Чекистов интересовали не только американцы, но и советские девушки, которые с ними встречались. Рогинская в этом плане идеально подходила — она общалась и с теми, и с другими. Фаина Агеева, на несколько лет старше Рогинской, встречалась с сержантом-американцем Рэем Монджо, который пригласил ее на новогодний вечер. Фаину завербовали под кодовым именем Мацулевич. В отчете чекистов указано, что обе — и Рогинская, и Агеева — проявили готовность к сотрудничеству. Скорее всего, сами девушки рассказали бы совсем другую историю о своей вербовке, если бы их могла спросить об этом третья сторона. Возможно, когда открылось, что они встречаются с американцами, под угрозой оказались их будущее и свобода[304].
Калюта снова имел стычку со спецслужбами в начале февраля 1945 года, когда он и майор Коваль вместе с советскими офицерами договаривались о приглашении на вечеринку и танцы, устроенные на базе, студенток Полтавского медицинского института. Двое американских офицеров пообещали после вечеринки отвезти девушек домой. Советские военные предлагали оформить пропуска, но потом не стали связываться с институтом. Калюта и Коваль взяли дело в свои руки, поехали в Полтаву, встретили там студентку, которую хорошо знали, и попросили ее пригласить на танцы подруг, до 12 человек. Она обещала, но предупредила, что многие девушки не захотят сообщать свои имена и адреса официальным органам. И все же американцы составили список, представили его советским властям и приготовились праздновать. Советская сторона выдала пропуски, и все с нетерпением ждали вечеринки[305].
Однако 3 февраля, во второй половине дня, когда майор Коваль поехал в Полтаву, чтобы забрать девушек и доставить их на базу, его ждал сюрприз в доме одной из девушек, которую Калюта в своем отчете назвал Валей. Коваль застал Валю и ее мать в слезах: у них только что побывал капитан Максимов — скорее всего, именно тот самый Максимов, который служил главным офицером связи на базе и стал одним из первых завербованных агентов Смерша под кодовым именем Марков. Выполняя приказ начальства, Максимов сообщил Вале, что она должна отказаться от танцев: пусть скажет, что готовится к экзаменам. Впредь ей следует отклонять подобные приглашения, а если она когда-нибудь расскажет американцам о его визите и указаниях, ее арестуют и отправят в Сибирь. Последние слова так напугали мать Вали, что она, согласно более позднему донесению, “во время визита майора Коваля была в беспамятстве от отчаяния”.
Вечер на базе был сорван, несколько американских летчиков устроили маленькую вечеринку у Вали с ее подругами. Вскоре Коваль узнал, что у других девушек произошло то же самое. Американцы, раздосадованные отменой первоначальных планов, возмутились. Майор Зорин, глава отдела Смерша на полтавских базах, отрицал свою причастность. Согласно его донесению, Смерш был ни при чем, а девушек отговорили от посещения танцев агенты полтавского НКГБ. Органы приказали и ректору мединститута запретить своим студенткам посещать танцы. Теперь чекисты хотели, чтобы генерал Ковалев, новый командующий базой в Полтаве, отреагировал на американский протест. Но он отказался, желая сохранить с американцами рабочие отношения[306].
Степан Ковалев, уроженец Полтавщины, в летние месяцы был заместителем генерала Перминова, а командование базой принял в звании генерал-майора. Он не возражал против американских вечеринок и сам их посещал. Тем более близился еще один праздник — 14 февраля, день святого Валентина — и Ковалев собирался на нем быть.
Согласно составленному после мероприятия отчету, Ковалев отметил, что американцы превратили вечеринку в костюмированный бал. Лейтенант Калюта, одетый немцем, зачесал волосы “под Гитлера”, наклеил усы и вопил “Хайль!”, другие подыгрывали ему. Майор Уайсхарт маршировал вместе с Калютой, показывая, как немцы, неповоротливые механизмы, отступают под натиском союзников. Американские медсестры были одеты как простые русские женщины. Пилоты, прибывшие из Польши несколько дней назад, переоделись женщинами и явились в купальных костюмах и с накрашенными губами. Пили все, кроме майора Коваля, капитана Николсона и дежурного офицера, которые следили за порядком.
Ковалев закончил свой рапорт о вечеринке заявлением в духе ревностного коммуниста, приверженного консервативным ценностям сталинского СССР:
В целом этот вечер, как и некоторые другие праздники, прошел бессистемно, самотеком, каждый делал что хотел, не стесняясь присутствия женщин, допускались самые вульгарные поступки, показав этим все недостатки и даже отсутствие элементарных правил культуры в поведении американских офицеров на их офицерских вечерах даже в присутствии русских офицеров и русских женщин.
По неизвестным причинам Ковалев подал свою информационную справку 1 марта — через две недели после события. Возможно, ему пришлось это сделать: слухи о его участии в вечеринке дошли до начальства. Хотя Ковалев в своем описании в непринужденной форме ознакомил начальство с американскими обычаями, в Смерше сочли его поведение на вечере недостойным. “Вместо того чтобы немедленно покинуть описанную выше вульгарную оргию, а после сделать американцам официальное представление, Ковалев, очевидно, вместе со своей супругой и другими офицерами Красной армии, которые так же были с женами, продолжал оставаться свидетелем творимых безобразий”, — писал высокопоставленный сотрудник Смерша в Москве[307].
Советское вмешательство в американские вечеринки в Полтаве не оставляло сомнений в том, что Смерш и чекисты, тот же майор Зорин, приобретали все большую власть на базе, оттесняя военных, таких как Ковалев. Многие американцы знали, что находятся под наблюдением, и это знание, а вкупе с ним — разочарование, копившееся много недель и месяцев, усиливало желание иметь как можно меньше общего с Советским Союзом.
В феврале Зорин представил докладную записку, в которой осуждал ухудшение советско-американских отношений на базе и приводил массу примеров, призванных показать, что американцы ограничивали доступ советских офицеров на базу и получили приказ не сближаться с советскими коллегами и ничего им не рассказывать.
Смершевцы в изменении отношения американцев винили не свои действия, а антисоветские взгляды американских командиров. “Изменения отношении со стороны американского командования, — писал Зорин, — объясняются враждебностью оставшегося руководящего состава к Советскому Союзу”. В записке упоминается весьма заметная фигура — полковник Хэмптон, вроде как сказавший одному из информаторов Смерша: “Вы пытаетесь навязать свой марксизм повсюду, но в Америке он уже устарел. Наши давно опровергли Маркса”.
Зорин упоминал и эпизод, когда Хэмптон улетел с полтавского аэродрома на “дугласе”, хотя генерал Ковалев не разрешил полет, поскольку ждал разрешения из Москвы. Хэмптон отказался ждать. Он только что вернулся из аэропорта у поселка Саки в Крыму, где готовился к приезду “Большой тройки” на Ялтинскую конференцию, и должен был вылететь обратно, чтобы продолжить работу. Устав от проволочек, он не собирался их больше терпеть[308]. Великий союз стремительно распадался.
Глава 15. Ялта
Ялту на Крымском полуострове, где некогда отдыхала императорская семья, для встречи “Большой тройки” первым предложил Аверелл Гарриман. Шестого декабря 1944 года, в разгар подготовки к встрече, он телеграфировал Рузвельту: “Два наших морских офицера посетили Ялту и Севастополь прошлым летом. Они сообщают, что в Ялте есть ряд крупных и хорошо построенных санаториев и гостиниц, не пострадавших от немецкой оккупации. По русским меркам город очень аккуратный и чистый. Зимний климат приемлемый”. Посол очень хотел увидеть место, о котором так много слышал, но где еще не бывал[309].
Ялта, как и весь Крым, не были в списке фаворитов президента Рузвельта для проведения конференции. Его здоровье ухудшалось, жить ему оставалось несколько месяцев. Знай он, как мало у него времени, скорее всего он предпочел бы другое место для последней поездки за границу. Путь в Крым подразумевал плавание через Атлантику, кишащую немецкими подлодками, и долгий полет в продуваемом салоне самолета над Балканами, где все еще господствовали немцы. Рузвельт просил Сталина перенести встречу поближе к Соединенным Штатам, но советский лидер не уступил. Он не спешил встречаться с союзниками, желавшими обсуждать Польшу и его репрессивную политику в Восточной Европе.
Рузвельт не настаивал, чувствуя, что не может ждать. Он хотел как можно скорее встретиться со Сталиным, обсудить войну на Тихом океане и планах создания Организации объединенных наций. А Черчилль, обеспокоенный развитием событий в Польше и тем, что Сталин признал своих люблинских марионеток, горячо желал увидеть и Рузвельта, и Сталина. Он даже хотел предварительно встретиться с Рузвельтом на Мальте, чтобы согласовать общую позицию до конференции. Первого января 1945 года, в тот самый день, когда он отказался признать легитимность “Люблинского комитета”, Черчилль послал Рузвельту телеграмму с просьбой о частной встрече, в ней даже были стихотворные строчки собственного сочинения: From Malta to Yalta. Let nobody alter[310]. Он считал, что перспектива поехать в Ялту крайне нежелательна. “Даже потрать мы десять лет на поиски, не смогли бы найти худшего в мире места”, — сказал он Гарри Гопкинсу, который одним из первых ратовал за Крым как возможное место встречи[311].
Гарриман, возможно, и сам пожалел о том, что предложил Ялту, когда в середине января 1945 года начал искать способы, как туда добраться. Изначально он планировал лететь в Крым либо через Полтаву, либо прямо через Саки, поселок на южном берегу полуострова, но плохая погода смешала все планы