[77].
Уставшие, но взволнованные, в 4:30 они проснулись в Тегеране и летели весь день, сначала в Москву и затем в Полтаву, — Гарриманы добрались до авиабазы к вечеру 1 июня и были встречены, как писала Кэти, “приветственными криками собравшихся авиаторов, техников и прессы, которые уже прослышали, что вовремя мы не поспеем”. Они вовремя успели на концерт, организованный генералом Перминовым для американцев и советских бойцов. “Концерт проходил в здании без крыши и стен, которое, видимо, было раньше довольно большим”, — писала впоследствии Кэти. На самом деле это был разбомбленный ангар, у которого осталось лишь две стены. Внутри соорудили длинные скамьи из кирпичей и досок. Дочь посла описывала, что сцену накрыли крышей, но скамьи стояли под открытым небом. Они вспоминала, что публика принимала артистов “восторженно”[78].
Уже стрекотали, запечатлевая событие, камеры американских и британских репортеров. Если судить по отснятому материалу, то красноармейцы и местные артисты исполняли в основном народные песни и танцы как русские, так и украинские. Овации достались танцевавшим казакам и номеру, в котором двое красноармейцев, один из которых стоял у другого на плечах, накрылись огромной юбкой и изображали танец деревенской толстухи. Овации сорвал музыкальный ансамбль, составленный из красноармейцев, особенно отличился барабанщик. Репортеры вскоре узнали его фамилию — Гвоздь. Зажав свой маленький барабан между ножек перевернутого табурета, он так “гвоздил” ритм, что американские солдаты сказали репортерами, что он был бы находкой для любого джаз-бэнда в Америке[79].
Кэти вспоминала, что советские солдаты, выражая одобрение, хлопали, а американцы свистели. “Свист стал одной из первых трудностей, с которыми мы столкнулись в этом американо-советском предприятии, — писала она, — в России любой свист — это первейший способ оскорбить артиста и выгнать его со сцены!” Дин вспоминал похожий эпизод, когда, не выдержав свиста американцев, со сцены убежала советская танцовщица. Американцы, сидевшие рядом с Перминовым, бросились объяснять, что в Соединенных Штатах свист — это знак наивысшего одобрения, и генерал велел сообщить об этом расстроенной артистке. Танцовщица, как вспоминал впоследствии Дин, “немедленно возвратилась и показала невообразимое мастерство. В награду на нее обрушилось оглушительное крещендо свиста, от которого она пришла в невыразимый восторг”[80].
Позже вечером, на ужине, который устроил генерал Перминов, Кэти оказалась рядом с советским генералом, который пытался говорить с ней на английском. Когда официанты подали тушеное мясо, генерал сказал Кэти, что мясо было “коровой”. Она переспросила: “Говядина?” Нет, настаивал генерал, корова — “та, которую доят”. Кэти решила не спорить с генералом, которого описала как “сибиряка” — он там родился и выглядел довольно сурово. “На вкус, в любом случае, оказалось неплохо”, — писала Кэти сестре. В американо-советских отношениях причина, лежащая в их основе, преобладала над всем и все перекрывала. В те первые июньские дни 1944 года обе стороны были готовы вывести сотрудничество на новый уровень[81].
На следующее утро, 2 июня 1944 года, Кэти Гарриман проснулась от какой-то странной какофонии. “Если оставить в стороне тот факт, что я, черт побери, едва не окоченела, спала я чудесно — в те моменты, когда не приходилось гадать, почему кукарекают всю ночь напролет украинские петухи и какого дьявола во дворе в полном составе играет духовой оркестр”, — писала она. Видимо, барабанщик Гвоздь и его сотоварищи-музыканты оттачивали мастерство, готовясь к торжественной встрече американских самолетов в Полтаве. Кэти большую часть утра бродила по лагерю, навещала американских медсестер в палаточном госпитале — аккуратном, как кукольный домик, — и болтала с американскими бойцами. “Боевой дух был на заоблачной высоте: думаю, прежде всего потому, что в тот день предстояли волнующие события, а кроме того наши парни в России — это, можно сказать, первопроходцы”, — писала она сестре два дня спустя[82].
Было “темно и пасмурно”, — вспоминал Джон Дин, сопровождавший Гарриманов в Полтаву днем ранее. Настроение в то облачное утро он описывал как “сдержанное волнение: все притворялись внешне спокойными, скрывая тревогу, кипевшую внутри”. Дин и другие командующие высшего звена знали, что бомбардировщикам и истребителям 15-й воздушной армии согласно плану предстояло вылететь с баз ранним утром, поразить цели в окрестностях венгерского Дебрецена, а после направиться на восток и приземлиться в Полтаве. Но никто не знал, началась ли операция, каковы погодные условия и что происходило в небе над Дебреценом. Радисты безуспешно пытались уловить хоть какие-то знаки того, что операция уже идет. Наконец в 12:30 пришло сообщение: “летающие крепости” и сопровождавшие их истребители вылетели с итальянских баз вовремя, а значит, могли появиться над Полтавой в любую минуту.
Дин сел в машину, помчался к бетонно-стальной взлетной полосе — совместному проекту американских инженеров и женщин-красноармейцев — и прибыл как раз в тот момент, когда “летающие крепости” 15-й воздушной армии начали появляться небе над Полтавой. “Небо полнилось ими, — писал позже Дин, — и они, даже столь громадные, казались еще больше, сверкая в вышине своими серебряными крыльями на фоне черного неба”. Мечта Дина сбылась после месяцев тяжелого труда, после многих дней тревожного разочарования. “Все американцы, стоявшие на том поле, испытывали чувства, которые невозможно описать, — вспоминал он позднее. — Там, в небесах, была воюющая Америка, эти самолеты воплощали американскую мощь, совершенство американской промышленности и труда, эффективность американских операций и храбрость американской молодежи”[83].
К базе в Полтаве приближалась армада тяжелых бомбардировщиков B-17 “Летающая крепость”. Четырехмоторные машины компании “Боинг” длиной 22,5 метра и с размахом крыла 31,5 метров, могли пролететь 3 220 километра на крейсерской скорости в 300 километров в час. Экипаж этого воздушного судна составляли 10 человек. На каждом самолете были установлены 13 пулеметов “Браунинг M2”. При полете большой дальности — скажем, в Полтаву — он мог брать на борт до 2 050 килограммов бомб. Эти самолеты обошлись в четверть миллиона долларов и стоили, по убеждению американской общественности, каждого вложенного в них цента. “Летающая крепость” стала самым узнаваемым американским самолетом времен войны и символом американского авиационного могущества[84].
Полет американских самолетов в небе над Полтавой стал впечатляющим авиашоу для принимающей стороны. “Они приближались, над полем слышался гул моторов, заполняя все пространство над этой плодородной землей, рокот отражался от руин ближайшего города, а они все шли и шли, эскадрилья за эскадрильей, пока их силуэты не создали в небе подобие замка, — писал канадский репортер Рэймонд Артур Дэвис. — Они внушали чувство великой мощи. Потом, грациозно отделяясь от строя, они начали опускаться один за другим”. На посадку у самолетов ушло более двух часов. Каждый раз, когда они приземлялись, у женщин-красноармейцев, строивших взлетно-посадочную полосу, вырывался вздох облегчения. “Не покоробится? Достаточно ли хорошо сделали?” — волновались женщины. Когда первые “крепости” прокатились по всей длине полосы, всех наконец “ отпустило”[85].
Кэти Гарриман прибыла на аэродром в компании отца и генерала Перминова. Их бьюик с немалым трудом одолевал бездорожье, окружавшее аэродром, но подоспел вовремя. “Мы спешили к полю, когда появились первые бомбардировщики, будто искорки на горизонте, — вспоминала Кэти, — казалось, их тысячи, и вдруг послышался долгожданный рев моторов первой эскадрильи”. “Господи, как это было восхитительно! — писала она. — Лучше, чем все что я видела в Англии!” Ликовал и Аверелл Гарриман, сказав дочери, что “не думал, будто хоть что-то в жизни его так взволнует”.
Восторг Гарриманов разделял и Перминов: в автомобиле он ехал на заднем сиденье, рядом с послом. Для Перминова, как и для Дина, прибытие самолетов означало завершение долгих дней и ночей планирования, согласования, конфликтов, компромиссов и нечастых маленьких побед: “Он лучился радостью”, — описывала Кэти советского генерал-майора. Перминов подошел, обнял посла и, хоть Гарриман и пытался его сдержать, “заорал как ковбой, но на русский манер”. Больше всего советских военных впечатлили сила и порядок американской армады, видные каждому, кто поднимал глаза в небо. Если учесть, с какой силой ревели моторы, не смотреть наверх было почти невозможно[86].
Молодой советский авиатехник Владлен Грибов, ставший очевидцем прибытия “летающих крепостей” на базу в Миргороде, где ни облака, ни дождь не мешали самолетам предстать во всем великолепии, был особенно впечатлен тем, как те приближались к базе. “Большие группы бомбардировщиков видел я и раньше. Но на большой высоте и, как правило, — вытянутым строем. Здесь же самолеты летели низко, компактным строем, по шесть машин в каждом из более чем десяти рядов. На взгляд, они занимали площадь шириной в один и длиной в два километра буквально закрывая солнечное небо”. Советские репортеры поразились не меньше. То, как самолеты приближались к авиабазам, завершая долгий полет, было доказательством мастерства американских летчиков. “Пролетев немалый путь над странами Европы, бомбардировщики шли в четком строю, что свидетельствует о высоком мастерстве пилотов, слётанности и превосходной организации”, — писал военный корреспондент “Правды” несколько дней спустя