Одиннадцатого сентября генерал Эйзенхауэр разрешил начать воздушные поставки. На следующий день он сообщил начальнику штаба армии Джорджу Маршаллу о миссии, запланированной на 13 сентября, и Маршалл телеграфировал генералу Дину в Москву, приказав ему все прояснить и согласовать миссию с советским командованием как можно скорее. Время имело значение, на что указывало первое предложение телеграммы: “Условия [для] польских патриотов в Варшаве настолько критичны, что требуются срочные меры”. В последнем предложении повторялось: “…доставку ресурсов необходимо осуществить в кратчайшие сроки”[245].
Дин поспешил выполнить задание. Ночью 12 сентября он, Аверелл Гарриман и Арчибальд Кларк Керр собрались в кабинете Молотова в Наркомате иностранных дел и просили разрешить выполнение миссии на следующий день. Молотов позвонил генералу Алексею Антонову, заместителю начальника Генштаба, тот сказал, что выброска снаряжения уже одобрена. Это была удивительная демонстрация эффективности по сравнению с предыдущими миссиями, которые постоянно откладывались на несколько дней и даже недель. Но помешала плохая погода, и Стратегические ВВС США в Европе перенесли дату операции сначала на 14, затем на 15 и наконец на 18 сентября, когда небо над большей частью Северной Европы впервые за много дней прояснилось[246].
В варшавской миссии, получившей кодовое имя “Фрэнтик-7”, участвовали 110 “летающих крепостей” и 72 “мустанга” 8-й воздушной армии. Они вылетели с британских аэродромов утром 18 сентября и взяли курс на польскую столицу. Моральный дух был высок: пилоты знали, что на этот раз летят с гуманитарной миссией, а не с бомбардировкой. Впрочем, несмотря на свой гуманитарный характер, миссия грозила большей опасностью, чем обычный рейд. Немецкие наводчики ПВО заранее рассчитали, куда направляется авиагруппа, их истребители и зенитчики были наготове. Американские самолеты, чтобы произвести точную выброску, должны были снизиться до высоты в 5,5 тысяч метров или ниже, став легкой мишенью для немецкой зенитной артиллерии. Самолеты появились над Варшавой и начали сбрасывать контейнеры с оружием и припасами примерно в полдень[247].
Позже в тот же день, когда “летающие крепости”, задействованные в операции “Фрэнтик-7”, начали приземляться на аэродромах Полтавы и Миргорода, американские и советские механики не поверили своим глазам. Один бомбардировщик и два истребителя были потеряны в бою, 19 “крепостей” получили серьезные повреждения, еще одна не подлежала ремонту. Тридцать бомбардировщиков, как и некоторые “мустанги”, сообщили о незначительных повреждениях. По стандартам операций “Фрэнтик” это были тяжелые потери.
Итоги миссии удручали не меньше. Из почти 1 300 контейнеров с оружием, боеприпасами, продовольствием и медикаментами, сброшенных оперативной авиагруппой, только четверть попала в руки повстанцев: остальные или приземлились на территории, контролируемой немцами, или затонули в Висле. Выброска подняла боевой дух польских солдат и продлила их борьбу, но мало изменила ситуацию на земле. Более того, повстанцы сообщили, что после американского рейда, совершенного 18 сентября, Советы резко сократили свои операции по выброске грузов. Соотношение затрат и выгод едва ли было в пользу продолжения выбросок, кто бы их ни проводил — американские или советские пилоты.
Двадцать первого сентября Дин написал в советский Генштаб с просьбой предоставить сведения об итогах советских выбросок. Первоначальный запрос исходил от Генри Арнолда, который пытался выяснить (как отметил Дин), “требуется ли дополнительная американская помощь в этом отношении”. У Арнолда явно были сомнения. И генерал Андерсон писал начальству в Вашингтон о том, что до поляков дошла только десятая часть поставок, сброшенных американцами. Андерсон назвал выброски бесполезными и счел, что их “не следует поощрять в высших кругах США”[248].
Однако англичане настаивали на продолжении операций, и Рузвельт согласился. Тридцатого сентября генерал Спаатс сообщил Восточному командованию, что Вашингтон одобрил операцию “Фрэнтик-8” с миссией в Варшаве. Он хотел, чтобы генерал Уолш и его подчиненные получили необходимое разрешение советской стороны. Советы высказались против, предполагая, что ресурсы попадут в руки Германии, но одобрили миссию на 1 октября. Плохая погода задержала ее до 2 октября. В тот день утром Андерсон получил известие о том, что Советы отозвали одобрение. Логика оказалась столь же реалистичной, сколь и мрачной: польское сопротивление в Варшаве было на последнем издыхании[249].
Варшавское восстание захлебнулось в крови его участников, сражавшихся практически в одиночку 63 долгих дня. Погибли более 15 тысяч повстанцев, примерно 5 тысяч получили ранения. Остальные 15 тысяч комбатантов попали в плен или просто сдались 5 октября, когда восстание закончилось. Потери среди гражданского населения были намного больше — более 150 тысяч человек; около 700 тысяч были изгнаны из Варшавы, а сам город немцы сровняли с землей — это было символическое наказание всего польского народа. Когда Красная армия и польские части наконец вошли в Варшаву 17 января 1945 года, от нее почти ничего не осталось, и в последующие десятилетия столицу пришлось отстраивать заново. Но теперь Сталин мог предъявить на нее свои права[250].
Для Аверелла Гарримана отказ Сталина разрешить использование полтавских авиабаз для помощи польским повстанцам в самом начале восстания стал поворотным моментом в отношениях с СССР. Это была последняя капля в переполненной чаше терпения не только американского посла, но и многих американских офицеров, служивших на базах: они осознали, что не могут больше вести дела с советской стороной. Внезапная перемена решений Сталина — или, точнее, его политических расчетов — только все ухудшила. В отчаянной попытке спасти поляков американцы понесли самые крупные боевые потери с начала челночных бомбардировок. Миссия, начавшаяся с больших надежд, закончилась тяжким разочарованием. И поскольку варшавская операция “Фрэнтик-8” была отменена, а новых миссий не предвиделось, американцы на Украине готовились к неизбежной эвакуации.
Часть III. Странные союзники
Глава 12. Забытые дети Украины
Радар-оператор Палмер Мира и его друзья покинули Миргород рано утром 5 октября 1944 года. Их ждал долгий изнурительный путь: сперва по железной дороге в Тебриз, столицу иранского Азербайджана, а затем на грузовиках и кораблях — обратно в Англию. Мира писал в дневнике: “Время, проведенное в Миргороде — это лучшее, что у меня было за все время военной службы, несмотря на все опасности и проблемы”. Судя по воспоминаниям, Мире нравилось общаться с местными жителями и, вероятно, в свой последний день в Миргороде он ожидал, что попрощаться с американцами и поблагодарить их придут многие из них. Но в тот день улицы города были пусты: “Уверен, все в городе знали и, наверное, хотели попрощаться с нами, но никто не осмелился даже помахать, когда мы проезжали через город”. Он заметил изменение в официальном отношении к американцам за несколько недель до отъезда: “Теперь русским женщинам и украинкам больше не разрешают не то что иметь отношения с нами, но даже просто поговорить”. Мира вспоминал, что часовые, прежде обычно дружелюбные, больше не улыбались американцам, а советские сослуживцы пытались украсть в американском лагере все что могли. Не проходило ни дня без новой драки. “Порой мы гадали, выберемся ли мы когда-нибудь из отсюда живыми”, — писал Мира много лет спустя[251].
Первый эшелон американских летчиков, покидавших украинские базы, отправился с полтавского вокзала 7 октября: 395 офицеров и рядовых в сопровождении трех офицеров советских ВВС и одного представителя Смерша. Поезд отправился в Харьков, а оттуда в Ростов, Баку и Тебриз. В вагонах устроили мягкие сиденья и прикрепили к составу два вагона-ресторана, американцы передали советской стороне письменные благодарности за заботу, оказанную им в СССР.
Через четыре дня, 11 октября, в Полтаву прибыли еще два состава, чтобы забрать 400 офицеров и солдат. Первый поезд был в Тебризе 18 октября. Предстояла долгая дорога через Ближний Восток в Порт-Саид, на северную оконечность Суэцкого канала, откуда во вторую неделю ноября отплывал в Великобританию очередной караван судов. Ближневосточным маршрутом в Соединенное Королевство вернулись примерно 800 американских летчиков, менее 200 улетели[252].
Миру и его сослуживцев эвакуировали с украинских авиабаз именно потому, что в августе Молотов потребовал освободить базы для нужд Советского Союза. Впрочем, эвакуацию рекомендовал и генерал-майор Кнерр, посетивший базы в середине того же месяца: он почувствовал, что Советы хотят избавиться от американцев как можно скорее. В отчете для командования Стратегических ВВС США в Европе Кнерр предлагал “прекратить операции «Фрэнтик» с 15 сентября и наложить арест на все находящееся в пути оборудование и материалы”. Кнерр повторил это и позже, на августовском совещании в штабе союзников в Италии, на котором присутствовали генерал Спаатс, генерал Икер и командующий украинскими базами генерал Уолш. Все согласились, но предпочитали, чтобы полтавская база пережила зиму, и решили дождаться результата переговоров Гарримана с Молотовым об их будущем[253].
К концу августа Аверелл Гарриман оказался в ловушке. Разразились два кризиса: один начал Молотов, другой — Кнерр, и оба грозили уничтожить то, чему отдали так много времени и сам Гарриман, и генерал Дин. Во-первых, могло прекратиться американское присутствие на советской земле, а во-вторых, исчезала надежда на то, что сам Великий союз, как они его представляли, сохранится и будет иметь продолжение. Двадцать девятого августа Гарриман обратился к Молотову и предложил компромисс: американцы уходят с баз в Миргороде и Пирятине, но остаются в Полтаве, а кроме того, сокращают число личного состава и ограничивают его миссию — оставшиеся в Полтаве военнослужащие будут обслуживать американские самолеты, проводящие разведку, и поддерживать базу в рабочем состоянии на случай, если челночные бомбардировки возобновятся весной. Молотов согласился рассмотреть предложение. Немедленное закрытие баз удалось предотвратить, но подвешенное состояние не способствовало повышению боевого духа