Американская делегация в Ялте, первоначально предполагавшая присутствие не более чем семидесяти человек, по мере приближения встречи на высшем уровне возросла в десять раз, отчасти потому что Рузвельт пригласил невероятно много американских военачальников. Это была уловка, чтобы подтолкнуть СССР к началу переговоров об участии в войне на Тихом океане, которые советская сторона постоянно откладывала. Американская верхушка в свою очередь стремилась поставить этот вопрос. Особенно вопросом об американских базах в Тихоокеанском регионе интересовался генерал-майор Лоуренс Кутер, представитель командующего ВВС США генерала Генри Андерсона, который заболел и не мог присутствовать на встрече. В течение нескольких месяцев, предшествовавших конференции, генерал Дин был сбит с толку отказом Генерального штаба Красной Армии хоть как-то продвинуться в этом деле. Оставалась надежда на то, что присутствие Рузвельта побудит советских командующих, приглашенных в Ялту, начать обсуждение[319].
Вопрос о базах был поднят на третий день конференции, 8 февраля, когда Рузвельт в сопровождении Гарримана встретился со Сталиным, чтобы обсудить войну на Тихом океане. Президент начал издалека, отметив, что американские войска уже вошли в Манилу, затем пришло время усилить бомбардировки Японии, и ВВС США создают на островах к югу от нее новые базы. Сталин понял намек и ответил, что готов допустить размещение баз ВВС США в Амурской области. Это был огромный прорыв. Сталин также дал согласие на создание новых американских военных баз в окрестностях Будапешта и удовлетворил еще одну просьбу: позволил американским офицерам проникнуть за советскую линию фронта в Восточной Европе, чтобы изучить результаты недавних бомбардировок, проведенных американской авиацией.
Сталин проявлял себя с наилучшей стороны. Хотя Гарриман по опыту знал, что устное одобрение Сталина — это еще не конец истории, но он знал еще и то, что необходимо добиться в Советском Союзе или в частях Восточной Европы, оккупированных Красной армией, хоть каких-то подвижек. Рузвельт ответил симметрично, заявив, что не видит проблем в том, если СССР возьмет под свой контроль Южный Сахалин и Курильские острова на Дальнем Востоке. Они сошлись на том, что подробные консультации будут проведены позднее. Сделка состоялась: американские базы и советское участие в войне в обмен на советские территориальные приобретения. Сталин был доволен, как и американские военные в целом и в частности командование ВВС. Создав новые авиабазы в Восточной Европе и на Дальнем Востоке, они смогли бы использовать там опыт, приобретенный в Полтаве, а имеющиеся базы закрыть[320].
Но надежды американцев оказались преждевременны. Советская сторона не горела желанием видеть западных союзников в своем тылу — это проявилось в долгих и бесплодных переговорах о будущем Польши. Этот вопрос в Ялте обсуждали дольше всего. Он еще со времен Варшавского восстания стал в американо-советских отношениях центральным, и наблюдения за развитием событий в Польше оставались одной из задач американских летчиков, курсировавших из Полтавы во Львов и обратно. Рузвельт предпринял последнюю попытку убедить Сталина оставить Львов Польше. Сталин отказался. Красная армия контролировала большую часть Восточной Европы — Сталину незачем идти на компромисс. А кроме того, он мастерски разыгрывал “национальную карту”, значившую очень много в будущей судьбе этого региона, этнически и религиозно разнородного.
Сталин отверг предложение Рузвельта вернуть Львов полякам, представ в роли защитника национальных интересов Украины. “Что скажут украинцы, если мы примем ваше предложение? — спросил Сталин у Рузвельта и Черчилля. — Они, пожалуй, скажут, что Сталин и Молотов оказались менее надежными защитниками русских и украинцев, чем Керзон и Клемансо”. Первая отсылка была к линии Керзона 1920 года, созданной после Парижской мирной конференции. Гарриман из донесений разведки в Полтаве уже знал, что Советы перемещали людей с одной стороны линии Керзона на другую, создавая однородные этнические общности: украинцы — на востоке, поляки — на западе. И Рузвельту, и Черчиллю пришлось принять новую границу, при этом Львов стал формально украинским, а по факту — советским[321].
Точно так же Сталин отказывался от сотрудничества в вопросе о польском правительстве, в которое назначил своих людей, и о будущих польских выборах, которые обещал организовать, но намеревался контролировать. К слову, когда возник этот вопрос, Сталин заверил Черчилля в том, что Красная армия никоим образом не помешает британским и западным дипломатам перемещаться по стране и наблюдать за выборами, но посланники должны будут вести прямые переговоры с польским правительством. Теперь, когда ставленники Сталина были на ключевых постах в польском руководстве, он мог легко забирать одной рукой то, что давал другой. И после конференции одним из немногих мест, где американцы могли узнать, что происходит в Польше, оставалась полтавская база[322].
А самый важный — как оказалось впоследствии — для летчиков в Полтаве вопрос, определивший их судьбу на ближайшие недели и месяцы, был решен в последний день конференции, 11 февраля, когда генерал Дин подписал соглашение об обмене военнопленными. Соглашение составляли долго, и у Дина был повод праздновать. Он впервые поднял этот вопрос в Генеральном штабе Красной армии в июне 1944 года, через несколько дней после того, как на полтавских аэродромах приземлились первые американские самолеты. Тогда как раз шла подготовка к наступательной операции “Багратион”, американское командование ожидало, что наступающие войска освободят военнопленных союзных армий, удерживаемых немцами в этой части Европы, и желало, чтобы советская сторона содействовала бы скорейшему возвращению пленных домой. Тогда СССР к этой проблеме интереса не проявил, теперь же наконец был готов удовлетворить запрос американцев и подписать официальное соглашение.
Основные принципы соглашения изложил Молотов в письме, отправленном в посольство США в Москве 25 ноября, почти через пять месяцев после того, как вопрос о военнопленных был поднят впервые. Молотов “в принципе” принял предложение американцев, которое предусматривало беспрепятственный доступ представителей США к освобожденным американским военнопленным. Он поднял вопрос и о советских военнопленных, и о бывших советских гражданах, зачисленных в вермахт, и о вспомогательных немецких соединениях, захваченных американцами и англичанами в Западной Европе. Молотов хотел, чтобы их помещали в отдельные лагеря и отправляли обратно в Советский Союз. Дин не возражал. Он согласился на сделку, по которой американцы будут отправлять всех советских граждан с территорий, оккупированных армией США, в СССР. В обмен на это американцам разрешали эвакуировать своих граждан с территорий, контролируемых Красной армией[323].
Это соглашение, подготовленное при активном участии Дина, он же и подписал в последний день Ялтинской конференции. Видимо, это был последний день, когда суть заключенного соглашения его самого устраивала. Сделке предстояло создать в американо-советских отношениях еще больше проблем. “Соглашение было хорошим, — вспоминал Дин, — но для русских оно было еще одним ничтожным листом бумаги”. Документ не учитывал глубоких различий американской и советской культур в политическом и военном измерениях. Для американских военных не было более высокого долга, нежели спасение своих военнопленных, а Сталин считал советских солдат, попавших в плен, дезертирами, предателями социалистического отечества и преступниками, заслуживающими самого сурового наказания. Бывшие советские граждане, захваченные в немецкой форме, знали об этом и отказывались возвращаться, требуя предоставить им немецкое гражданство — ведь они служили в вермахте. Они предпочитали, чтобы американцы относились к ним как к немцам, чем как к светским гражданам. Нередки были случаи самоубийств в американских тюрьмах. Это было последнее средство избежать депортации в родную страну.
Американские военачальники, например, Дин, либо не понимали ситуации, либо не хотели ее понимать. Они прежде всего пеклись о благе американских военнопленных: если Советы хотят вернуть своих граждан и сделали это условием помощи американским военнопленным, то пусть так и будет. Также Дин недооценил глубину советской паранойи по поводу американского присутствия за линией, после которой простиралось господство СССР — в Польше и других странах Восточной Европы, где советская власть устанавливала коммунистические правительства, одновременно подавляя независимую политическую деятельность и основные элементы демократического избирательного процесса. В соглашении, которое подписал Дин, не оговаривалось, что советская сторона должна предоставить доступ к американским военнопленным в прифронтовых районах как можно быстрее после их освобождения, и Советы не допускали американских представителей куда-либо вблизи линии фронта[324].
В течение следующих нескольких месяцев, которые он назвал “самыми черными днями”, Дин прекрасно понял, сколько ловушек и лазеек было в документе, подписанном им в Ялте, и как различалось отношение к военнопленным советских граждан и американцев. Американскому персоналу полтавских баз предстояло стать незаменимыми помощниками Дина, без которых соглашение просто не могло бы воплотиться в жизнь, ведь именно они были единственным американским подразделением, члены которого имели доступ на территории Восточной Европы, где оказались тысячи военнопленных американцев[325].
“В союзе союзники не должны обманывать друг друга, — сказал Сталин на обеде, устроенном в Ялте 8 февраля для Рузвельта и Черчилля. — Может быть, это на