казалось, было уже делом ближайшего будущего. Теперь же ему предстояла новая военная кампания со всеми ее материальными издержками и неопределенным исходом.
Спрашивается, разве Мену, возлагая вину за смерть своего предшественника на великого визиря, не понимал, что Юсуф-паша от этого события не только ничего не выиграл, но и проиграл? Я уверен, что всё он прекрасно понимал, поскольку был человеком совсем не глупым, однако его собственный интерес заставлял обвинить именно турецкого министра. Интерес этот состоял в том, чтобы развернуть громоздкий корабль Восточной армии с курса на эвакуацию, которым следовал прежний капитан, на новый курс - на колонизацию, горячим сторонником которой был Мену. Причем, этот поворот на 180 градусов предстояло сделать вопреки желанию подавляющего большинства экипажа, который вполне мог выйти из повиновения, узнав, что новый капитан хочет опять направить корабль в открытое море в тот момент, когда до вожделенной родной гавани уже рукой подать. Поскольку весть о мирных предложениях со стороны противника и его обещаниях беспрепятственно пропустить французов домой рано или поздно дошла бы до личного состава армии, надо было настолько скомпрометировать источник этих предложений, чтобы французские солдаты им просто не поверили.
Компрометация Морье, автора официального послания, которое могло бы стать судьбоносным для всей Восточной армии, началась, как отмечалось выше, с публикации его дневника в газете Courrier de l’Egypte еще при жизни Клебера, пока Мену временно подменял главнокомандующего в Каире. Гибель Клебера и вовсе придала словам Морье о «военной хитрости» зловещий смысл, бросая тень подозрения в соучастии убийству и на него лично, и в его лице на всех английских представителей. Мену отнюдь не случайно съязвил по поводу «военной хитрости» в письме Смиту. О том, что усилия по компрометации Морье получили ожидаемый эффект, мы можем судить по фрагменту из письма Пейрюса матери от 20 июня 1800 г.:
«Когда англичане, опомнившись от своих прежних ошибок, вновь предложили нам вернуться во Францию, Смит не позволил нам получить эти письма. Господин Морье, секретарь лорда Элджина, посла в Константинополе, сделал нам это предложение напрямую, но события изменили наши представления, и мы уже не хотим покидать Египет»{916}.
Как видим, к этому моменту Пейрюс уже знает о послании Морье, которое Клебер в последние дни своей жизни, похоже, так и не получил. Подобная осведомленность юноши неудивительна, ибо он продолжал какое-то время исполнять обязанности секретаря главнокомандующего и при генерале Мену. Однако характерно, что шесть дней спустя после трагической смерти Клебера письмо уже не производит на молодого человека такого впечатления, какое могло бы произвести до того: прошедшие события не позволяют ему впредь верить обещаниям англичан.