[67].
На улицах Полтавы американцы видели изнуренных горожан. Война принесла сюда новые беды, хотя не прошло и десяти лет со времени, когда эти края опустошил рукотворный голод, созданный сталинской коллективизацией и положивший конец украинским политическим и культурным стремлениям. Среди наиболее пострадавших частей Украины были Полтава, Миргород и Пирятин: здесь в некоторых селах гибло до половины жителей. В общем, с 1932 по 1934 год на Украине умерли почти четыре миллиона человек. Потери в Отечественную составили еще семь миллионов — примерно 15 % довоенного населения страны: если считать в пропорциях, Украина была третьей в ряду наиболее пострадавших от войны территорий после соседних Белоруссии и Польши[68].
До начала войны в июне 1941 года в Полтаве жили примерно 130 тысяч человек. Немцы, захватившие город в сентябре, в мае 1942-го провели собственную перепись — они насчитали лишь 74 тысячи горожан. Украинцев среди них было 93 %, русских — чуть больше 5 %. Впервые за долгие столетия в число меньшинств не вошли евреи: им в основном посчастливилось покинуть город до прибытия немцев. Тех, кто не мог уехать или остался из-за семьи, сгоняли на окраины и массово умерщвляли — до двух тысяч в самой Полтаве и примерно на девять тысяч больше в городах и деревнях области[69].
В мае 1944 года на улицах Полтавы были в основном женщины, дети и старики. В 1942 году женщины составляли более 60 % населения города. Вероятно, их доля возросла: СССР, вернув себе контроль над Полтавой в 1943 году, мобилизовал большинство мужчин в армию. Полтавчанки пользовались особым вниманием американских военных, и Корпусный сад с его центральным монументом стал местом многих рандеву: к тому времени, как в город приехали с визитом Андерсон и Рузвельт, туда после эпического двухмесячного пути наконец прибыли и бойцы четвертого эшелона[70].
Пятнадцатого мая 1944 года Дин, Андерсон и Рузвельт покинули Полтаву и отправились в Москву. Накануне вечером Перминов устроил прощальный ужин: столы ломились, напитки текли рекой. Советские военные подливали снова и снова. Андерсон, обернувшись к Дину, спросил, когда это кончится. Дин, уже хорошо знавший обычай пить до дна, ответил: “Это Матушка Россия. Не спешите, все только начинается”. И вечер продолжался.
Атмосфера всеобщей доброжелательности оказалась под угрозой ближе к концу ужина, когда американцам сообщили, что им, вопреки изначальным договоренностям, не разрешен вылет в Тегеран. Советская сторона хотела, чтобы они вернулись в Москву, поговорили с генералом Никитиным и решили ряд вопросов, поднятых на прошлой встрече. Официально полет в Тегеран отменили из-за плохой погоды. Один из американцев — бригадный генерал Эдвард Пек Кёртис, начальник штаба генерала Спаатса, — негодовал: “А в Берлин вы нам лететь не запретите, если вдруг не распогодится?” Американцы запросили разрешение лететь прямо через Каир. Советские военные пытались сгладить ситуацию, убеждая, что американцы — слишком важные персоны, чтобы рисковать их жизнями[71].
Не считая этого небольшого происшествия, Дин покидал Полтаву весьма довольный визитом. Американские самолеты спокойно летали как от полтавских баз до Москвы, так и от Полтавы до Тегерана, и им почти никто не мешал. Советы рутинно давали разрешения на полеты, хотя, как и прежде, настаивали на присутствии своего штурмана на борту. Наконец были решены вопросы с визами — советская сторона устроила на базах пограничный контроль. Позже Дин писал: “К концу мая 1944 года базы были готовы, вот-вот должны были начаться операции”[72].
Полковник Рузвельт говорил об итогах визита с таким же оптимизмом. Он покидал базы, “проникшись уважением к энергии, с которой они [красноармейцы] преодолевают всякие препятствия” и с впечатлением, “что русские явно стремились сойтись с нами поближе, сотрудничать с нами”[73].
Часть II. Полтавские битвы
Глава 5. Мягкая посадка
Уильям Лоуренс “задыхался от негодования”, как писал Джон Дин, вспоминая свой разговор с журналистом New York Times утром 1 июня 1944 года. Да, Лоуренс, восходящая звезда американских СМИ (до 1961 года он работал в Times, а после пришел на канал ABC News и стал ведущим вечерних новостей), имел все основания для таких чувств[74].
Еще в марте Лоуренс и его коллега Гаррисон Солсбери, редактор иностранного отдела в агентстве United Press и будущий лауреат Пулитцеровской премии за свои журналистские работы, узнали, что нечто важное назревает в сфере военного взаимодействия СССР и США. Американские летчики продолжали прибывать из Великобритании в Москву, их численность уже вызывала удивление. Среди иностранных корреспондентов в столице ходили слухи, что Америка планирует поставить в Советский Союз сотню “Летающих крепостей” B-17. Полковник Эллиот Рузвельт, посетивший Москву в середине мая, на ужине с семью американскими корреспондентами подлил масла в огонь, заставив их мучиться догадками о том, что же такого важного происходит в советско-американских отношениях и как с этим связаны американские ВВС. Из своих источников в американских дипломатических и военных кругах Лоуренс в конце концов узнал правду: должны были начаться челночные полеты американских бомбардировщиков между базами в Великобритании, Италии и Советским Союзом. Лоуренс и Солсбери поспешили связаться с американской военной миссией в Москве, пытаясь получить подтверждение ответственных лиц и готовясь доложить об этом в свои издания[75].
Генерал Дин тем временем столкнулся с проблемой. Одиннадцатого мая, во время визита полковника Рузвельта к Молотову, было достигнуто соглашение, что о челночных бомбардировках широкой публике первым сообщит Советский Союз. Встревоженный расспросами Лоуренса и Солсбери, Дин решил, что новости уже утекли к американским и британским репортерам, и предложил журналистам сделку: их пригласят на авиабазы увидеть американские самолеты, но лишь в обмен на молчание до нужного момента. “Я оказал им доверие, и они согласились не строить собственных догадок, основанных на прибытии множества американских военных”, — писал впоследствии Дин. Он связался с генералом Никитиным, своим самым влиятельным союзником в советском командовании, через него было получено разрешение НКИД американским и британским репортерам приехать в Полтаву в день прилета первых “летающих крепостей”. Но когда пришло время, в журналистском пуле, включавшем около тридцати репортеров, узнали, что комиссариат Молотова разрешил поездку в Полтаву лишь пятерым из них.
Именно это и пытался объяснить Дину до невозможности взволнованный Лоуренс, когда позвонил ему 1 июня. Генерал немедленно связался по телефону с официальными лицами из комиссариата иностранных дел. “Я в ожесточении звонил чиновникам из наркомата, отвечал на звонки разочарованных корреспондентов, и я преуспел: удалось повысить квоту до десяти американских и десяти британских корреспондентов”, — вспоминал Дин. Но ни Лоуренс, ни Солсбери, ни остальные репортеры не принимали нового соглашения. Они сказали советской стороне, что едут либо все, либо никто. “Гильдия британских и американских работников печати устроила первую трудовую забастовку в Советской России”, — вспоминал Дин. “Единый фронт впервые в истории Москвы”, — писал Солсбери. Почти три десятка репортеров отправились в аэропорт, но отказывались подниматься на борт, пока всем их коллегам не разрешат лететь. И Молотов отступил. “Сработало, — писал Дин, — в полдень их всех пустили на борт советского самолета и доставили в Полтаву”[76].
Американским журналистам предстояло увидеть и рассказать о захватывающем событии в истории Великого альянса: сотни американских самолетов вскоре приземлятся на территории Советского Союза. Война в Европе вступала в новую фазу. Никто не знал, когда наступит День D и когда в Западной Европе откроется второй фронт, но все знали, когда откроется новый воздушный фронт в Восточной Европе. Все ждали пятницу — 2 июня 1944 года.
Среди американцев, с нетерпением ждавших прибытия своих самолетов, была и Кэти Гарриман, которая “жила надеждой когда-нибудь увидеть, как наши воздушные суда приземляются на советской земле”, как она писала сестре Мэри в начале июня 1944 года. В полдень 1 июня, попрощавшись с корреспондентами, улетавшими в Полтаву, Дин остался на московском аэродроме, чтобы встретить посла и его дочь. Они возвращались через Италию и Иран из поездки в Лондон и Вашингтон, длившейся более месяца. На пути в Спасо-хаус Дин сказал обоим, что немедленно отправляется на авиабазу. Гарриман тут же ответил, что летит с ним. “Я просто тихо сидела, затаив дыхание”, — вспоминала Кэти. Она боялась, что ее оставят, присутствие женщин на секретных объектах считалось нежелательным (она слышала истории о женщинах-репортерах с Запада).
В Спасо-хаусе Кэти, как позже писала она сестре, “улучила благоприятный момент и высказала мысль, что, возможно, хорошо бы и мне поехать”. Отец был недоволен, притворился, что удивлен, но она возразила: на базе ведь есть медсестры, так что еще одна женщина не будет проблемой. У нее был еще один сильный аргумент — согласно секретным данным, известным очень узкому кругу лиц, первую миссию американских бомбардировщиков возглавит генерал Айра Икер, только что принимавший Гарримана и Кэти в Италии. Под командованием генерала находились ВВС союзников в Средиземноморье, в том числе 12-я и 15-я воздушные армии. Кэти обещала Икеру, что будет на месте, чтобы увидеть, как он приземлится. Сопротивление Гарримана было сломлено: в Полтаву предстояло лететь обоим