Ганна (Анна) Манько родилась в 1924 году в семье убежденного коммуниста. Ее отец, Терентий Манько, был образцовым революционером: бывший крестьянский парень был назначен ректором Полтавского института сельскохозяйственного строительства еще до того, как он сам его окончил. Но то, что партия давала, она могла легко забрать — и забрала летом 1938 года. “Я проснулась от стука в дверь, — вспоминала Анна, рассказывая о роковом дне 22 июня, ей тогда было четырнадцать. — Отец пошел открывать. Двое в форме вошли в комнату вместе с ним и нашим соседом, которого вызвали понятым. Начался обыск. Они перевернули все вверх дном, рылись в книгах отца, в бумагах. Мама и бабушка горько плакали, а отец, словно с креста снятый, стоял, заслоняя их. Уже рассвело, когда отца вывели из дома и увели”[447].
В сентябре 1938 года арестовали и мать Ганны. Через месяц Терентий Манько был приговорен к смертной казни за антисоветскую деятельность. “Потом потянулись черные страшные дни, — вспоминала Ганна. — Меня с бабушкой переселили в старенький институтский домик на Первомайском проспекте. Как мы жили, теперь трудно представить”. Ганна окончила школу июне 1941-го, когда гитлеровские армии, на год раньше, чем ожидал Сталин, вторглись в Советский Союз. После всего, что ей довелось пережить, она не сочувствовала отступающим советским войскам. Агент под кодовым именем Дмитриева считала, что Манько даже радовалась приходу немцев. Согласно более поздним сообщениям, она встречалась с немецкими офицерами, те приходили к ней домой. Она дружила и с Зинаидой Белухой, дочерью еще одного репрессированного, та тоже не возражала против встреч с немцами, а позже познакомила Ганну с Ревердитто[448].
Впервые сотрудники полтавского УМГБ узнали о знакомстве Манько с Ревердитто в январе 1951 года. Агент Бочарова, бывшая под следствием МГБ по подозрению в связях с нацистской полицией и желавшая доказать свою полезность органам, сообщила, что Ганна призналась ей, будто однажды, когда летом 1944 года она гуляла со своей подругой Зинаидой Белухой, к ним подошли американцы и “они пару часов проговорили”. Позже Бочарова встретила Манько, Белуху и Ревердитто на спектакле в театре. Бочарова видела, как Манько подошла к Белухе и о чем-то болтала с ней и Ревердитто[449].
Контрразведчики, желавшие начать расследование против Игоря Ревердитто, были заинтересованы в том, чтобы завербовать Манько как осведомительницу, но что-то в ее поведении казалось подозрительным. А вдруг ее завербовали американцы, чтобы она шпионила против советской родины? Осведомительница МГБ Тищенко, которая до войны училась вместе с Ганной в медицинском училище, а теперь работала с ней в инфекционном отделении больницы, сообщала, что та неплохо жила и при немцах, и после войны. “В настоящее время Манько также шикарно одевается. Только появится новая мода, она все имеет, — сообщала Тищенко, для которой источники предполагаемого богатства Манько оставались загадкой. — Отца у нее нет. Одна мать работает на незавидной должности. Я знаю, что на ставку фельдшера нельзя так одеваться”. В послевоенной Украине иметь больше одного платья считалось роскошью. Чекисты приказали агенту наблюдать за Манько и ее поведением дальше[450].
Подозрения МГБ усилились, когда в органах узнали, что у Манько есть ухажер, военный Михаил. Одна из осведомительниц, агент Кузнецова, спросила у Ганны, хочет ли она выйти замуж за Михаила, и в ответ та сказала, что они не могут пожениться, для этого есть причины. У сотрудников госбезопасности появились новые вопросы, на которые частично ответила агент Бочарова. В марте 1951 года Ганна проговорилась ей о женихе. Оказалось, Манько хотела выйти за него замуж, но боялась, что тот откажется от нее, как только узнает, что ее отец был арестован и расстрелян.
У нее были причины опасаться. Сразу после войны она влюбилась в некоего офицера Павла. Они собирались пожениться, когда Павел спросил об отце Ганны. Едва узнав, что того арестовали и он больше не вернулся, а мать провела полгода в тюрьме, сказал, что как сотрудник контрразведки он не может жениться на женщине, пережившей немецкую оккупацию и имеющей отца-заключенного (Ганна тогда не знала, что его уже нет в живых). Она рассказала Бочаровой, что часто плакала, вспоминая, что произошло между ней и Павлом. Она надеялась, что с Михаилом все будет иначе: он был не контрразведчиком, как Павел, а офицером медицинской службы[451].
Загадка истории с женихом разрешилась, и чекисты собирались привлечь Манько как новую осведомительницу. В рапорте с запросом разрешить ее вербовку сотрудник МГБ заявил как факт, что Манько и Белуха встречались с Фишером и Ревердитто. Он отметил: то, что Манько общается с другими женщинами, которые встречались с американцами — это хорошо. “Грамотная, культурная, развитая, умеет быстро заводить знакомства, в международной обстановке ориентируется хорошо”, — говорится в документе МГБ. План был таким: вызвать Манько в управление и допросить ее на предмет связей с американцами “Если она будет откровенно рассказывать, что ей известно, ей будет предложено сотрудничать с органами МГБ и об том соответствующая подписка”. Запрос одобрили 7 сентября 1951 года[452].
Мы не знаем, отвечала ли Ганна Манько на вопросы чекистов, убедила ли их в своей искренности. И если да, то предлагали ли ей работать на госбезопасность. Нам известно лишь то, что она всю жизнь проработала на одном месте, в той самой больнице, где трудилась во время войны. В 1991 году, после распада Советского Союза, когда местные журналисты, расследовавшие сталинские чистки, обратились к ней с вопросами об отце, Ганна рассказала о его аресте, о том, как жила в положении дочери “врага народа” — по сути, о жизни изгоя в послевоенном советском обществе. Она показала журналистам кандидатскую диссертацию отца, которую тот должен был защищать в день, когда его арестовали: “Теперь я храню эту папку с его расчетами и выкладками как священную, самую дорогую реликвию”[453].
Неизвестно, удалось ли чекистам завербовать Ганну Манько, но Зинаиду Белуху завербовали. Они использовали всех агентов, имевших к ней доступ, узнали все что могли о ее делах и связях, но этого оказалось недостаточно. В конце концов они завербовали мужа Белухи, Бориса: под кодовым именем Федотов он доносил на свою жену. Все, что удалось собрать чекистам в начале 1950-х годов, свидетельствовало: несмотря на большой опыт знакомства с немцами и американцами, Белуха не работала на американскую разведку. Ее можно было вербовать.
В сентябре 1952 года после долгих допросов Белуха согласилась сотрудничать с МГБ. Она призналась, что во время войны встречалась с немецкими и венгерскими офицерами и солдатами:
Должна признать, что во время немецкого присутствия в городе Полтава я вела себя неподобающим образом для советского гражданина: в частности я проводила время с немецкими офицерами, и у нас дома неоднократно устраивались вечеринки с выпивкой, музыкой и танцами. Я несколько раз была в театре… Я была знакома с летчиком по имени Ганс, служившим в звании унтер-офицера, с офицером по имени Рихард, связанным со сферой продовольственного снабжения, с солдатом по имени Ганс и с венгерскими летчиками.
Зинаида также призналась, что встречалась с Игорем Ревердитто в июле и августе 1944 года. Завербованной Белухе присвоили кодовое имя Тайга[454].
Кто кого эксплуатировал в той игре с вербовкой, не совсем понятно: Белуха оказалась не тем агентом, на которого надеялись чекисты. Сведения ее особо полезными не оказались, и в 1955 году, менее чем через три года после вербовки, ее исключили из списка агентов Министерства государственной безопасности, к тому времени переименованного в Комитет государственной безопасности — КГБ. Но в ноябре 1958 года ее имя снова появилось в папках чекистов. Причина была проста: Джордж Фишер ехал с визитом в Советский Союз и, похоже, собирался посетить Полтаву. КГБ рассчитывал использовать полтавчан, которые встречались с Фишером в 1944 и 1945 годах в качестве осведомителей, чтобы проследить за деятельностью гостя из США. Сотрудники местного Управления КГБ уже готовы были связаться с Белухой, когда из Москвы пришла служебная записка, в которой говорилось, что Фишер в Полтаву все-таки не приедет[455].
Белуха снова перестала интересовать КГБ, хотя по иронии судьбы Соединенные Штаты с ее личного горизонта так и не исчезли. Она все надеялась найти в далекой Америке Игоря Ревердитто и связаться с ним. Осенью 1959 года она попросила о помощи своего знакомого Евгения Чучко, бывшего узника немецких концлагерей. Он после войны какое-то время жил в Европе и имел родню в США — может, его родственники поищут Ревердитто? Чучко написал об этом своему дяде Петру. Тот жил в штате Нью-Джерси, в городке Пассейик. Белуха знала только одно — Ревердитто живет в Калифорнии. Этого было мало. В конце декабря 1959 года Чучко получил письмо из Нью-Джерси: попытки найти Ревердитто в Калифорнии не увенчались успехом. Дядя предположил, что Игорь мог сменить фамилию[456].
Полтавский КГБ вновь проявил интерес к Белухе в мае 1964 года: в СССР снова собирался ехать Фишер, получивший от КГБ кодовое имя Мустанг. Чекисты ожидали, что тот приедет в Полтаву, и рассчитывали через Белуху получить о нем информацию. В конце мая 1964 года они встретились с Белухой (Тайгой), чтобы в очередной раз пересмотреть ее контакты с Ревердитто и Фишером во время войны. О Фишере Бел