После “случайной” встречи в октябре 1954 года Фишер и Зорин отправились ужинать в греческий ресторан. Вспомнили старые добрые времена Полтавы. “Мы мило болтали, радовались встрече”, — вспоминал Фишер. Зорин жаловался на то, что советское посольство очень мало общается с американцами: почти никто не принимает приглашения на приемы. “Я ненавидел это помешательство на шпионаже и верности стране, эту охоту на ведьм, проводимую правительством США, Маккарти и компанией, — писал Фишер позже. — Я сказал Толе, что хотел бы внести свой вклад в борьбу с ней”. Тот обещал пригласить Фишера на прием, устраиваемый 7 ноября 1954 года в честь годовщины Октябрьской революции; впоследствии он и посетил этот прием[474].
Вспоминая мероприятие, Фишер сказал агентам, что во время встреч с сотрудниками посольства (имен которых он не помнил, поскольку разговоры были очень короткими) ему не задавали никаких подозрительных вопросов, разве что спрашивали о том, какой настрой царит в США, хотя эти сведения вполне можно было почерпнуть из ежедневных газет. Он не планировал общаться с кем-либо из этих людей дальше, за исключением, возможно, Зорина, учитывая их совместную историю. Кроме того, он не был уверен, действительно ли поедет в СССР: поездку должно было профинансировать американское учреждение. И он был не против предоставлять ФБР информацию о советских официальных лицах, с которыми мог встретиться в будущем, но не хотел, чтобы на него возлагались обязательства. Он предложил, что может связаться с агентами, если на таких встречах обнаружится что-нибудь важное. На этом беседа закончилась[475].
Теперь ФБР знало о Зорине и его прошлом. Но обоснованы ли предположения, что Фишер намерен получить советское гражданство? Они решили побеседовать с бывшей женой Фишера, Кэтрин Хоуг, в надежде, что та прояснит этот вопрос. С ней связались в сентябре 1955 года. Хоуг охарактеризовала бывшего мужа как радикального антисоветчика. Он довольно откровенно рассказывал ей о своей советской юности и о встрече с Зориным в Вашингтоне. И она знала, что он гостил у Зорина в столице США.
И самое важное: Хоуг смогла пролить свет на вопрос о запланированной поездке Фишера в СССР и его гражданстве. Она сообщила, что Джордж действительно планировал посетить Советский Союз с исследовательскими целями, но волновался, что Советы посчитают его своим и не позволят покинуть страну, так как он уехал из СССР в 1938 году по советскому паспорту. “Я хотел сразу же подать документы на советскую визу, — вспоминал позже Фишер. — Но отец и мать беспокоились о моем старом советском гражданстве. Сказали, оно не имеет срока давности и его могут использовать аппаратчики в Москве, чтобы устроить мне неприятности, запереть в стране”. Потому Фишер и пошел в советское посольство, пояснила Хоуг. Он даже написал по этому поводу своему старому знакомому Чарльзу Боулену, послу США в Москве, и просил того помочь.
В ФБР сочли вопрос окончательно решенным и рекомендовали больше не расследовать вопрос о гражданстве. Джордж Фишер хотел остаться гражданином США и иметь право при первом желании покинуть Советский Союз. Казалось, дело закрыто[476].
Итак, Фишера больше не подозревали в шпионаже в пользу Советов. Но ему еще не удалось избавиться от советского гражданства, и он верно предполагал, что рискует свободой, если еще раз посетит СССР. Кроме того, после визита офицеров ФБР в мае 1955 года Фишер явно тревожился о том, что его контакты с Зориным могут быть истолкованы не просто как невинная встреча со старым товарищем, а его переписка с советским посольством и визиты туда восприняты не как попытка отказаться от советского гражданства, а как нечто совершенно иное.
Фишер решил “сознаться” и получить официальное разрешение на дальнейшие контакты с Советами. Но он явно не доверял ФБР. В конце августа 1955 года, за несколько недель до того, как агенты ФБР опросили Кэтрин Хоуг, он написал в Паспортный отдел Госдепартамента. “Двойное гражданство, причиной которого является бывшее советское гражданство моей матери, вызывает у меня особую озабоченность”, — писал Фишер. Он сообщил в Госдепартамент, что намеревается снова связаться с советским посольством, и спросил, имеются ли со стороны ведомства какие-либо возражения против того, чтобы он продолжил заниматься этим делом. Двадцать второго октября 1955 года Паспортный отдел ответил, что контакты Фишера с советским посольством одобрены[477].
Седьмого ноября Фишер вернулся в Вашингтон, снова посетил прием в честь годовщины Октябрьской революции, устроенный в советском посольстве. Как и прежде, перед мероприятием он встретился с Зориным и пообщался с ним и его коллегами в посольстве. Именно тогда Зорин поделился с ним трудностями, с которыми столкнулся при выполнении нового задания. Он собирал данные о нарушениях советско-американского соглашения, подписанного еще в 1933 году, когда страны устанавливали дипломатические отношения. Статья 3 соглашения запрещала правительству США спонсировать или поддерживать антисоветскую деятельность. Зорин утверждал, что правительство США де-факто финансирует частные учреждения, занятые именно такой работой, и готовил меморандум к правительству с просьбой прекратить их деятельность. И теперь он искал тех, кто мог бы помочь ему собрать сведения о нарушениях соглашения. И был готов платить за информацию — деньгами он располагал.
Зорин намекал на сотрудничество, но Фишер почуял неладное и не отреагировал. Казалось, разговор завершен, но вечером Зорин вернулся к нему, напомнив, что Фишер наверняка владеет информацией по упомянутой теме. Зорин попросил Фишера помочь со сбором данных. Все это звучало будто невзначай, совершенно естественно, если учесть, что Фишер был противником маккартизма, чего от Зорина не скрывал. Но еще Фишер прекрасно понимал, что “сотрудничество” с Советским Союзом имеет привкус шпионажа, и не проглотил наживку: сказал Зоину, что тема ему неинтересна.
Зорин не принял отказа и обратился снова. Он упомянул, что ему, возможно, мог бы помочь хороший знакомый Фишера, но, к сожалению, этот человек уже немолод… Фишер ничего не ответил. Он подозревал, что Зорин имел в виду его мать, Маркушу, о которой уже спрашивал раньше. Зорин попытался еще раз убедить Фишера помочь с проектом, тот снова отказался, и они расстались “как обычно, на дружеской ноге”[478].
По возвращении в Бостон Фишер решил сделать то, чего и представить себе раньше не мог: написал письмо в ФБР и рассказал о своем недавнем визите в советское посольство. Письмо датировано 8 ноября 1955 года — именно в тот день Фишер вернулся из Вашингтона. На следующий день, 9 ноября, к нему пришли офицеры ФБР и опросили о контактах с Зориным. Фишер явно волновался. Сотрудник ФБР отметили в отчете его “нервный склад характера”. Отчасти поэтому, а равно и потому, что он настаивал, что не желает регулярно докладывать в ФБР, они не советовали делать из него двойного агента. Однако на этот раз Фишер был готов к сотрудничеству. Он предложил связаться со своей матерью и сообщить ФБР, обращались ли к ней Советы. В декабре 1955 года, на очередной встрече с агентами, он сказал, что Маркуша не получала сообщений из советского посольства. Сам Фишер не имел желания общаться ни с Зориным, ни с советскими функционерами вообще. Впрочем, из советского посольства к нему пришли хорошие новости: его советское гражданство наконец было аннулировано, и он мог свободно приехать в Советский Союз[479].
В 1956 году Зорин покинул Вашингтон, и казалось, “полтавская” страница жизни Фишера была закрыта. В 1960-е годы он не раз приезжал в СССР и встречался со старыми московскими друзьями. Эти поездки не имели никакого отношения к его службе в Полтаве, за исключением одной: летом 1963 года он побывал на Дартмутской конференции американских и советских общественных деятелей, проходившей в том году в Ялте. Здесь ему все было знакомо еще с 1945 года, со времен Ялтинской конференции. Мало того, руководителем отдела КГБ, который курировал конференцию из своего управления в Киеве, был его старый знакомый, Анатолий Зорин, уже подполковник. Мы не знаем, встречались ли они в тот раз. Уже в глубокой старости Фишер прочел свое досье, заведенное ФБР, и узнал о многочисленных расследованиях, проведенных на предмет его якобы просоветских взглядов[480]. Посвященных ему папок Смерша он никогда не видел и не знал о судьбе своих знакомых в СССР, которых, как например Зинаиду Белуху, завербовал КГБ, чтобы следить за ним. В полтавском КГБ ждали, что в 1960-х годах Фишер вернется на Украину. Но он этого не сделал. Никогда.
Эпилог
Два ключевых героя “полтавской” истории — Джордж Фишер и Франклин Гольцман — возобновили знакомство в Гарварде. Оба в 1950-х годах получили докторские степени, защитив там диссертации, посвященные Советскому Союзу. Для обоих, хотя и в разной степени, военный опыт в Полтаве оказался важным этапом академической карьеры. Удивительно, но ни тот, ни другой не воспользовались этим опытом ни в исследованиях, ни в преподавании.
Гольцман вспоминал, что когда он как-то в Гарварде спросил Фишера, не собирается ли тот написать работу о Полтаве времен войны, Фишер, который, как было сказано выше, написал диссертацию и монографию о русских коллаборационистах, ответил отрицательно. Причина, которую он назвал Гольцману, была такой: он не мог с уверенностью сказать, что именно происходило с ними в Полтаве. Гольцман, некогда сказавший одному из товарищей по службе в Миргороде, что хотел бы написать книгу об операции “Фрэнтик”, тоже с трудом излагал на бумаге свои военные впечатления, и книга, о которой он грезил в юности, так и не появилась на свет. Так двое ученых, изучавших Советский Союз, предоставили другим возможность написать историю пребывания американцев в Полтаве