– Прекрати! – Вернис шлепнула его по руке. – Ты что, не видишь, в каком она состоянии? Сначала я рассказала ей, что ее удочерили, теперь ты забиваешь ей голову всякой чепухой! Ты видишь, что с ней творится?
– Меня не удочерили, – произнесла я устало и снова насела на Тома: – Просто вы так об этом сказали… когда сидели в машине. Так уверенно, будто вы точно знаете.
– В тот момент я был очень зол, – усмехнулся Том. – Но это не меняет того, в чем я уверен. А я уверен – она жива. Твоя сестра жива.
Вернис с возмущением фыркнула, но мы оба ее проигнорировали.
– Вернис рассказала мне, что отец собирался оставить вам парк, – сказала я, – но об этом ни слова нет в завещании. Там нет ни слова об этом. И, если честно, я думаю, что коллекция трубок – тоже очень щедро.
Том метнул на меня злобный взгляд и, вскочив с кресла, крикнул:
– Да ты ни черта не знаешь!
От страха я вжалась в стул. Том схватил полупустую бутылку и пошел в сторону бухты. Мне только и оставалось, как упереть взгляд в его спину, что я и сделала, сожалея, что заговорила про парк. Да и вообще зря к ним приехала.
– Простите, – пробормотала я, обращаясь к Вернис. – Я не знала, что этот вопрос настолько болезненный.
Она тяжело вздохнула, отмахнулась от мухи, собиравшейся сесть на ее влажное лицо, и сказала:
– Просто мы сейчас немного нуждаемся в деньгах. Вот и все. Знаешь, как это?.. Нет, конечно же, ты не знаешь! – Она улыбнулась. – Но… вот представь… Ты достигаешь определенного возраста. Доход у тебя один и тот же, а расходы продолжают расти. Дом твой разваливается… – Она рассмеялась, махнув рукой на видавший виды фургон у себя за спиной. – Становится немного страшно.
– Я вам сочувствую, – смутилась я. Да, в отличие от них я богата. На мой счет скоро должны были поступить деньги, оставленные в наследство отцом, а когда я продам дом и парк, их станет еще больше. Но я ничем не заслужила этого богатства. И, видимо, так же рассуждали и Том с Вернис.
– Знаете, вы можете не платить здесь за аренду, пока я не продам парк, – предложила я и подумала: «Боже, куда же они потом пойдут?» – Надеюсь, коллекция трубок немного поможет вам поддержать ситуацию.
Вернис грустно мне улыбнулась:
– Конечно, поможет. Не волнуйся, все у нас будет хорошо.
Когда я отъехала от дома Кайлов, я чувствовала себя еще хуже, чем когда приехала к ним полчаса назад. Мне хотелось верить в шанс, что моя сестра жива, и все же я понимала, что, возможно, Том просто играет со мной. Точнее, на мне отыгрывается. Срывает досаду.
Несколько разных следов, сказал он. Неужели он это придумал? А если нет, то что это означало?
Единственное, что я знала, это что я не хочу больше думать об этом. Я выехала на дорогу, которая вела к трейлеру брата.
Март 1990
Сан-Диего
Всю ночь, лежа в кровати, она играла на скрипке. Разумеется, инструмента у нее не было, и скрипку она себе представляла – ведь ни при каких условиях ей нельзя было нарушать слово, данное ею отцу. Как бы тяжело это ни было, к скрипке она не вернется. Зато она могла точно так же, как мальчишки играют на воображаемых гитарах, водить воображаемым смычком по воображаемым струнам. И поэтому каждую ночь, лежа на спине, она представляла себе, как прижимает к подбородку «Вайолет» и выводит мелодии Баха или Мендельсона, пока воображаемый инструмент не начинал давить ей на плечо. Плакала она тоже каждую ночь. А наплакавшись вволю и вымотавшись до предела, в конце концов засыпала.
Как же она скучала по скрипке! Даже в самом раннем детстве родителям не приходилось ее заставлять заниматься музыкой. Наоборот, они огорчались, что она не любит проводить время на улице. Для Джейд – для Лизы – скрипка была наградой. И в восемь, и в девять лет, когда ее сверстники с самого раннего утра по выходным гоняли на велосипедах, она просыпалась лишь с мыслью, как бы поскорее взять в руки смычок. Скрипка всегда помогала ей пережить тяжелые времена, и вот как раз теперь, когда она проходила через самый сложный и страшный период, у нее не было этой единственной вещи, которая могла бы ее успокоить.
Иногда ей просто не верилось, что ее жизнь превратилась в настоящий кошмар. Порой, засыпая, она представляла себе, что проснется – и продолжит с радостью готовиться к поступлению в Джуллиард или в какой-то другой музыкальный колледж, в которые она подала заявления. Пусть бы в Джуллиард из-за Стивена ее не взяли, но ведь есть и другие школы, куда бы ее согласились принять.
Когда-то все твердили наперебой: «Лизу ждет блестящее будущее!» Но никакого будущего у нее как у Лизы больше не было. А как для Джейд жизнь для нее вообще казалась пустой.
Она непрестанно думала, был ли выход из ситуации, в которую она угодила? Может быть, ее адвокат не рассмотрел всех вариантов развития событий? Но сейчас, даже если выход когда-то и был, это уже не имело значения – потому что тюрьма могла угрожать отцу, а этого она не могла допустить.
По утрам, несмотря на отсутствие аппетита, она съедала тост и садилась за просмотр новостей. С момента ее бегства из дома прошло уже полтора месяца, но она все боялась, что ее фотографии покажут по телевизору. Слава богу, этого не случалось! Чем дольше она не слышала никаких упоминаний о Лизе Макферсон, тем увереннее начинала себя чувствовать и тем дальше заходила в своих прогулках в районы с бунгало и дикими садами. Когда люди ей улыбались, она улыбалась в ответ, всей душой надеясь, что никто не замечает, что она улыбается только лицом, но не сердцем. На пляже она наблюдала за серфингистами, рассекавшими волны, и за бездомными, к которым теперь относилась с сочувствием и благодарностью за то, что они позволили ей остаться на пляже в ее первую ночь, не обидели и не ограбили. Пару раз она сопровождала Ингрид, когда та раздавала свою стряпню голодным на берегу в темноте. И это было меньшее, что она могла для них сделать.
Ньюпорт-авеню, главная улица Оушен-Бич, протянувшаяся между районом Ингрид и пляжем, с обеих сторон была забита антикварными лавками, розничными магазинами, студиями йоги и небольшими закусочными. Но к одному из этих магазинов – к «Грэдис рэкордс» – Джейд тянуло с особой силой, стоило ей лишь там оказаться. В первый раз, когда она в него заглянула, она провела там не меньше часа, рассматривая старые виниловые пластинки, кассеты и новые CD-диски. Даже боль в груди утихла на какое-то время. Она просмотрела всё, абсолютно всё – классику, рок, фолк, кантри, песнопения. Ей просто нужна была музыка. И как она жила без нее эти недели? Вот бы ей купить несколько CD-дисков! Но для начала не помешало бы обзавестись техникой, чтобы их послушать, а брать деньги с банковского счета, который и так неуклонно таял, она боялась. Ей требовалась работа, однако несмотря на то, что она по нескольку часов могла выступать перед тысячной аудиторией, ее ужасала мысль, чтобы зайти в какую-нибудь лавку на Ньюпорт-авеню и спросить, не найдется ли у них для нее места. Грэди, владелец полюбившегося ей магазина, всегда тепло улыбался, когда она к нему заглядывала. Причем он ни слова не говорил на то, что она подолгу рассматривает его альбомы и ничего не покупает, хотя наверняка это его раздражало. И Джейд пообещала себе, что однажды наберется смелости и подойдет к этому длинноволосому блондину и спросит, не нужна ли ему помощь.
Была еще одна причина, почему в «Грэдис» Джейд чувствовала себя как дома, и эта причина не имела никакого отношения к музыке. Когда она впервые зашла в магазин, в глаза ей бросился висевший на стене постер. У Грэди их было много – в основном с рок-группами, – но сильно выделялся один. На нем была сфотографирована лежащая на полу Настасья Кински, по обнаженному телу которой полз, обвивая ее, питон. Джейд не впервые увидела этот снимок. Точно такой же хранился в ее комнате в Александрии, в комоде с футболками. Скорее всего он даже попался на глаза полицейским, когда те делали обыск в ее вещах после ее так называемой смерти. Сама же она увидела его впервые в одиннадцать лет, когда они с Мэтти, лежа на полу их гостиной, от нечего делать рассматривали какие-то журналы. Перевернув очередную страницу иллюстрированного издания, они увидели женщину со змеей, и Мэтти брезгливо поморщился:
– Фу!
– Фу! – невольно повторила за ним и она, но позже, когда осталась одна, вырезала фотографию, а потом часами ее рассматривала. Отчего-то снимок ее завораживал – и то, как змея, извиваясь, скользила по женскому телу, скрывая и обнажая его.
Обнаружив знакомый постер здесь, на стене магазина, Джейд подумала, что набрела на хороший знак, и именно здесь захотела работать.
Однако для того, чтобы заглушить тоску по дому, недостаточно было окружить себя музыкой в магазине пластинок. Джейд ощущала, что с каждым днем все больше и больше скучает по своим родным, по Мэтти и по «Вайолет». С каждым новым днем от разлуки с ними ей становилось все больней и больней. В те дни, когда она думала, что ее посадят в тюрьму, она попросила Мэтти присматривать за Райли и Дэнни и теперь успокаивала себя мыслью хотя бы о том, что он будет поддерживать контакт с ее семьей. Даже несмотря на то, что она мертва. Она представляла, как Мэтти приходит к ним в дом и проводит время с Райли и Дэнни, как если бы был их братом. Например, читает им, водит их в зоопарк или кино. Если бы только она могла быть рядом!
Как-то раз, не в силах противиться ощущению, что все в ее жизни потеряно, Джейд пошла в банк и разменяла на четвертаки двадцатидолларовую банкноту, убеждая себя, что мелочь ей нужна для прачечной, хотя горсти четвертаков кому угодно для одной стирки было чересчур много. Она загрузила одежду в барабан стиральной машины и пошла к ближайшему телефону-автомату. Войдя в будку, она оставила дверь слегка приоткрытой, чтобы немного выветрить запах алкоголя и мочи, и вывалила на полочку под телефоном всю мелочь и начала набирать номер.
На Восточном побережье было пять часов вечера, и Джейд надеялась, что мама скорее всего дома. Ей просто хотелось услышать ее голос, и все. Сама она, конечно же, ничего не собиралась говорить, не посмела бы, но ей просто была необходима связь с домом. Настал такой момент, что она не смогла побороть отчаяние, оно оказалось сильнее ее.