Полковник Каллен был прав: Советы стремились искоренить проституцию. В первые годы после революции проституция считалась социальной проблемой, порожденной капиталистическим обществом. В 1930-х годах политика по этому вопросу принципиально изменилась: проституцию стали рассматривать как преступление, проституток и сутенеров сажали в тюрьму, объявив их классовыми врагами. Официальная позиция была простой: советская власть ликвидировала социальные условия, порождающие проституцию, следовательно, та перестала существовать как социальное явление. Теперь советская сторона стремилась не допустить ее возрождения с приходом американцев, чье общество, согласно марксистской теории, этому весьма способствовало.
На первый взгляд, армия США была в этом солидарна с Советским Союзом. Во Франции после Дня D французские власти собирались урегулировать сексуальную активность американских солдат, создав армейские бордели, чтобы хотя бы убрать проституцию с улиц и из парков — иными словами, с глаз широкой публики. Американские командиры, опасаясь вспышки гнева со стороны оставшихся на родине жен и подруг, отказались подчиниться. И американцы, и французы соглашались в том, что секс полезен для боевого духа и общей формы бойцов, но расходились во мнениях о том, какую роль должна играть армия в обеспечении сексуальной активности. В общем, от армейских борделей американцы отказались, как и советские военные. Советы пытались сдержать распространение венерических заболеваний, но в остальном их армия была предоставлена самой себе.
Конечно, в Красной армии секса хотели не меньше, чем в любой другой. Как вспоминал бывший сержант Николай Никулин, солдаты чаще всего говорили о “смерти, жратве и сексе”. Но если первой темой занимались похоронные отряды, а второй — полевые кухни, то третьей неспециальной службы не полагалось. Секс в сталинском обществе не обсуждался, а значит, в военное время армии предстояло заботиться о желаниях солдат за счет гражданского населения. Летом и осенью 1944 года, когда Красная армия вышла за рубежи СССР, женщины (особенно немки) стали считаться законными трофеями, а советские командиры закрывали глаза на сексуальные преступления своих подчиненных или даже поощряли изнасилования, как было в Восточной Пруссии.
Еще были “внутренние резервы” армии — женщины, служившие в ней. Их считали законными объектами домогательств со стороны сослуживцев. Таких женщин было около полумиллиона: летчицы, зенитчицы, пулеметчицы, врачи и медсестры, телефонистки, разнорабочие — самые распространенные женские специальности во время войны. Какую бы должность ни занимали женщины, какими бы ни были их задания — и офицеры, и солдаты Красной армии по большей части рассматривали женщин прежде всего как сексуальные объекты. Женщинам в смешанных подразделениях — а такими в советской армии были почти все — было особенно тяжело: на службе преобладали мужчины, они остро соперничали за расположение женщин, и старшие по чину одерживали верх над подчиненными. Порой и сами женщины называли свои казармы “гаремами”[192].
Но когда речь зашла о сексуальных связях с иностранцами на своей территории, Советы были готовы не допустить их любыми доступными средствами. В отбитых у немцев поселениях советские официальные лица — к слову, в отличие от французов — никогда публично не унижали женщин, “горизонтально сотрудничавших” с немцами во время оккупации: вопрос политической лояльности на самом интимном уровне был бы неизбежен, и тема казалась слишком болезненной для гордости режима, чтобы обращаться к ней публично. Власти предпочитали сохранять пуританский фасад, отказываясь признавать сексуальное желание законным предметом государственной политики как в военном, так и в гражданском смыслах.
Что же до секса американских солдат и их советских подруг, политика была избрана, но публике не сообщалась. Офицерам Смерша на полтавских базах дали особое указание: контакты ограничить, а те, что не контролируются госбезопасностью, — разорвать. Нападавшие на американцев объясняли свои действия тем, что пытались защитить их от венерических болезней, но едва ли можно этому верить. Американцы подмечали: никто из советских не реагировал, если дело касалось встреч с женщинами сомнительной репутации, но злились, когда союзники начинали встречаться с привлекательными девушками. Те из американцев, кто понимал русский язык, слышали, как нападавшие упрекали девушек за встречи с немцами или американцами, а не с соотечественниками, которых, по-видимому, считали недостойными своего внимания.
Молодые женщины, которым не позволяли встречаться с американцами, думали, что запрет был вызван культурными причинами. Одна призналась американскому офицеру, владевшему русским, что местные украинки, проведя два года в условиях немецкой оккупации, увидели, что “немцы были гораздо культурнее и цивилизованнее русских, и если бы этим девушкам позволили увидеть, что американцы живут еще культурнее и цивилизованнее, те явно предпочли бы американцев русским, а те, само собой, не хотят этого допустить”[193].
Американские командиры уже считали, что видят общую модель поведения. Ревность местных мужчин к американцам, которые встречались с хорошенькими девушками; нападки на женщин за “встречи с немцами” — со всем этим американские военнослужащие уже сталкивались в других частях Европы.
Американцам завидовали в Великобритании, откуда началось американское вторжение в Европу, которое возглавили союзники из-за океана. У американцев была более красивая форма, в которой они все походили на офицеров; у них было больше денег, чем у их британских товарищей; и, что не менее важно, они могли достать дефицитнейшие товары: американские сигареты и нейлоновые чулки, в военное время ценимые на вес золота. И все это делало их популярными у англичанок — по крайней мере, так считали британские мужчины. “Они думают, что могут купить их с потрохами, если приведут в паб и купят выпивку, — писал один британский солдат. — Что тут ловить бедному солдатику с парой медяков в кармане?” [194].
Успех американских военных у женщин вызывал у англичан, служивших за пределами страны, даже больше беспокойства, чем у тех, кто оставался на родине. К осени 1942 года британское военное командование на Ближнем Востоке рассмотрело более 200 тысяч дел о разводе, возбужденных в Великобритании женами военных, дислоцированных в упомянутом регионе. Каковы бы ни были истинные причины этой волны разводов, легко было представить, что англичанки бросали своих мужей, чтобы выйти за американцев. “Американская проблема” коснулась даже семьи Уинстона Черчилля. Памела Черчилль, его невестка, проводила ночи в компании Аверелла Гарримана, тогда руководившего программой ленд-лиза в Лондоне, в то время как ее законный муж, майор Рэндольф Черчилль, служил в Северной Африке. Памела вышла замуж за Гарримана лишь через 28 лет. Но многие американцы сразу женились на своих британских возлюбленных, несмотря на многочисленные препятствия, создаваемые их командирами, желавшими, чтобы их бойцы оставались холостяками и думали о своем воинском долге[195].
В июле 1942 года в журнале армии США Yank, распространяемом среди служивших в Великобритании, появился заголовок: “Не давай ей обещаний — вне США брак запрещен!” Вероятно, его приветствовали не только британские военные, обеспокоенные соперничеством на внутреннем фронте, но и жены и подруги бойцов в Америке. В интервью журналу Life в сентябре 1944 года Соня Нансен, 17-летняя буфетчица, чей молодой человек служил в Австралии, спросила репортера, знает ли он что-нибудь о “целых двух кораблях с женами американских военных”, якобы прибывших из Австралии. Говоря о “двух кораблях”, она была недалека от истины: около 30 тысяч “боевых подруг” уехали в Америку из Великобритании, и около 70 тысяч — со всей Европы[196].
Во Франции, разоренной оккупацией и войной, американцы, казалось, обрели у местных женщин еще большую популярность, чем в Соединенном Королевстве. Языковой барьер ничего не значил на фоне нищеты, в которой оказались многие женщины после того, как немцы покинули страну. “Во Франции не хватало всего, кроме алкоголя, настоящего французского хлеба и женщин”, — вспоминал один джи-ай. Американцы хотели и то, и другое, и третье — и могли многое предложить взамен. В магазинах снабжения армии США были сигареты, кофе, шоколад и наконец — что не менее важно — мыло, и все это можно было легко обменять на секс. Во французских городах процветала проституция: секс меняли на деньги, полученные от продажи американских товаров на черном рынке. И мирные французы поражались: проститутки благоденствовали, ублажая немцев, а теперь и нескольких месяцев не прошло, как явились американцы, и продажные женщины снова в шоколаде!
И все же не многие французы были готовы осуждать связи с американцами так же решительно, как “горизонтальное сотрудничество” с немцами. В 1945 году, когда автор Journal de la Marne сравнил женщин, гуляющих с американцами по улицам Реймса, со шлюхами, наводнявшими те же улицы во время немецкой оккупации, читатели обрушились на него с критикой и заставили извиниться. Американцев считали освободителями, а не оккупантами. Однако унижение, нанесенное немецкой оккупацией, по-прежнему влияло на отношение общества к женщинам, предпочитавшим спать с чужаками в военной форме. И снова репутация всей нации стояла на кону[197].
Впрочем, даже с учетом параллелей с Великобританией и Францией, американцы в Советском Союзе оказались в уникальной ситуации. То, что в Западной Европе было спонтанным проявлением уязвимости, ревности и национальной гордости, приобрело в Советском Союзе черты государственной политики, когда органы госбезопасности претендовали на право контролировать взаимодействие своих граждан и иностранцев. “Обычные проблемы социальных и сексуальных отношений в русском проекте развернулись каким-то особым образом, во многом из-за того, сколь уникально русские реагировали на все, связанное с этой темой”, — писал по