талось с мамой и сестрой, и переложила ее к тем фотографиям, которые хотела оставить себе – пусть напоминает мне о маме, когда она была счастливой и довольной жизнью.
На следующем снимке, который я извлекла из коробки, был заснят Дэнни в армейской форме. Глаза его были пусты, и весь вид говорил о том, что он покоряется своей судьбе. Хотя, возможно, я опять видела в этой фотографии слишком многое из того, что произойдет в будущем.
Также там обнаружилось еще одно фото с Мэтти – тем кудрявым мальчиком. Он сидел перед большим фортепиано, кажется, даже перед нашим, а по обе стороны от него – я и Дэнни. Мне не больше двух лет, и Мэтти, положив руку на фортепиано, видимо, учит меня играть. Что ж, удачи тебе. Мне странно было видеть себя на этом снимке, тем более что я совершенно не помнила Мэтти.
Следом за этими фотографиями я извлекла из коробки большой снимок в рамке, который узнала сразу – и невольно открыла рот. Это было профессиональное фото, сделанное в студии. На нем мы были втроем – я и Лиза с Дэнни. Они сидят на небольшом мягком белом диванчике, а я – на руках у Лизы. Мне около полутора лет, Лизе, следовательно, шестнадцать, Дэнни – пять. Мы все в белом, и только мои волосы темным пятном выделяются на снимке, что, наверное, не очень нравилось фотографу, так как из-за этого нарушалась цветовая композиция. Дэнни улыбается в камеру – у него уже нет двух передних зубов, а я, повернувшись к нему, пытаюсь схватить его за подбородок.
В моей груди словно что-то оборвалось, когда я увидела этот снимок. Оказывается, я уже тогда обожала своего брата. А он с удовольствием возился со мной. Никогда не понимала детей, которые рассказывали, как ненавидят своих братьев или сестер и стараются им досадить. Между мною и Дэнни ничего подобного не наблюдалось. Эта фотография была настоящим сокровищем. И я была бесконечно благодарна родителям, что они ее сохранили. Скорее всего у фотографа были и другие, более удачные, снимки, где, например, я сидела прямо и смотрела в камеру. Но этот кадр, на котором я тянулась к брату, говорил о многом. Как бы мне хотелось вернуть эту нашу с ним связь!
Что касается Лизы, то здесь она была снята за год до смерти, и я не могла не видеть печали на ее лице. Конечно, она улыбалась в камеру как примерная дочь, но глаза ее оставались грустными, в них не было и тени улыбки. Думала ли она в тот момент о своем поступлении в Джуллиард? Неужели она не могла быть счастливой от одной только мысли, что она талантлива, что может учиться там? Наверное, всё ее детство прошло под большим давлением. Еще бы, ребенок-вундеркинд! Конечно, ей было сложно.
Я рассматривала эту фотографию не менее получаса, все думая, смогла бы я или нет помочь сестре, узнать которую мне не посчастливилось.
– Другим же детям я помогаю, – промолвила я тихо, словно Лиза могла услышать меня.
И мне вспомнилось, как я впервые увидела это фото. Я наткнулась на него в ящике шкафа под мамиными шарфами, где скорее всего его прятали, потому что оно было перевернуто снимком вниз. Мне тогда было лет семь. Я узнала себя и Дэнни, но никак не могла понять, кто эта взрослая девочка, хотя она и казалась мне смутно знакомой. Я принесла фото в гостиную, где папа играл на фортепиано, а мама, сидя с Дэнни на диване, помогала ему с домашней работой.
– Кто эта девочка? – спросила я и показала на фотографию.
Все трое повернули ко мне головы, родители переглянулись.
– Это Лиза! – сказал Дэнни. – Ты что, не помнишь ее?
Мне лишь несколько раз доводилось слышать это имя в чужих разговорах.
– Иди сюда, Райли, – позвала меня мама и похлопала рукой по дивану.
Папа развернулся от фортепиано, а я села рядом с мамой и положила рамку с фотографией себе на колени.
– Лиза была твоей сестрой. Он умерла, когда ей было семнадцать. Тебе тогда было два года.
Я опять посмотрела на фотографию. И мне показалось, что я помню эту девочку, но очень-очень смутно. Я совсем забыла, как она ко мне прикасалась или как разговаривала со мной. В семь лет я почти ничего не знала о смерти. Мои дедушки и бабушки умерли раньше. Единственный дедушка, которого я более-менее помнила, скончался за год до того, от сердечного приступа.
Я посмотрела на маму и спросила:
– У нее был сердечный приступ?
– Нет, – ответил Дэнни, – она покончила с собой.
– Дэнни! – прикрикнул отец, а мама слегка шлепнула его по колену, но сказанного не вернуть.
Я непонимающе взглянула на брата.
– Что это значит? – спросила я.
– Она утонула, – быстро ответил папа. – Это все, что тебе следует знать.
– А почему Дэнни сказал, что она «покончила с собой»?
– Потому что она утонула нарочно, – сказал Дэнни.
Как можно «утонуть нарочно»? Я могла под водой задержать дыхание на сорок секунд, и потом мне сразу нужен был воздух. Но мне трудно было представить, как это возможно – «утонуть нарочно».
– А почему она это сделала?
Мама на секунду бросила взгляд на фотографию, лежавшую у меня на коленях.
– Бывает так, что человек становится очень-очень несчастным, – попыталась она объяснить мне то, что случилось с Лизой. – Настолько несчастным, что перестает верить, что когда-нибудь ему станет лучше. И он просто хочет перестать что-либо чувствовать. Вот это и случилось с Лизой. Она почувствовала себя настолько несчастной, что подумала, что никогда больше не будет счастливой, и покончила с собой. Это ужасно, и так делать нельзя. Никогда не думай ни о чем подобном, Райли! – Мама замолчала.
А папа сказал:
– Если когда-нибудь тебе станет очень грустно и ты почувствуешь себя несчастной, приходи к нам.
– Мне никогда не станет настолько грустно, – ответила тогда я, глядя на снимок: довольно трудно было осознать тот факт, что эта девочка с фотографии когда-то существовала.
С тех пор я не забывала маминых слов, что Лиза была настолько несчастна, что перестала верить в возможность снова когда-нибудь стать счастливой. Я думала об этом каждый раз, когда работала с ребенком в депрессии. Или когда мне самой было плохо – я обязательно напоминала себе, что придет время, и я снова стану счастливой. Мне не мешало бы и сейчас вспомнить об этом.
Я принесла фотографию к себе в комнату и поставила на ночной столик. Остальные снимки я разберу позже и там решу, что выкинуть, а что оставить. Но эту фотографию я непременно оставлю.
Я улыбнулась, взглянув на снимок. Мы втроем, и мы вместе. Это и есть моя семья.
Следующее утро выдалось невыносимо жарким. Я ехала по разбитой дороге к поляне Дэнни, но даже при включенном кондиционере в машине было так душно, что я вся взмокла. На сиденье рядом с собой я бросила полотняную сумку со связкой ключей, найденных в одном из ящиков папиного стола. Большинство из них были от шкафов с коллекциями, но несколько не подошли ни к одному из замков, и я решила попытаться открыть ими папин трейлер. Еще я взяла с собой старые фотографии – в надежде, что Дэнни захочет их посмотреть. Маловероятно, но попробовать стоило.
В действительности я просто искала повод, чтобы проведать брата. Мы не разговаривали с ним с тех самых пор, как я отвезла его ночью к трейлеру, – он тогда был не в лучшей форме, – но и в последующие дни на мои звонки Дэнни не отвечал. И я подозревала, что он просто не включил телефон, который я ему оставила со своим номером.
Я свернула на тропу, ведущую к трейлеру, и чуть не врезалась в полицейскую машину, которая, как мне показалось, выезжала от Дэнни. С его поляны. Боже, подумала я в панике, почему от Дэнни едет коп?! Я выбралась из машины, но, когда увидела за рулем темнокожего мужчину с волосами, тронутыми на висках сединой, сразу успокоилась – это же Гарри!
Увидев меня, он улыбнулся, а я вздохнула с облегчением.
– Привет, Райли! Одному из нас придется отъехать. – Гарри был в форме, причем его синяя рубашка, несмотря на жару, выглядела свежей.
– Что-нибудь случилось? – спросила я. – Что ты здесь делаешь?
– Завез твоему брату несколько книжек. – Он опять улыбнулся: – У нас с ним что-то вроде маленького книжного клуба.
– С ним все в порядке?
– А что с ним может быть не в порядке?
– Я так перепугалась, когда увидела твою машину! Дэнни был довольно мрачным, когда мы встречались последний раз.
– Сейчас, по-моему, с ним все хорошо. – Из-за деревьев выглянуло солнце, и Гарри заслонился рукой, чтобы оно не слепило глаза. – Ты нечасто бываешь здесь, потому еще не привыкла к перепадам его настроения. – Он чуть помолчал. – Но Дэнни крепкий. Хотя присматривать за ним, конечно, нужно.
– Да, я знаю, что ты за ним присматриваешь, – ответила я. – Спасибо, Гарри.
Он повел плечами, словно ему это ничего не стоило.
– Мы же братья, – добавил он. – Мы всегда друг за другом присматриваем.
Я знала, что он вкладывает в понятие «брат». Они вместе служили в армии, и это связало их на всю жизнь. Я немного ему завидовала – в отличие от меня, они с Дэнни действительно были близки.
– Ты же знаешь, что мне бы очень хотелось, чтобы Дэнни жил ко мне поближе, – сказала я.
Гарри улыбнулся.
– Сколько раз мы говорили с тобой об этом, Райли? – напомнил он.
Я засмеялась.
– Да, много-много раз, – ответила я, – но почему же не помечтать еще разок?
– Мне пора ехать. – Гарри показал на мою машину. – Ничего, если ты отъедешь? Мы ближе к дороге, чем к поляне.
– Конечно, – сказала я, не особенно радуясь предстоящей поездке по лесу задним ходом. Я махнула рукой на прощанье и снова села за руль.
Включив задний ход, я медленно двигалась через туннель деревьев. Как только мы добрались до дороги, Гарри помахал мне и покатил дальше, а я снова порулила к стоянке.
Въехав на поляну, я сразу его увидела. Дэнни лежал в гамаке с книгой в одной руке и бутылкой пива – в другой, наслаждался уединением. Хорошо же устроился мой братишка, подумала я. Живет в свое удовольствие. В отличие от меня, которая вечно чем-то озабочена и в суете душевной пытается решить то одну, то другую проблему. Во всяком случае, сейчас он выглядел именно так – как человек, которого ничто не волнует. Сибарит, да и только…