.
Счастливое событие не прошло без инцидентов. Генерал Славин, служивший в разведке и отвечавший за связь Дина с Генеральным штабом Красной армии, прилетел в Полтаву накануне на одном самолете с Дином и Гарриманами. Но он не только не появился на снимках, но и вообще пропустил всю церемонию. Поскольку никаких вестей об американской миссии не поступало, а на базе делать генералу было нечего, он решил прикорнуть на час-другой и проснулся только тогда, когда услышал гул приближавшихся бомбардировщиков. Пока он понял, что происходит, все уже вышли из палаточного лагеря на поле, и генералу пришлось бежать бегом, пытаясь поспеть на церемонию, но дальше караульного-американца ему пройти не удалось. “Красные знаки Генштаба, внушавшие красноармейцам страх, наших часовых нисколько не пугали”, — вспоминал Дин. Когда Славин наконец прибыл на взлетную полосу, он “набросился на Перминова с такой яростью, что я подумал, что его хватит удар”, — писал американский командующий. Перминов, несомненно, радовался, получив орден, но явно беспокоился о последствиях инцидента. Дин как мог уверял всех причастных в том, что виновниками недопонимания были американцы[95].
Если вспышка гнева Славина и испортила день Перминову, то все остальные были в приподнятом настроении. Рэймонд Артур Дэвис и другие репортеры в собравшейся толпе общались с американцами, работавшими на базе, и с прибывшими пилотами, которых интервьюировали в палатке, стоявшей рядом с палаткой репортеров. Все ликовали. “Я никогда не видел такой сердечности, — заметил лейтенант Элберт Жаров из Портленда, штат Орегон. — Русские относятся к американцам с такой душевной теплотой, как никто в мире… Мы здесь не только для того, чтобы сражаться с немцами, но и представлять Америку как дипломаты”. Жаров, офицер разведки ВВС, прибыл в Полтаву несколько недель назад с четвертым эшелоном и был приписан к базе в Миргороде. Его семья происходила из Одессы, и он был счастлив вернуться на родину предков и биться с общим врагом.
Дэвис описывает и встречу двух братьев, Игоря и Джорджа Маккартни, которые не виделись больше года.
Дверь открылась, и в проеме показался новобранец. Едва спустившись с верхней ступеньки короткой алюминиевой лестницы, он посмотрел на группу молодых людей, стоявших неподалеку, его глаза широко распахнулись. “Джордж!” — закричал он. Джордж был в толпе, но подумал, что зовут кого-то другого. Он обернулся и уже собирался уходить, как вдруг парень, спускавшийся из самолета, спрыгнул на землю и побежал к нему. “Джордж! Джордж! — все кричал он. — Ты что, не узнаешь?” Джордж остановился, обернулся и бросился навстречу бегущему. “Игорь! Игорь!” — кричал он. Они обнялись. Чуть позже двое парней, окруженные корреспондентами, рассказывали свою историю.
Они родились в Харбине в русско-украинской семье, бежавшей от русской революции, взяли ирландскую фамилию отчима и записались в армию США: один в декабре 1942 года, другой в январе 1943-го. С тех пор они друг друга не видели. “Как вам в Советском Союзе?” — спросил Дэвис. “Как дома”, — тут же ответили оба[96].
В тот день везде царили волнение и счастье. “Каждый из нас рад быть здесь”, — сказал 22-летний Чарльз Уильямсон из Норфолка, штат Вирджиния, который, по словам Дэвиса, уже участвовал в 47 боевых вылетах: их было на двенадцать больше, чем требовалось пилоту бомбардировщика для завершения боевой службы и откомандирования на тренировочную базу. “Да, это был чудесный день, не думаю, что скоро забуду его”, — писала Кэти сестре через несколько дней. Вечером 2 июня она улетела из Полтавы вместе с отцом и генералами Икером и Дином[97].
В тот день американские фотографы и операторы киногрупп снимали поездку в Полтаву, устроенную генералом Перминовым для американских офицеров высшего звена. На фотографиях и на киносъемке все одеты в шинели: по воспоминаниям участников, 2 июня было очень холодно, необычно холодно для Украины, хотя дождя, похоже, не было. Впрочем, кого тогда волновала погода? “День, когда мы совершили свою первую посадку, стал высшей точкой наших отношений с Советским Союзом в военной сфере”, — писал Дин несколько лет спустя. В их мыслях не было никакого дождя — над советско-американским сотрудничеством сияло яркое солнце[98].
Глава 6. Братья по оружию
В конце мая 1944 года, вскоре после возвращения в Лондон из поездки в Москву и Полтаву, полковник Эллиот Рузвельт и один из офицеров, сопровождавших его в пути, бригадный генерал Эдвард Пек Кёртис получили приглашение сыграть вечером в бридж с верховным главнокомандующим войсками союзников в Европе генералом Дуайтом Эйзенхауэром. Как позже вспоминал сын президента, он и Кёртис “потерпели позорное поражение в результате блестящей игры Айка Эйзенхауэра”. Впрочем, командующего и его адъютанта Гарри Бучера волновал не только бридж. По воспоминаниям Рузвельта, “их заставили рассказать все подробности поездки в страну Советов”.
“Что это за страна? Что у них за армия? Каковы их летчики? Их дисциплина? Что они думают о нас?” — все это желал знать верховный главнокомандующий союзников. Его интересовало не только то, что говорят и думают об американцах политические лидеры и высокие армейские чины в Москве, но и мнение офицеров и рядовых Красной армии.
— Решающим для русских, — сказал я, — является второй фронт. Это будет капитальной проверкой того, что они думают о нас. Если второй фронт откроется — все хорошо. Если же нет…
— Если? — проворчал Эйзенхауэр. — Что означает это “если”?
Сын президента объяснил, что он имел в виду обещание, данное его отцом и Черчиллем Сталину в Тегеране. Эйзенхауэр ответил, что ничего об этом не знает. Но потом добавил: “Но я знаю о вторжении во Францию. На этот счет русские могут не беспокоиться”[99].
Войска союзников пересекли Ла-Манш и начали вторжение в Европу ранним утром 6 июня 1944 года, спустя четыре дня после того, как бомбардировщики и истребители 15-й воздушной армии Икера в целости и сохранности прибыли на полтавский аэродром. Примерно в полночь по английскому летнему времени Королевские ВВС начали сбрасывать манекены за линии обороны вермахта, чтобы отвлечь и сбить с толку немецкие подразделения, действовавшие против десантников. Через час на территорию, подконтрольную немцам, десантировались уже реальные парашютисты. Еще через час, примерно в 02:00, Стратегические ВВС США в Европе, которыми командовал генерал Спаатс, присоединились к атаке англичан, через Ла-Манш полетели бомбардировщики. Всего во вторжении было задействовано 2 200 бомбардировщиков — американских, английских и канадских.
Примерно в 03:00, под покровом темноты, первые американские корабли бросили якорь в секторе “Омаха-Бич”. В 05:30 корабли союзников начали обстрел немецких береговых укреплений. Великая армада генерала Эйзенхауэра — более 5,5 тысяч кораблей с более чем 150 тыс. бойцов на борту — начала высадку во Франции. Несмотря на тяжелые потери (суммарно 4 тысячи убитых, более 6 тысяч раненых), вторжение было необычайно успешным. Плацдармы, захваченные в первый день и расширенные впоследствии, позволили к концу июня 1944 года расширить численность войск на новом европейском фронте до 875 тысяч бойцов. Второй фронт, о котором все так долго говорили, наконец-то открылся. Летчики на полтавских базах были готовы помочь ему сместиться на восток. Но прежде чем это могло произойти, новым братьям по оружию еще предстояло научиться жить и сражаться вместе[100].
Когда Джон Дин, бывший в то время в Москве, впервые услышал о высадке союзников в Нормандии, он испытал, как и многие другие, одновременно радость и облегчение. И у него были причины чувствовать себя счастливым.
Уже несколько месяцев он находился под постоянным давлением: приходилось убеждать советских официальных лиц, с которыми он находился на связи, что американцы сдержат слово, данное в Тегеране, когда Рузвельт пообещал Сталину, что вторжение в Европу начнется в мае. В феврале 1944 года, в разгар решающих переговоров по вопросу полтавских баз, Дин, чтобы одолеть скепсис советских коллег, поспорил с генералом Славиным на ящик водки, что вторжение состоится в мае. “Я думаю, это убедило Генштаб в твердости наших намерений даже больше, чем обещания Черчилля и Рузвельта”, — вспоминал Дин. Когда День D перенесли на июнь, Дину пришлось отдавать Славину проспоренный ящик: это немного снизило напряжение. И только теперь, когда вторжение стало реальностью, Дин наконец-то был реабилитирован. Надев форму, он отправился пешком к американскому посольству, ожидая, что москвичи будут приветствовать его. Но, к его разочарованию, никто на улице не обращал внимания на американского генерала. Возможно, большинство русских просто не знали, как выглядит американская форма[101].
В Полтаве и на других американских базах на Украине американские пилоты узнали о высадке около 09:00 по местному времени. Рэймонд Дэвис, оставшийся на базе после прибытия “летающих крепостей” четыре дня назад, описывал этот момент в одном из своих репортажей: “Транспортный самолет с ревом сел на поле у американской базы, и взволнованный пилот спускался из него с криком: «Парни, началось! Мы вторглись в Европу!»” Как оказалось, новости пришли не от командования союзников и не от английских или американских СМИ, хранивших молчание, а от немцев. В 06:48 по лондонскому времени берлинское радио объявило, что десантники союзников приземляются во Франции. Гитлер все еще спал в своей резиденции Бергхоф в Баварских Альпах, и его генералам с большой неохотой пришлось использовать резервы без приказа фюрера. Но весть уже дошла до остального мира, который теперь мог оценить это событие и делать собственные выводы.