ил Зорину те слова, которые Хэмптон якобы произнес в разговоре с другой советской переводчицей, Галиной Шабельник: “У вас свобода только на словах, а так диктатура НКВД. Все ваше население запугано, а с иностранцами вам общаться не дают”.
Шабельник, бывшая одноклассница Фишера (действовала под кодовым именем Москвичка), добавила подробностей. Хэмптон якобы сказал ей: “Ваш народ живет плохо. У нас безработные, о которых все пишут и пишут ваши газеты, живут лучше, чем те, кто в вашей стране имеет работу”. Хэмптон участвовал и в том, что Смерш называл антисоветской пропагандой. Он снабжал Шабельник англоязычными публикациями, в том числе статьей Александра Бармина, бывшего советского дипломата и разведчика, бежавшего от сталинского террора во Францию в 1937 году. Зорин назвал Бармина “предателем родины”[370].
Не только чекисты заметили растущее раздражение Хэмптона по отношению к его советским сослуживцам в Полтаве. Полковник не скрывал своей враждебности в многочисленных отчетах, которые он представлял командованию американских ВВС и Военной миссии США в Москве. Джордж Фишер в мемуарах писал о начальнике: “Мы оба заболели антисоветской лихорадкой… Вместе [мы с Хэмптоном] устроили священный крестовый поход. Всеми силами давили на руководство. Штаб ВВС США в Париже, Военная миссия США в Москве — мы их затопили. Отправляли множество сообщений, одну шифрограмму за другой. Обрисовали полтавский кризис, проступки Советов, невыполненные обещания. Бесконечно призывали к действию, чтобы больше следили за союзником-врагом. Чтобы заняли гораздо более жесткую позицию. Ответа не последовало. Ну и неважно. Это даже подстегнуло. Рассказать всем, устроить крестовый поход…”[371]
Между тем советские власти решили, что дело зашло слишком далеко и пора остудить страсти. Сталин хотел, чтобы союз просуществовал как минимум до конца войны. Пятого апреля он велел Молотову денонсировать советско-японский пакт о нейтралитете, подписанный в апреле 1941 года. Это был четкий сигнал Соединенным Штатам: Советский Союз выполняет свои обязательства по Ялтинским соглашениям, вступает в войну с Японией и готовит дипломатическую почву для союза с Вашингтоном в Тихоокеанском регионе. В послании от 7 апреля Сталин заверил Рузвельта, что никогда не подвергал сомнению его “честность или надежность”. Диктатор считал, что добился своего, получив от Рузвельта желанные заверения: американцы не думали о сепаратном мире на Западном фронте[372].
Приняли меры и для успокоения ситуации в Полтаве. В начале апреля из Москвы прибыла высокопоставленная комиссия, чтобы изучить подготовку генерала Ковалева к возможному вооруженному захвату штаба Восточного командования. Второго апреля, через два дня после того как Ковалев приказал подготовить план возможного нападения на американский штаб, майор Зорин, в задачу которого входил захват штаба в случае кризиса, направил доклад в Москву начальнику Смерша. Зорин был обеспокоен тем, что план Ковалева мог привести к открытому конфликту с американцами. Руководство Смерша забило тревогу, в тот же день рапорт был передан Сталину. Его резолюция по докладу гласила: “Прошу унять т. Ковалева и воспретить ему самочинные действия. И. Сталин”[373]. Третьего апреля для расследования ситуации в Полтаву прилетели заместитель начальника штаба ВВС РККА генерал-лейтенант Федоров и высокопоставленный сотрудник Смерша подполковник Белов.
Расследование подтвердило все факты, представленные Зориным. Ковалев действительно приказал подготовить план нападения. Казалось, он просто переусердствовал, хотя Смерш был готов к худшему. Или Ковалев — внутренний враг, который собирался спровоцировать конфликт союзников в интересах немцев? Смерш зарылся в свои материалы, выискивая все возможные сведения о Ковалеве. Вскоре Зорин обнаружил, что в 1938 году, в разгар сталинского Большого террора, Ковалев, этнический украинец, уроженец Полтавской области, проходил по делу о возможном членстве в украинской националистической организации. Та якобы действовала среди курсантов офицерского училища Красной армии в Харькове, где Ковалев был преподавателем. Два других офицера, находящихся под следствием, показали, что с 1928 по 1937 год Ковалев шпионил за военнослужащими и организациями Красной армии. Его обвиняли и в том, что он воспитывает курсантов в духе украинского национализма. Ковалев заявил о своей полной невиновности. К счастью для него, начальник училища Онуфрий Нагуляк, центральная фигура в расследовании, отказался впутывать Ковалева. Нагуляк был расстрелян за участие в предполагаемом заговоре. Другой офицер, свидетельствовавший против Ковалева, впоследствии отказался от своих показаний, и Ковалева оставили в покое[374].
Был и другой потенциальный компромат на Ковалева — его информационная справка о праздновании на американской базе Дня святого Валентина. Вечеринка, которая, по мнению сотрудников Смерша, порочила честь офицеров Красной армии, состоялась 14 февраля, а Ковалев, как мы видели ранее, подал справку о своем участии в ней 1 марта. Докладная записка Смерша по документу Ковалева появилась 27 марта, всего за несколько дней до того, как генерал приказал подготовить план нападения на американскую базу. Смерш выяснил, что Ковалев то слишком много позволял американцам, то излишне яростно рвался с ними в бой. По-видимому, для начальства Ковалева ни то, ни другое преступления не составляло, да и более того — одно исключало другое. Высокая комиссия из Москвы поставила Ковалеву в вину чрезмерное усердие, но оставила его командовать базой. Его политическая лояльность режиму не подвергалась сомнению. И все же генерал понял, что открытых столкновений с американцами следует избегать любой ценой.
В Военной миссии США в Москве Джон Дин и его заместитель генерал Хилл тоже искали, как сгладить ситуацию в Полтаве, и решили сменить командование базы. В то время как Советы сделали выговор Ковалеву, но оставили его, американцы решили отправить Томаса Хэмптона домой — если не с честью, то с миром.
Седьмого апреля, в разгар запрета на полеты в Полтаву и из нее, Хилл сообщил Хэмптону, что переводит его из Полтавы в штаб ВВС США, ныне размещенный в Париже. Его собирались освободить от должности без мотивов, вредящих его репутации. То же самое произошло с его заместителем на базе, подполковником Марвином Александером. Десятого апреля Хилл издал приказ о назначении обоих офицеров на другие должности. На базе считали, что Дин отослал Хэмптона не только для того, чтобы ослабить напряженность, но и потому, что именно полковника он винил в кризисе, приведшем к прекращению полетов. Да, в письмах, которые Дин получал от генералов Антонова и Славина в конце марта, не упоминалось ни о каких нарушениях дисциплины. Но стоило прекратиться полетам из Полтавы, и американское командование баз стало легкой мишенью для гнева своего начальства. Устранение офицеров подавало сигнал советской стороне: американцы прислушиваются и готовы действовать иначе[375].
Одиннадцатого апреля американцы уведомили генерала Ковалева о скором отбытии Хэмптона. Но полеты еще не начались, и Хэмптон провел на базе еще несколько дней, ожидая, когда представится возможность покинуть Советский Союз. Его обязанности немедленно принял новый американский командующий, майор Коваль, бывший главный оперативный офицер штаба и близкий друг Джорджа Фишера. Коваль пробыл в своей новой должности менее суток: 12 апреля Хэмптон получил новый приказ от Хилла. Оказалось, назначение Коваля вызвало протест генерала Славина. Генерал считал, что Коваль “показал себя недружелюбным, нередко враждебным по отношению к офицерам ВВС РККА и послужил причиной ухудшения отношений”. Коваль, свободно владевший русским, как мы уже видели, не раз оказывался в эпицентре многих конфликтов с советской стороной, и Смерш неоднократно упоминал его среди американских офицеров, подозреваемых в шпионаже. Славин потребовал его уволить. Дин и Хилл подчинились. Хилл назначил Коваля в штаб в Париже и в телеграмме приказал Хэмптону взять Коваля с собой при отбытии. Командование базой перешло к капитану Тримблу, прибывшему менее двух месяцев назад и работавшему во Львове с американцами, освобожденными из немецкого плена[376].
Американские военные дипломаты в Москве делали все возможное, чтобы умиротворить Советский Союз и преодолеть кризис. Они устранили командиров полтавской базы, неугодных Советам, и наказали американских офицеров, виновных в проступках. Военный трибунал судил первого лейтенанта Майрона Кинга, который пытался тайно переправить гражданина Польши в Великобританию, и капитана Дональда Бриджа, доставившего советского майора Морриса Шандерова из Венгрии в Италию.
Двенадцатого апреля, когда Хилл назначил Коваля на новую должность, а Тримбла — командиром базы, на аэродроме полтавской базы совершил посадку B-24 — один из немногих самолетов, которым разрешили приземлиться в Полтаве с конца марта, когда полеты прекратились официально. Самолет выполнял сверхсекретную миссию и летел в Москву. Его охраняли вооруженные советские офицеры, не позволяя американцам даже приблизиться, исключение сделали только для обслуживающей бригады, помогавшей с заправкой. В самолете под охраной американской военной полиции находился Шандеров: его везли из Италии в Москву, и казалось на верную смерть. Куда летит самолет, кто его пассажиры — об этом не сказали даже капитану Тримблу. Он узнал правду только после того, как отказался разрешить вылет. Но потом, пусть и неохотно, дал согласие. Приказ шел сверху, и капитан не мог ничего поделать.
В тот же день Тримбл встречал другой американский самолет: на нем летели из Москвы в США генералы Дин и Хилл на встречу с высшим командованием. Хилл отвел Тримбла в сторону и приказал сделать все возможное для сотрудничества с Советским Союзом. Поэтому Шандеровым нужно было пожертвовать