Такие явления продолжались несколько дней. Затем внутрь хижин полетели тяжелые камни, перебив все горшки. В конечном итоге один из упавших булыжников разбил одному из артельщиков ногу. На следующий день миньцзя провели тайный спиритический сеанс, на котором им было велено как можно скорее убираться из этого места, не то их ждут большие неприятности. Каменоломня была заброшена, и о месте, где трудилась артель, напоминала только небольшая пещера под нависающим каменным козырьком.
Спустя месяц или два я проходил мимо этого места в вечернее время. Какие-то бедные тибетские паломники готовились заночевать в той самой пещере. У входа в нее сидели женщина и ребенок, в то время как мужчина кормил мула, привязанного ко вкопанному рядом столбику. Ближе к дороге паслась на траве священная овца. Паломники часто берут с собой в дорогу овец, которые несут небольшой груз, привязанный к миниатюрному седлу. За время долгой дороги к священным вершинам и храмам овцы приобретают духовные заслуги, так что впоследствии их не режут на мясо.
Рано утром следующего дня до меня дошла новость об ужасном происшествии, и я поспешил к пещере. На семейство и их мула обрушился весь склон горы. Только овца продолжала мирно щипать траву у дороги. Тонны камней и земли полностью погребли паломников под собой. Обвал раскапывали несколько недель, но тела так и не нашли, и в итоге от поисков пришлось отказаться.
Глава XIIСамоубийства и обряды томба
Лицзян мог бы претендовать на сомнительное звание мировой столицы самоубийц. Семьи, в которых не нашлось бы одного, а то и двух покончивших с собой родственников, были здесь скорее исключением. Самоубийство считалось удобным и вполне приемлемым выходом из запутанных любовных отношений, в ситуации серьезной «потери лица», тяжелой ссоры, смертельного оскорбления, несчастливого брака и при целом ряде других неприятных обстоятельств. Самоубийцам не грозило ни всеобщее осуждение, ни перспектива вечно гореть в адовом огне. И дело не в том, что в насийском аду не было огненных печей — они были, однако гореть в них полагалось за намного более тяжелые прегрешения. Тем не менее наси считали, что на том свете самоубийцы определенно оказываются за чертой рая, где проживают предки всех наси, наслаждаясь отдыхом и жизнью в полном достатке среди белых яков и табунов лошадей, бескрайних урожайных полей и цветущих лугов, роскошных домов, вина, женщин и песен.
Духи мужчин и женщин, умерших внезапной смертью либо наложивших на себя руки, не имея во рту волшебной монеты, открывавшей для мертвых двери рая, оставались привязаны к земле и перемещались туда и обратно, обретаясь в довольно-таки приятном нейтральном пространстве между мирами живых и мертвых. Ничуть не похожее на ад, выглядело оно практически так же, как и земная реальность: там были горы и долины, реки, озера и сочные альпийские луга, где цвели прекрасные цветы юву (слово «юву» буквально означает «самоубийство», так что у наси даже был особый вид цветов, посвященный самоубийцам). Однако существование в этой приятной юдоли было довольно-таки бессмысленным. Духи могли питаться нектаром цветов юву и пить росу, могли возлежать на облаках, беседовать с друзьями, если таковые у них были, и заниматься бесплотной любовью сколько хотели. Но рано или поздно все это им надоедало, и они начинали тяготиться своим подвешенным состоянием. Они скучали по семье, будучи навсегда от нее оторваны. Вернуться на землю они не могли, а чересчур редкое и непродолжительное общение с близкими и родными через медиумов-саньи их только расстраивало. Не могли они и воссоединиться с покойными родственниками, поскольку дорога к вратам рая была им неизвестна, а сами врата охраняли злые и жестокие духи. В итоге несчастных часто спасала земная родня, заказывая шаманам обряд харлалу, открывавший для бесприютных духов врата рая, где обитали их предки.
Здесь не принято было накладывать на себя руки поспешным, недостойным или небрежным образом, как это делается на Западе, где люди бросаются под трамваи или поезда, прыгают с высоких зданий или засовывают голову в духовку газовой плиты. Наси, как и другие народы Востока, считали переселение в мир иной делом серьезным и подходили к нему со всеми необходимыми церемониями. Пересекать порог небытия как попало, в растрепанном виде или неподобающе одетым считалось таким же нарушением этикета, как и являться на аудиенцию в королевский дворец в грязных лохмотьях, с ведром и метлой в руках.
Церемониальное самоубийство-юву предполагало соблюдение определенных правил, позволявших выйти из физического тела благородным и приличным образом в наиболее подходящем для этого месте. Кончая с собой дома, следовало делать это в гостиной. Если самоубийство в домашних условиях было невозможно, как в случае беглых влюбленных пар, следовало выбрать уединенное и красивое место в неприступной части гор. Самоубийце полагалось одеться так нарядно, будто ему предстояло посетить официальный обед. Если в загробном мире духи сохраняли черты своего земного характера, то и одежда, несомненно, оставалась той же, что и перед смертью, так что одеваться в грязные или неподобающие случаю вещи было бы глупо — не ходить же в них потом целую вечность. Кроме того, рано или поздно для умершего могли отвориться врата рая предков, а что сказали бы предки, увидев, как потомок входит в небесный дворец в лохмотьях?
Конкретные способы оборвать нить своей жизни правилами не предписывались, однако существовал известный набор достаточно разнообразных и надежных методов, подходящих для такой цели. Лучшим и наиболее верным из них было отравление ядом из корня черного аконита, вскипяченного в масле, — этот способ действовал довольно быстро. Конечно, страдания он вызывал немалые, однако достоинство его заключалось в моментальном параличе гортани — благодаря ему умирающие самоубийцы не выдавали своего местонахождения предсмертными стонами и криками, по которым их легко могли обнаружить родственники, отправившиеся на поиски. Аконит ценился еще и за то, что не уродовал тело так, как смерть от утопления, повешения или падения со скалы. Однако истинная его ценность проявлялась в случаях двойных самоубийств: благодаря ему влюбленные могли быть уверены, что ни один из них не останется в живых. Случайно выжить, приняв этот яд, невозможно. При одновременном прыжке со скалы, в озеро или реку, ударе ножом или даже повешении всегда оставался шанс, что одна из сторон выживет — и возможно, не вполне против своей воли. Несмотря на это, перечисленные способы не считались совсем уж негодными, так что разнообразие возможностей давало почву для бесконечных обсуждений среди соседей — любителей смаковать кровавые подробности.
По моим оценкам, по меньшей мере восемьдесят процентов самоубийств в Лицзяне приходилось на двойные самоубийства влюбленных пар. Следующими по частоте были самоубийства женщин, несчастливых в браке, прочие же случаи объяснялись самыми разнообразными причинами. Такая необычная, пугающе широкая распространенность самоубийств среди молодежи объяснялась, вне всякого сомнения, насийскими брачными обычаями, совершенно не учитывавшими пылкий характер этого свободного, независимого народа. Перенимая китайскую культуру, правители наси действовали с таким рвением, что навязали своему народу среди прочего и строгий, непримиримый конфуцианский брачный кодекс, положения которого стали причиной бессчетных несчастий и смертей в этой в остальном счастливой долине. Согласно древнему китайскому обычаю, мужей и жен выбирают для своих детей родители, нимало не считаясь с их симпатиями и антипатиями. Хуже того, большинство помолвок заключаются между семьями, когда дети находятся в младенческом возрасте, а то и вовсе еще не покинули материнского лона. До свадьбы будущим женихам и невестам не полагается не только встречаться, но и знакомиться — это считается крайне неприличным и ненужным. На свадьбе они видят друг друга в первый раз в жизни, и никого не интересует, понравятся ли они друг другу после брачной ночи. Отныне они обязаны жить вместе, и больше тут обсуждать нечего. Помолвки, заключенные родителями, ни при каких обстоятельствах не могут быть разорваны.
У китайцев, которых тысячелетиями воспитывали в традициях полной покорности родителям и сыновней почтительности, эта система особых возражений не вызывала. Характер у них мягкий и дружелюбный, и ко многим из них после свадьбы постепенно приходила любовь. Но для наси такой подход к браку оказался совершенно противоестественным. С незапамятных времен они, как и их близкие родственники — тибетцы и лю си, у которых этот обычай сохранился до сих пор, — практиковали свободную любовь. Традиция эта была у них в крови и по сей день выражается в их жизнерадостном веселье, танцах и свободном общении между полами, которое не смогла вытравить даже китайская мораль. Поскольку в таких небольших сообществах, как Лицзян и прилегающие к нему деревни, невозможно подолгу скрывать какие бы то ни было секреты, девушки и юноши задолго до свадьбы узнавали, с кем и когда им предстоит сочетаться браком. Иногда будущие партнеры обнаруживали взаимную симпатию, и тогда все складывалось благополучно. Но во многих случаях чувства оказывались либо односторонними, либо взаимно неприязненными. Это приводило к непрерывному образованию извечных любовных треугольников, и романы на стороне в Лицзяне были скорее правилом, чем исключением. Иногда после свадьбы несчастные влюбленные расставались и угрюмо соединялись с нелюбимыми супругами, однако если любовь оказывалась сильнее, дело часто доходило до двойных самоубийств. Такой исход был особенно вероятен в случаях, когда девушка беременела, поскольку рождение внебрачного ребенка привело бы к колоссальному скандалу. Родители все равно убили бы несчастную, так что единственным выходом для нее оставалось самоубийство, присоединиться к которому для отца ребенка было делом чести.
Обычай двойного самоубийства, по преданиям, возник столетия назад благодаря насийской девушке по имени Камегамики, которая сочла, что ее роман с неким красивым юношей не оставляет ей иного выхода. Ее собирались выдать замуж за богатого, но непривлекательного мужчину, и перспектива эта показалась ей невыносимой. В соответствии с бытовавшим тогда этикетом она, вместо того чтобы напрямую говорить молодому человеку о самоубийстве, передала свои намерения с помощью стихов, положенных на музыку варгана, который является одним из народных инструментов наси и широко используется в романтическом флирте. Сопровождая звуками варгана слова, произносимые шепотом, она устроила длинное жалобное представление, пустив в ход все свои чары и силы, чтобы убедить возлюбленного в безнадежности положения, единственным выходом из которого ей виделась смерть. Он совсем не стремился уйти вслед за ней в могилу и встретил ее план множеством возражений, высказав их в приличествующих случаю стихах, опять же под аккомпанемент варгана. Однако властная девушка стояла на своем, и ее настойчивые уговоры грозили довести юношу до помрачения рассудка.