зже Элберт Лепавски[198].
Американские летчики, которые встречались с советскими женщинами или подозревались в организации таких свиданий, оказались под неусыпным оком Смерша. Элберт Жаров был среди главных фигур в советском списке “потенциальных шпионов”. Первый лейтенант находился под подозрением из-за того, что занимал должность начальника разведки в Миргороде, а также из-за общительного характера, благодаря которому сдружился и с красноармейцами, и с местными жителями. А еще поговаривали, что Жаров и его еврейская семья были связаны с белогвардейцами во время Гражданской войны. Жаров прибыл на миргородскую базу в мае через Ближний Восток. Свободно владея русским, он стремился установить контакты с советской стороной: не отказывался пропустить стаканчик-другой с офицерами-красноармейцами и, по общему мнению, был счастлив находиться среди людей, с которыми у него были общий язык и культура. Именно он в интервью канадскому репортеру Раймонду Дэвису, приехавшему 2 июня в Полтаву освещать приземление первых “летающих крепостей”, сказал, что никогда не видел такой сердечности в людях[199].
Подозрения у Смерша Жаров вызвал довольно быстро. Его открытость к общению с советскими коллегами была воспринята как попытка завоевать доверие, чтобы потом завербовать агентов. А визиты на территорию советских командиров с предложениями посмотреть американские фильмы воспринимались как ненавязчивая слежка за советскими военными объектами… Его подозревали и в подслушивании разговоров офицеров советской авиации. Расспросы о территориях за пределами полтавских баз казались еще более подозрительными. Двадцать пятого мая, в беседе с советским командующим, посещавшим миргородскую базу, Жаров обмолвился о том, что в 1936 году был в Советском Союзе как турист, посетил Владивосток, Москву, родную Одессу… Жаров спросил у старшего офицера, можно ли помочь в розыске некоего сотрудника советского консульства в Сан-Франциско в 1936–1937 годах, который, по-видимому, помог ему организовать поездку. А в Миргороде, в начале июня, Жаров просил своего знакомого, капитана Иванова, внедренного офицера Смерша, проверить адрес женщины, с которой он встречался в Москве в 1936 году…[200]
Как и следовало ожидать, Жаров не особенно много получил в ответ на свои просьбы. Его запросы воспринимались с подозрением как способ получения информации о советских гражданах или агентах, доступных для вербовки. Свешников и Зорин усилили слежку и представили новые “доказательства” шпионской деятельности Жарова. “Наблюдением за его поведением в среде американцев установлено, что, несмотря на незначительное его служебное положение и звание, с ним считается командование группы американских ВВС”, — сообщали в Москву Свешников и Зорин. Их опыт говорил лишь об одном: начальство могло уважать — или даже бояться — только офицера госбезопасности или контрразведки. Эти двое рассматривали ВВС США сквозь призму сталинского полицейского государства. У них не было ни другой точки зрения, на которую можно было бы положиться, ни силы воображения, чтобы предположить, что в США все может быть устроено по-другому[201].
В середине июля, примерно в то же самое время, когда советский лейтенант напал на американского сержанта и отправил того в госпиталь, советская сторона потребовала от американского командования отозвать Жарова из СССР. Его начальство в 8-й воздушной армии в Великобритании этому не обрадовалось, но о тактике Смерша они осведомлены не были. Последний возложил вину за проблемы с советской стороной на Жарова и желал, чтобы его не было на базах. “Верните этого офицера в 9-ю [воздушную армию], 8-й он не нужен”, — пришла телеграмма в Миргород. Причина требования советской стороны, о которой американцы так ничего и не узнали, во всех подробностях описана во внутренних документах Смерша.
По версии контрразведки, Жаров пытался использовать запрет советского командования на свидания женщин-военнослужащих с американцами и последовавшее за этим недовольство джи-ай для разжигания конфликтов между союзниками. Согласно докладу Смерша, в первой половине июля, в разгар нападений на девушек, с которыми встречались американцы, Жаров договорился, что из ближайшего военного госпиталя в американский лагерь в Миргороде приедут 65 советских медсестер. Они посмотрели с американцами фильм, поужинали, потанцевали в ресторане, а потом их отвезли обратно. В Смерше посчитали это провокацией и предположили: Жаров ожидал, что власти прикажут медсестрам вернуться в госпиталь, и это вызовет возмущение американцев. Контрразведчики ставили себе в заслугу то, что справились с провокацией и позволили вечеру пройти по плану — но хотели, чтобы Жаров покинул страну[202].
Избавившись от Жарова, сотрудники миргородского Смерша обратили внимание на его помощника в разведгруппе базы сержанта Филиппа Танде. Как и Жаров, Танде свободно говорил по-русски. Он родился в русской семье в Харбине и подозревался в связях с белогвардейцами. По сведениям Смерша, сержант распространял “измышления о том, будто советским девушкам не позволяют встречаться с американцами”, и при этом сам встречался с несколькими девушками. Его заметили на свидании с Екатериной Станкевич, сотрудницей “Военторга” — армейского магазина розничной торговли. “Военторг” заведовал рестораном для американцев и продавал им советские товары. Москвичка, как и ее коллеги, была гражданским сотрудником. Военнослужащим было строго запрещено встречаться с американцами, но гражданский персонал оказался в “серой зоне”. Смерш считал, что они подпадают под те же ограничения, что и военные, но не мог обеспечить их соблюдение[203].
Связь Танде и Станкевич особо тревожила контрразведку: по словам осведомителей, американец хотел, чтобы Станкевич нашла в Миргороде съемную квартиру, где он мог бы с ней жить, и обещал взять ее с собой в США. Станкевич призналась подругам в “Военторге”, что готова ехать, но только если сможет взять с собой маленькую дочь. Смерш потребовал от начальства уволить Станкевич и отправить обратно в Москву, что и было сделано 21 июля. Перед отъездом девушка, видимо, успела сказать кавалеру, что ее уволили за встречи с ним, и назвала офицера контрразведки, которого считала виновным в ее увольнении. Это был капитан Иванов.
Танде пообещал проучить Иванова. Тот узнал об угрозе и решил ударить первым. В ночь на 23 июля он узнал, что Танде навещает другую женщину по фамилии Болдырева, ранее она делила комнату с Екатериной Станкевич. Американцы были обязаны возвращаться в лагерь к 23:00, но сержант остался в комнате Болдыревой на ночь, и в 01:30 Иванов вломился в жилище и арестовал его за нарушение комендантского часа. Американское командование объявило Танде выговор и приговорило его к шести дням исправительных работ. Иванов одержал верх, но желал еще большего: он попросил ответственных за “Военторг” уволить Болдыреву и — что интересно — получил совершенно неожиданный категорический отказ от самого генерала Перминова[204].
То, что казалось Смершу победой, стало полной катастрофой для советского военного командования. Арест Танде, вынужденный отъезд Станкевич и запрошенное увольнение Болдыревой только ухудшили советско-американские отношения на базах, и без того напряженные из-за нападений на женщин, ходивших на свидания с американцами. Во всяком случае, такие нападения подкрепляли обвинения Танде и других в том, что Советы запрещают женщинам встречаться с американцами, что противоречило уверениям генерала Перминова, столь торжественно данным полковнику Каллену. Более того, миргородский “Военторг” терял персонал рекордными темпами, и при тенденции увольнять сотрудниц, замеченных в свиданиях с американцами, Перминов вскоре мог остаться без помощи гражданских на базах.
Генерал Перминов обратился к Свешникову с жалобой на действия Иванова, но напрасно: Свешников сказал, что у него есть “указание из Москвы разрывать все отношения между всеми советскими гражданами, особенно женского пола, и американцами”. Перминов понял, что его единственная надежда — обратиться выше. В нарастающий конфликт между командующим ВВС и Смершем могла решительно вмешаться только Коммунистическая партия. Двадцать шестого июля Перминов направил рапорт генералу Николаю Шиманову, который одновременно был членом Военного совета ВВС и заведующим авиационным отделом ЦК ВКП(б). В своем рапорте Перминов описал арест Танде, увольнение Станкевич, требование контрразведки уволить Болдыреву и более ранний эпизод на миргородской базе, когда офицер Смерша велел двум работницам “Военторга” выйти из машины, которой управляли американцы.
Перминов не оспаривал приказы Москвы, данные Свешникову, но подвергал сомнению то, кáк их исполняет Смерш. По мнению Перминова, тактика Смерша играла на руку сторонникам белогвардейцев. “Сторонниками”, или просто “белыми”, советская сторона теперь называла тех американских военных, которые родились в России или в семье русских родителей. “Белые” якобы хотели внести раздор в отношения союзников. “Видимо, чтобы «порывать» знакомства, надо уметь работать, а не рубить с плеча, так как это отзывается на деловых отношениях, создает новые конфликты, помогает белогвардейцам развивать свою деятельность”, — писал Перминов. Он также просил разрешения не увольнять Болдыреву, “так как никаких других компрометирующих материалов на нее мне не представлено”. Он добавил: “Идти по этой линии значит в ближайшие дни разогнать всех вольнонаемных женщин”.
В том же докладе он еще более решительно осудил попытки Смерша запугать местных с целью прервать их общение с американцами. “Такую практику решения вопроса считаю политически вредной. Если так, то половину населения Полтавы, Миргорода, Пирятина, окрестных сел надо репрессировать”