Частичная отмена запрета на вылеты помогла поднять боевой дух американских летчиков в Полтаве, но мало кто с оптимизмом смотрел на перспективы сотрудничества с СССР. Эту позицию разделяли командующие Стратегических ВВС США в Париже. Они уже не видели особых причин сохранять полтавскую базу. К концу марта стало ясно, что продвижение американских войск в Тихоокеанском регионе позволяло создать американские авиабазы на захваченных островах поблизости от Японских островов. Потребность в советских авиабазах, с которыми были связаны политические проблемы и логистические трудности из-за протяженных линий снабжения, стремительно уменьшалась. Советский Союз медлил с открытием новых баз в районе Будапешта, что делало весьма туманной общую перспективу использования баз в Восточной Европе, а быстрое продвижение Западного фронта делало их появление бессмысленным. Американцы могли использовать недавно захваченные аэродромы в Западной и Центральной Европе для поддержки своих бомбардировочных операций.
Планы по размещению баз на Дальнем Востоке и в районе Будапешта были отменены к середине апреля. Тогда же Стратегические ВВС США решили закрыть базу в Полтаве. Предложение отправили Джорджу Маршаллу 13 апреля — в тот день, когда Тримбл принял командование и выступил на поминальной службе по Рузвельту. Одобрение Маршалла было получено 19 апреля. Советы официально сняли запрет на все полеты в Полтаву и из нее 27 апреля. Они уже знали, что их давнее желание сбылось, — американцы уезжали[387].
Эту страницу в советско-американских отношениях военного времени нужно было перевернуть, но горечь в сердцах американцев осталась. В Вашингтоне 20 апреля Гарриман сказал Трумэну, что Советы начали “варварское вторжение в Европу” и приняли американское великодушие за мягкость. Президент внял его словам.
Гарриман получил возможность развить свои идеи 23 апреля, на другой встрече с Трумэном и его советниками. В Овальном кабинете был и генерал Дин. Встреча превратилась в мозговой штурм: президент готовился встретиться с Молотовым, который по приказу Сталина задержался в Вашингтоне перед конференцией в Сан-Франциско. Ключевым вопросом было новое польское правительство. Советская сторона предложила формулу, по которой на трех коммунистов приходился один некоммунист. Гарриман, которого поддерживал Дин, настаивал на том, что позиция СССР нарушала Ялтинские соглашения, по которым советская сторона согласилась на формирование нового правительства Польши.
Впрочем, не все соглашались с истолкованием Гарриманом Ялтинских соглашений. Среди скептиков был военный министр Генри Стимсон. Он считал, что Советы выполнили все свои обещания в военной сфере, а на Гарримана и Дина влияют их московские впечатления, заставляя их быть предвзятыми. “Они довольно долго лично страдали от того, как русские вели себя в малозначительных вопросах”, — отметил Стимсон в дневнике. Он им сочувствовал, но его беспокоило, что их сиюминутные антисоветские мотивы одержали верх: “Они требовали от президента резких слов и жесткой позиции”.
Стимсон верно все понял. В тот же день, встретившись с Молотовым, Трумэн потребовал, чтобы Советский Союз выполнил Ялтинские соглашения по Польше. “Со мной никогда в жизни так не говорили”, — возразил президенту Молотов. “Выполняйте свои обязательства, и с вами не будут так разговаривать”, — парировал Трумэн. Гарриман вспоминал, что сам был ошеломлен отношением Трумэна, так как теперь Молотов мог сообщить Сталину, что политика сотрудничества Рузвельта с Советами завершена. Впрочем, судя по действиям посла, его мало тревожила общая позиция президента. Гарриман считал, что Соединенным Штатам необходимо использовать все доступные рычаги влияния на Советский Союз в Восточной Европе.
На частной встрече с Трумэном 10 мая Гарриман предложил пригрозить сокращением поставки по ленд-лизу и тем самым дать Москве понять, что слова о Польше и Восточной Европе — не пустой звук. Президент подписал распоряжение, понятое как приказ немедленно прекратить поставки. Ленд-лиз был остановлен 12 мая, что вызвало немедленные протесты Советского Союза и Великобритании, так как поставки в обе страны осуществлялись одновременно. Директиву немедленно отозвали: американцы все еще нуждались в СССР как участнике войны с Японией, а Союзу требовались новые поставки вооружения, боеприпасов и продовольствия[388].
Перемена в Белом доме все больше походила на изменение природы советско-американских отношений. Трумэн дал понять, что готов рискнуть даже присутствием СССР в ООН, лишь бы не позволить ему создать сферу влияния в Восточной Европе. Его предшественник никогда бы о таком не подумал. Гарриман сыграл важную роль в инициировании этих изменений, убедив Трумэна в том, что уступки — это путь в никуда и что советская сторона нуждается в американцах больше, чем те — в ней. Так считали и американские офицеры в Полтаве, прекрасно знавшие, что советские военные летали на американских самолетах и ездили на американских автомобилях, полученных по ленд-лизу, а с самими американцами обращались как с нежеланными гостями, которые слишком надолго задержались[389].
К началу мая 1945 года двое союзников не могли договориться уже почти ни о чем, в том числе и о Дне Победы в Европе. Весть о капитуляции Германии дошла до американцев в Полтаве по радио 7 мая в 17:00. Ликование и стрельба в воздух начались немедленно, но участвовали в нем только американцы. Советские коллеги не получили официального сообщения о капитуляции из Москвы и отказались присоединиться к празднованию.
О победе, которую праздновали американцы, объявили во французском Реймсе рано утром 7 мая. Генерал Эйзенхауэр подписал документы, предусматривающие безоговорочную капитуляцию Германии от имени западных союзников. Генерал Альфред Йодль поставил свою подпись от имени правительства Германии. Советскую сторону представлял генерал Иван Суслопаров, который поставил свою подпись на документе рядом с подписями представителей британского и французского правительств и вооруженных сил. Немцы сдавались как на Западном, так и на Восточном фронтах, но Советы чувствовали, что западные союзники украли у них победу.
Советское правительство объявило документ, подписанный в Реймсе, протоколом о предварительной капитуляции, и организовало новую церемонию в берлинском пригороде Карлсхорст 8 мая. Ключевой фигурой с советской стороны был маршал Георгий Жуков, а с немецкой — фельдмаршал Вильгельм Кейтель. От имени западных союзников документ подписали главный маршал британской авиации Теддер и американский командующий Стратегическими ВВС в Европе генерал Спаатс. Они оба имели отношение к операциям Восточного командования в Полтаве. Советы теперь тоже могли праздновать победу.
Известие о капитуляции Германии в Берлине генерал Ковалев в Полтаве получил 9 мая, около двух часов ночи. Торжества начались немедленно, и на следующий день состоялся совместный советско-американский парад. Сержант Чавкин написал статью, опубликованную в армейской газете: в ней описывался “красочный парад и праздник, на котором бойцы американского авиакорпуса шли плечом к плечу со своими советскими товарищами по оружию”. По факту они шли отдельными колоннами. Американцы заметили, что некоторые из немецких военнопленных, работавших под охраной на стройках Полтавы, обнажили головы, увидев американский флаг. Американцы пренебрежительно скривились. “Сейчас уже слишком поздно проявлять уважение к Соединенным Штатам”, — сказал один из них. Вскоре выяснилось, что многие из так называемых немцев на самом деле были поляками, высланными в Советский Союз. Они надеялись на лучшее будущее с американцами и не проявляли подобного уважения к советскому флагу[390].
В День Победы в СССР 9 мая, когда состоялся советско-американский парад, генерал Спаатс, только что подписавший в Карлсхорсте документы о капитуляции немцев, отдал приказ закрыть полтавскую базу, передав большую часть оборудования и снаряжения в Советский Союз в рамках программы ленд-лиза. Капитан Тримбл и его подчиненные занялись подготовкой к отбытию. Отношения сторон снова улучшились. Советско-американские вечера в честь Победы продолжались весь май, и советские военные занимали места для американцев на выступлениях советских театральных трупп. “Хотя во время службы часто возникали конфликты и трения, — писал лейтенант Калюта, назначенный официальным историком Восточного командования, — личные отношения были очень дружескими”. Затем он добавил: “Это была дипломатическая миссия Восточного командования”[391].
“Дипломатическая миссия” заключалась в укреплении Великого союза и улучшении советско-американских отношений, как это было задумано инициаторами операций “Фрэнтик” еще в начале 1944 года. Но многих офицеров и рядовых Восточного командования полученный опыт преобразил. Встреча лицом к лицу с советскими союзниками произвела на многих американцев сильное впечатление, правда, зачастую не такое, на какое рассчитывали их командование или советская сторона. Они прибыли на Украину с большими ожиданиями и сочувствием к Советскому Союзу, но уезжали совершенно разочарованными, а чаще всего — даже не скрывая своей враждебности по отношению к советскому режиму. Впрочем, были и те, кто сохранил свои первоначальные просоветские взгляды или стал больше симпатизировать народу.
Капитан Джордж Фишер, которому приказали покинуть Полтаву 28 апреля, уезжал из Украины, где провел почти год, с обновленным чувством своей приверженности Соединенным Штатам. Он отправился в Париж, в штаб Стратегических ВВС США, куда он получил назначение, через Тегеран, Грецию и Италию и прибыл вовремя, чтобы отпраздновать там День Победы. Фишер представлял, что его вызвали для важной работы, возможно, для самого Эйзенхауэра. Пришлось спуститься с небес на землю: столь престижного назначения не предвиделось. Полковник Хэмптон, также покинувший Полтаву, беспокоился о своем адъютанте и товарище по антисоветскому крестовому походу и хотел, чтобы Фишер отбыл из СССР раньше, чем у него возникнут серьезные проблемы.