сположенные рядом, сообщающиеся друг с другом и снабженные дополнительными помещениями как в «залах приемов» в царском дворце.
Различные строительные приметы (стены, перекрывающие друг друга, нарушения в перевязке кирпичной Кладки и прочее) свидетельствовали о том, что комнаты — не одного времени; одна, по-видимому, была построена одновременно со всем зданием, т. е. в начале слоя V; другую пристроили значительно позднее; добавление этой комнаты потребовало полной перестройки этой части цитадели. Это не было вызвано разрушением старого здания (по крайней мере нет никаких свидетельств этого), но, видимо, потребовалось для того, чтобы приспособить строение для новой цели. Мы не можем точно определить, когда это было сделано (но, очевидно, в период слоя IV), и есть соблазн связать эту перестройку с другой, при которой был поднят уровень плаца и (насколько мы могли установить, хотя и не очень-то надежно) на его покрытие пошли сгоревшие руины дворца Никмепа. В конце концов цитадель также была сожжена, но бесспорно, что это не имело ничего общего с большим пожаром, который разрушил дворец, а произошло гораздо позже, в то время, когда слой IV закончился и на смену пришел слой III; стены форта слоя III возвышаются непосредственно на руинах цитадели слоя IV, но там, где эти стены возведены над дворцом Никмепа, они отделены от него промежуточным полом-площадкой, положенным на сожженные руины, полом, который я считаю современным перестройке цитадели.
Этот факт имеет важное значение для истории того периода. От этого времени сохранилось необычайно много документов, так как кроме сотен табличек, обнаруженных и во дворце, и в комнатах по северо-западной стороне плаца (одна из которых, казалось, служила административным помещением для дворцовых чиновников), мы располагаем уникальными — сведениями, содержащимися в «автобиографии» царя Идри-ми. Но прежде чем обратиться к истории, я должен рассказать о выдающемся скульптурном памятнике, связанном со слоем IV.
Когда мы раскапывали храм слоя I, который был разрушен в 1194 г. до н. э. при вторжении «народов моря», мы обнаружили, что передний двор храма заполнен Предметами, принадлежавшими заключительной фазе существования здания; среди них найден очень поврежденный базальтовый трон, на котором явно должна была помещаться статуя. В комнате, прилегающей к храму, на северо-восток от двора, мы обнаружили Яму, выкопанную в полу и заполненную землей и большими камнями (самый большой весил около полутора тонн), а затем заделанную. Под камнями была найдена поврежденная статуя. Отбитая голова лежала рядом с телом вместе с обломками бороды и ноги; только часть одной ноги исчезла. Статуя подходила к трону, найденному на храмовом полу, так как точно совпадала с вырезанным углублением и, кроме того, части фигуры, которые соприкасались с ручками трона, не были обработаны.
Можно быть уверенным, что статуя находилась на троне до разрушения храма; в результате сильного удара по основанию трона, куда были врезаны ноги статуи, она отвалились, так же как и голова. После разграбления храма кто-то прокрался назад, в порыве набожности собрал все части фигуры и спрятал в спешно вырытую яму в надежде достать позднее. Но город погиб и никогда больше не оправился; человек, который так беспокоился о статуе Идри-ми, никогда не вернулся. Обвалившиеся храмовые стены скрыли от глаз предметы, разбросанные по храмовому полу, и никто не знал о них и не искал их, пока мы не приступили к раскопкам в 1939 г.
Интересный факт: статуя датируется приблизительно 1400 г. до н. э., хранилась в храме 200 лет и даже спустя столь продолжительный срок вызывала такое благоговение, что человек рисковал своей жизнью, чтобы спасти ее. Царь, которого изображала статуя, не был- ни столь велик, ни столь удачлив как правитель, чтобы вызвать такое почитание, и я склонен думать, что статую так высоко ценили ради нее самой. Правда, как произведение искусства она немногого стоит — честно говоря, комически ужасна — но, во всяком случае это статуя местная, не имеет ничего общего ни с Египтом, ни с Месопотамией, ни с каким-либо другим нам известным центром; если не считать голову барана, найденную во дворце Никмепа, которая не более, чем на 30 лет старше, это самый древний образец скульптуры из Алалаха. Мы имеем основания полагать, что вся северосирийская школа искусства, которая позднее вызвала к жизни скульптурные украшения сирийско-хеттских дворцов, начала зарождаться как раз в это время— в XV или раннем XIV в. до н. э., и, может быть, Алалах ценил нашу статую не как «портрет», но как «примитив», старейший образец местной художественной школы.
Фигура вырезана из прекрасного белого магнезита. Камень был обработан цилиндрическим сверлом, затем отшлифован на точильном камне и отполирован. Царь представлен сидящим, он завернут в какое-то одеяние без складок, которое скрывает формы тела, и, хотя предполагается наличие нижней туники и плаща с каймой, все передано столь схематично, что трудно установить сходство с какой-либо известной одеждой. На царе высокий головной убор, простой и гладкий, скрепленный лентой; бакенбарды и длинная борода также гладкие; брови и глаза выложены черным камнем, что резко контрастирует с белизной магнезита; несомненно, первоначально голова была раскрашена: например, краской должны были быть переданы локоны на бороде царя, так как в камне они не проработаны. Вся передняя часть фигуры от щек до края одежды покрыта клинописным текстом, составляющим 104 строки.
Трон имеет форму кресла с высокой спинкой и ручками, которые поддерживают фигуры львов; тела их даны рельефно, а головы выступают; похоже, что перед троном имелся ряд ступеней, но они были вырезаны из другого блока, а затем обломались и, видимо, затерялись.
Надпись представляет собой «автобиографию» царя. Она была написана писцом по имени Щаррува, возможно, одним из старейших чиновников в государстве, так как его имя появляется, в документах, относящихся к предшествующему правлению, а в том, как Шаррува говорит о себе и призывает благословение на свою голову, проскальзывает высокомерие, которое может быть свидетельством очень высокого положения при дворе. Шаррува писал на своем собственном диалекте, возможно, сознательно употребляя архаизмы; к сожалению, ни писец, который делал копию для камнереза, ни камнерез, который высек надпись, не отличались профессионализмом, и текст поэтому чрезвычайно трудно читается.
Мистер Сидни Смит, который опубликовал документ, признал, что текст, вероятно, потребует в будущем большого количества исправлений. — По многим пунктам имеются значительные разногласия, главнейшее из которых связано с определением точной даты правления Идри-ми: вопрос в том, предшествовало ли оно правлению Никмепа или следовало после него? Частично это зависит от чтения одного имени в тексте[32], частично связано с идентификацией упомянутых в тексте лиц. В Алалахе, как и в других сирийских государствах, в царской семье одни и те же имена появлялись в разных поколениях: так, Никмепа — это сын Идри-ми и отец Илим-илимма, в то же время царь Идри-ми — сын Илим-илимма, и в зависимости от того, кого из этих двух Идри-ми или двух Илим-илимма мы изберем, автор надписи становится отцом или внуком строителя нашего дворца. Филологические тонкости доступны только лингвисту, но для решения этой исторической проблемы весьма существенны и археологические свидетельства, а таковые, я думаю, определенно подтверждают, что Идри-ми правил позднее, чем Никмепа. Как археолог, следовательно, я без колебаний следую за Сидни Смитом и восстанавливаю историческую обстановку периода слоя IV, игнорируя лингвистические аргументы его оппонентов.
Когда Тутмос III сделал правителем Таку, основателя династии, к которой принадлежал Никмепа, он, видимо, отдал под его власть территорию большую, чем владения его предшественников. Алалах был столицей царства Мукиш, куда входила по меньшей мере северная часть долины Амук и которое простиралось на запад по нижнему течению Оронта до берегов Средиземного моря. Сюда же входила и Ама’у, холмистая область к югу от равнины. Царство Алеппо и земля Ния, место заповедника слонов, были не в первый раз присоединены к Мукишу, и к этому фараон добавил Нухашши, огромное степное пространство на юг от Алеппо и на восток от Оронта. Образовалось поистине огромное и важное царство, которое, однако, нелегко было сохранять в целости. Пока Египет готов был поддерживать своего вассала, последний мог сохранять власть над правителями различных провинций, но без этой поддержки трудно было ее удерживать.
Смерть Тутмоса III около 1447 г. до н. э. почти наверняка послужила сигналом для восстания в Сирии, инспирированного Митанни. Но кто бы ни был царем Алалаха в это время, он должен был прекрасно понимать пользу от поддержки Египта и не рискнул бы связываться с таким сомнительным союзником, как Митанни. Поэтому, когда Аменхотеп II, преследуя врагов южнее Оронта, подошел к Нии, город открыл ему ворота и горожане приветствовали его со стен города. Именно во время правления Аменхотепа II Никмепа вступил на престол. Он, без сомнения, был членом царской семьи, но своего отца Идри-ми он не наделяет царским титулом, поэтому, возможно, Никмепа был племянником правителя, который оставался верен фараону. В свою очередь и Никмепа продолжает признавать формальную зависимость от Египта настолько, что египетские символы появляются на царской печати. Но это едва ли могло быть больше чем формальное признание зависимости. Храм, который он построил в честь бога города, конечно, не был по типу митаннийским, но он не был и египетским, а настоящий вассал фараона должен был бы почитать богов Нила.
Дело в том, что египетское владычество в Северной Сирии стало весьма призрачным, тогда как мощь Митанни постоянно возрастала, причем настолько, что около 1420 г. до н. э. Тутмос IV просил в жены дочь Артадамы, царя Митанни, и заключил формальный союз с ним. Разумеется, Никмепа должен был действовать весьма осторожно. Так как в его титулатуре нет упоминания Алеппо, мы можем считать, что это подчиненное царство обрело независимость. Возможно, он наследовал не более как старое царство Мукиш и в качестве «царя города Алалах» подписался на договоре с Ир-Мермером,