Но сильнее всего отношения между американцами и советской стороной осенью 1944 года портили мелкие кражи. Вопрос был столь же сложным, сколь и противоречивым. Виновные были и там, и там. Низкий обменный курс доллара компенсировали в конце августа введением суточных, но американцы все так же промышляли бартерной торговлей и пользовались своим доступом к американским магазинам и ресурсам военно-воздушных сил либо для приобретения местных товаров, либо для торговли на черном рынке. Фотокамеры, в том числе Leica и Contax, расходились в Полтаве по цене от 2,5 тысяч до 5 тысяч рублей. Американцы продавали и одежду — особо ценились кожаные летные куртки. Американское командование ограничило бартер в своих рядах, возложив на офицеров и рядовых солдат личную ответственность за вверенное им имущество и припасы. Столкновения с нечистыми на руку красноармейцами были неизбежны[270].
Американский гараж в Полтаве прославился как своеобразный центр беззастенчивого воровства. Двадцать четвертого октября советский военнослужащий вознамерился увести с базы американский автомобиль; 4 ноября другой военнослужащий пытался украсть антифриз — вероятно, чтобы употребить внутрь; 14 ноября неизвестный похитил покрышки, часть из которых потом нашлась в советском гараже. Охраной американского оборудования занимались советские часовые, либо сами замешанные в воровстве, либо пренебрегавшие своими обязанностями. Американцы вымещали на них злобу, вызывая конфликты.
Ближе к полуночи 20 ноября американский сержант, дежуривший в гараже, обнаружил, что двое советских часовых, покинув пост и начисто забыв о своих обязанностях, спят в соседней палатке. Сержант и двое американских офицеров вошли в палатку и растолкали часовых: один убежал, другой кинулся в драку. Один из американцев, уоррент-офицер Рой Кэннон, который до инцидента коротал вечер в ресторане, несколько раз выстрелил из пистолета в землю. Часовой-красноармеец сдался, но отказался отвечать на вопросы, даже сообщить свое имя. Кэннон дважды ударил его по лицу. Весть о том, что американец поднял руку на советского солдата, дошла до генерала Дина, и тот заверил советского командующего в Полтаве, что преступника будет судить военный трибунал. Двадцать третьего ноября Кэннона действительно выслали из Полтавы[271].
“Забытые бастарды Украины” продолжали службу на базе в Полтаве до конца осени и начала зимы 1944 года. Обстановка накалялась с каждым днем. Те, кто по своей воле остался на полтавской базе, могли и не разделять коммунистической идеологии, но сочувствовали Советскому Союзу и его народу и, по сути, именно потому согласились участвовать в новом этапе миссии. Однако Смерш все больше волновал рост антисоветских настроений среди американцев, многие из которых стали относиться к советскому режиму очень критично. Именно деятельность Смерша, ставшего намного более навязчивым — его сотрудники и агенты не давали американцам вздохнуть без их пристального внимания, — и превратила союзников сначала в скептиков, а скептиков — во врагов[272].
Глава 13. Сторожевая башня
Джон Дин получил возможность напрямую спросить Сталина о будущем авиабаз. Это случилось 14 октября 1944 года на встрече советского, американского и британского военного командования со Сталиным, совпавшей с визитом в Кремль британского премьер-министра Уинстона Черчилля. Говорить собирались о ведении войны в Европе, о будущем Восточной Европы и Балкан, а так же о Тихоокеанском театре военных действий. Дин воспользовался возможностью задать Сталину ряд вопросов об участии СССР в войне с Японией, и среди них — об открытии американских авиабаз на советском Дальнем Востоке. После встречи Черчилль сказал Дину: “Молодой человек, я был восхищен вашей наглостью, когда вы задали Сталину последние три вопроса. Понятия не имею, какой вы получите ответ, но никакого вреда нет в том, что вы хотя бы спросили”[273].
Ко всеобщему удивлению, уже на следующий день на заседании Сталин прямо ответил на все вопросы Дина. Он одобрил идею размещения американских баз на Дальнем Востоке, но отметил, что американцам придется найти способ снабжать их через Тихоокеанский маршрут, поскольку Транссибирская магистраль будет всецело загружена переброской войск Красной армии. Отвечая на следующий вопрос, поступивший от Аверелла Гарримана, Сталин заверил посла, что Советский Союз вступит в войну с Японией через три месяца после окончания войны с Германией при выполнении определенных условий. Это были территориальные претензии СССР на Курильские острова, Южный Сахалин и Порт-Артур, а также установление де-факто сферы влияния в Маньчжурии. Гарриман и Дин были в восторге. “Мы ушли на перерыв, уверенные в том, что достигли прогресса”, — вспоминал Дин[274].
По мнению Гарримана, обещания, вытянутые из Сталина, об участии Советского Союза в войне на Тихом океане и об авиабазах США на Дальнем Востоке были, пожалуй, наиболее успешными результатами визита Черчилля в Москву. Остальное было намного сложнее. Что касается будущего Европы, то Гарриман имел причины быть недовольным как Черчиллем, прибывшим в Москву 9 октября с 10-дневным визитом, так и американским президентом, который был заинтересован во встрече “Большой тройки”, но не смог приехать из-за приближающихся президентских выборов в США и попросил Гарримана представлять его хотя бы в роли наблюдателя. Гарриман присутствовал на некоторых встречах Сталина и Черчилля, но не на всех, и не мог представлять и защищать американскую позицию так, как считал нужным. На приеме, устроенном в честь Черчилля, Максим Литвинов, бывший советский комиссар иностранных дел, а ныне заместитель Молотова, спросил Дина, имея в виду статью в Look с оценкой состояния Гарримана: “Как можно так грустить, когда у тебя сто миллионов долларов?”[275].
Гарриман был особенно недоволен отказом Рузвельта принять более активное участие в решении будущего Польши. Этот вопрос остро стоял в отношениях с союзниками и был важен лично для Гарримана после того, как Сталин отказался помочь польским повстанцам в Варшаве, а союзникам не позволил использовать полтавские базы для доставки помощи. Черчилль летел в Москву с намерением сделать вопрос о Польше приоритетным, и Гарриман считал, что этот же вопрос и в американской повестке дня должен стать главным. Если Рузвельт не мог приехать, это мог сделать Гарри Гопкинс, чтобы помочь Черчиллю спасти страну от советского господства. Этого не произошло, и Гарриман остался сам по себе.
Свое представление о грядущей судьбе Польши Черчилль впервые изложил на Тегеранской конференции в конце ноября — начале декабря 1943 года. Согласно этому плану, Сталин сохранял бывшие польские восточные территории, которые захватил в 1939 году согласно пакту Молотова — Риббентропа под предлогом защиты соотечественников — украинцев и белорусов. Ожидалось, что польское правительство в Лондоне примет новую восточную границу, проходящую по линии Керзона. Ее предложил еще в 1920 году Джордж Керзон, тогдашний министр иностранных дел Великобритании, и она более или менее совпадала с польской этнической границей на востоке. Но поляки отказались. На этот раз Черчилль привез в Москву Станислава Миколайчика, премьер-министра польского правительства в изгнании. Не помогло. Миколайчик отказался подыгрывать, не принял линию Керзона в качестве новой восточной границы Польши и не соглашался отказаться от Львова: сам город находился в окружении украинских сел, но жили в нем в основном поляки. Гарриман знал, что тупик в переговорах выгоден Сталину.
Вопрос о Львове и польской восточной границе отложили до следующей встречи “Большой тройки”, которая состоялась лишь в феврале 1945 года. А пока соглашения не было, Сталин мог делать на польских территориях, занятых Красной армией и недосягаемых для западных союзников, все что хотел. Ближайшим к этой территории американским форпостом стала Полтава. Из американских солдат во Львов и окрестности этого спорного города могли попасть лишь летчики, прилетевшие туда для эвакуации американских самолетов, потерпевших аварию. И это неожиданно придало авиабазе в Полтаве новое значение: она стала сторожевой башней для военных и дипломатических интересов США в Восточной Европе[276].
Это новое значение, как и свою новую должность, 21 октября 1944 года принял капитан Уильям Фитчен, 26-летний глава американской разведки на полтавской базе, когда поврежденный во время полета над Центральной Европой С-47 с американскими пилотами приземлился под Полтавой, направляясь из Львова.
Фитчен, выпускник Калифорнийского университета в Беркли, дипломированный энтомолог, все лето опрашивал экипажи и собирал сведения о немецких ВВС, их противовоздушной обороне, о результатах американских бомбардировок. Бомбардировки закончились в сентябре, и потому опрашивать можно было только экипажи, прибывающие из Западной Украины и Восточной Польши. И только когда приземлился самолет из Львова, Фитчен и его люди начали делать то, в чем офицеры Смерша подозревали их с самого начала: собирать информацию не только о немцах, но и о Советском Союзе[277].
Прилетевший из Львова C-47 доставил в Полтаву два американских экипажа, которым пришлось совершить аварийную посадку недалеко от Львова и Тарнува — на территории, уже находившейся под контролем СССР. Красная армия наступала в Польше, и американцы, летевшие из Великобритании и Италии для бомбардировки целей в Германии, могли совершить экстренную посадку за советско-германской линией фронта. Так сделали эти два экипажа и оказались в руках красноармейских командиров, отославших их в Полтаву.