Фитчен провел опрос, хотя и необычный. Рядом с ним был полковник Джордж Макгенри, заместитель начальника отдела ВВС военной миссии США в Москве, прилетевший в Полтаву, чтобы принять участие в опросе пилотов. По словам одного из историков ВВС США, Макгенри “в первую очередь интересовали моменты политического характера”. Он хотел знать, что происходит на территориях, которые в данный момент контролировались Советским Союзом, а до войны входили в состав Восточной Польши. Пилоты сообщили, что находясь там, они все время были под наблюдением, но их личная свобода никоим образом не ограничивалась, красноармейцы с ними обращались хорошо. Они почувствовали напряжение между советскими гражданами и поляками, последние считали Красную армию немногим лучше немцев[278].
Эти первые сведения о ситуации на территориях, оккупированных Советским Союзом, вскоре подтвердили и другие американские летчики, прибывшие в Полтаву в ноябре 1944 года, и персонал полтавской базы. Советская сторона разрешила американским техникам прилетать с полтавской базы туда, где приземлились потерпевшие аварию самолеты, ремонтировать их и доставлять обратно в Полтаву. Иногда ремонт длился неделями, порой занимал меньше, но все, кто бывал в тех краях, стали источниками ценной информации о ситуации на Западной Украине и в Восточной Польше. Их отчеты регулярно отправлялись в военную миссию в Москве, а некоторые попали на стол Гарримана[279].
В числе последних был и доклад, поданный командующим полтавской базы полковником Хэмптоном. Он в сопровождении русскоязычных офицеров и техников, в том числе начальника оперативного управления Майкла Коваля, сержанта-разведчика Сэмюэля Чавкина и техника Филиппа Мищенко, посетил Львов, где американцы пробыли четыре дня, с 14 по 18 ноября. Из Полтавы они вылетели во Львов на одном из двух приписанных к полтавской базе “Дугласов” C-47, чтобы заправить приземлившийся во Львове “Либерейтор” B-24. (Тяжелый бомбардировщик “либерейтор” отличался от “летающей крепости” большим размахом крыльев, но многие считали, что он уступал в характеристиках и надежности предшественнику.) На обратном пути они взяли на борт капитана Джо Джонсона, который с 6 октября находился в окрестностях Львова, помогал приземлившимся американским экипажам и был кладезем информации. Джонсон и американские офицеры с полтавской базы заметили слежку НКВД и видели, как красноармейцы изводили местных девушек, которые были не против встретиться с американцами. Офицеры смогли много узнать о ситуации во Львове, просто наблюдая ее повседневно и случайно общаясь с местными жителями.
Как и пилоты экипажей, которых Фитчен опрашивал в октябре, Хэмптон и его товарищи выяснили, что поляки, которых в городе было большинство, очень недовольны советской властью. Все американцы представили личные отчеты и были едины в одном: поляки предпочитали немецкое правление советскому. Хэмптон писал, что местные считали немецкую городскую администрацию эффективнее советской: “Видно, немцы поляков не трогали, и те жили себе как хотели, а Советы всюду лезут и портят всем жизнь”. Кроме того, советская власть, по мнению Хэмптона, пыталась снизить уровень жизни, “подогнав” его под СССР. Советы заставляли местных работать за жалкие 200 руб. в неделю (эквивалент одного доллара на черном рынке) и продавали по завышенным ценам консервы, полученные из США по ленд-лизу. Поляки, чтобы выжить, распродавали все что имели. “Еда при советской власти была скуднее и стоила дороже, чем при немцах”, — писал Хэмптон[280].
О евреях во Львове Хэмптон рассказывал совсем иное. Он сообщил, что встречался со многими свидетелями зверств, совершенных немцами, и в том числе с двумя университетскими профессорами. “Евреи почти всегда страдали от рук нацистов, — писал он. — Я поразился: поляки ведь жили здесь рядом, все эти зверства творились у них на глазах. Но, видимо, они не испытывали к евреям никакого сочувствия.
Мне даже кажется, что некоторые из моих осведомителей поддерживали политику, проводившуюся нацистами по отношению к евреям”. Вероятно, это был первый доклад о массовом истреблении евреев во Львове и о роли местного населения, доведенный до сведения американского военного командования и сотрудников посольства США в Москве[281].
В ноябре 1944 года, когда Хэмптон и его команда прилетели во Львов, широкая публика еще ничего не знала о холокосте. В конце августа 1944 года СССР организовал поездку американских и других корреспондентов-союзников в Майданек, немецкий лагерь смерти, расположенный на востоке Польши недалеко от Люблина. Западный мир впервые увидел газовые камеры и печи, в которых сжигали тела заключенных. Один из репортеров, Билл Лоуренс, опубликовал в New-York Times статью о своей поездке: “Я только что увидел самое ужасное место на земле — немецкий концлагерь Майданек, поистине Ривер-Руж смерти, в котором, по оценкам советских и польских властей, за последние три года были убиты до полутора миллионов человек почти из всех европейских стран” (Ривер-Руж — самый известный завод Генри Форда, построенный к западу от Детройта). Так мир впервые узнал о конвейерном истреблении европейцев — но не евреев[282].
Кэти Гарриман говорила с Лоуренсом после его возвращения из Майданека в Москву, на его глазах были слезы. Но ни Лоуренс, ни другие западные репортеры не показали, что евреи были главными жертвами злодеяний и что увиденное ими было свидетельством запланированного истребления целого народа. Они просто не знали правды. Советы организовали поездку отчасти для того, чтобы узаконить поддерживаемое Сталиным польское правительство, которое находилось на стадии формирования. Журналисты могли взять интервью у Эдварда Осубки-Моравского, номинального лидера люблинских поляков, а он делал акцент на том, что немцы уничтожали представителей всех наций. В письме к сестре Кэти назвала 22 национальности. Эта цифра, видимо, стала известна от Лоуренса, а он получил ее от своих советских и польских провожатых. Рассказ Лоуренса поначалу встретили с недоверием. И хотя новые публикации о Майданеке, появившиеся осенью 1944 года, подтвердили его историю, об этническом составе жертв еще никто не знал: еще в ноябре их характеризовали как “евреев и христиан”[283].
В команде полковника Хэмптона во Львове был человек, которого история местных евреев ранила сильнее, чем всех остальных. Это был офицер разведки ВВС Сэмюэл Чавкин, еврей и уроженец Киева. Именно он оставил подробнейший доклад об их несчастьях. В нем Чавкин привел историю со слов еврейки, пережившей немецкую оккупацию:
Как только нацисты вошли в город, они начали собирать евреев или всех, кто был похож на еврея. Через местную “пятую колонну” они связались с настроенными пронацистски поляками, те исполняли роль проводников. Она утверждает, что за полгода немецкой оккупации все сто тысяч львовских евреев были убиты. Тысячи три, сумевшие укрыться где-то в окрестностях, остались живы.
Капитан Джонсон, бывший в тех краях с 7 октября, в своем отчете написал о том, что 160 тысяч львовских евреев были умерщвлены “различными методами — от массовых казней до убийства детей на улицах”[284].
Число евреев, ставших жертвами холокоста во Львове, указанное Хэмптоном и его командой не было ни завышенным, ни нереалистичным. До Второй мировой войны в городе проживало примерно 110 тыс. евреев, еще 100 тыс. еврейских беженцев нашли там убежище после 1939 года. И на их глазах, в конце июня 1941 года Львов заняли немцы. По нынешним оценкам, в городе и в округе были убиты более 100 тыс. евреев. Судьба остальных неясна — оккупацию до прихода в июле 1944 года Красной армии пережили лишь несколько сотен человек. Верно была отражена и роль, которую сыграли в холокосте местные жители-неевреи. Среди них были не только поляки, но и украинцы, помогавшие проводить политику уничтожения еврейского населения[285].
Ужасы холокоста были только частью истории, которую рассказали Хэмптон, Чавкин и их товарищи. В основном они писали о советской политике в этом регионе, и видели явные признаки того, что Советы не собирались возвращать Львов Польше. Полякам дали выбор: стать советскими гражданами или переехать в Центральную и Западную Польшу. “Русские объявили Львов украинским городом и не хотят, чтобы здесь жили поляки”, — писал Джонсон. Майор Коваль отметил, что сотрудники НКВД терроризировали город, а поляки боялись разговаривать с американскими военными. С глазу на глаз они говорили американцам, что их единственная надежда — американское вмешательство. Хэмптон писал, что львовские поляки были полны решимости “держаться, пока Рузвельт и Черчилль не вмешаются от имени польского народа”. Чавкин отметил, что многие надеялись эмигрировать в США[286].
Мечислав Кароль Бородей, офицер британских ВВС польского происхождения, написал в британское посольство в Москве письмо и просил Хэмптона его передать. Письмо это не оставляло сомнений в том, что советская власть намеревалась подавить любую попытку удержать город в Польше. Бородей, уроженец города Станислав (современный Ивано-Франковск на западе Украины) закончил летную подготовку как раз в сентябре 1939 года, когда немцы напали на Польшу. Он бежал в Великобританию и стал летчиком Королевских ВВС. Осенью 1941 года во время миссии над Европой его самолет был сбит, и Бородей оказался в лагере для военнопленных, но бежал и прибился к польскому подполью во Львове. В июле 1944 года, вскоре после того, как советские войска вошли в город, его арестовала советская контрразведка, обвинив в том, что он в составе подпольной польской Армии Крайовой принимал участие в Варшавском восстании. В заключении Бородей написал письмо британскому послу в Москве, прося о помощи. Письмо было тайно вывезено из тюрьмы и попало к Хэмптону. Но союзники ничем не могли помочь. В январе 1945 года Бородей был приговорен к 20 годам исправительных работ и отправлен в Сибирь, на колымские золотые прииски