Холмс согласился незамедлительно, поскольку был весьма заинтригован загадочным происшествием. Прежде чем уехать, мы обсудили еще две детали, которые сэру Эдвардсу казались не такими важными в сравнении с поиском орудия убийства.
— Разве это не странно? — задумчиво произнес мой друг. — Если верить тому, что бедная девушка рассказала дяде, она впервые увидела Лайта всего пятнадцать или двадцать минут назад. Тем не менее, когда она вышла из дома, он назвал ее Беллой. Так и сказал: «Белла, вас так долго не было». Слишком фамильярно для едва знакомых людей. Ведь в этом случае обычно говорят «привет». Или «хелло». «Хелло, вас так долго не было». И это слово не так уж трудно спутать с именем Белла, если оно прозвучало тихо или было услышано с большого расстояния.
— Мистер Мешерс утверждает, что велосипедист произнес именно «Белла».
Холмс вздохнул:
— Хорошо, сэр Эдвард. Это не так уж важно по сравнению с вороной, о которой сообщали в газете. Полагаю, ее труп не сохранили как улику.
— Для этого не было разумных оснований, мистер Холмс. Птицу осмотрели, но не обнаружили ни пулевых отверстий, ни самой пули.
— При всем моем уважении к вам, сэр Эдвард, замечу: основания все-таки были. Например, эти странные следы.
— Какие следы, мистер Холмс?
— Двенадцать кровавых отпечатков лап птицы, которые, судя по газетным сообщениям, вели в разные стороны: шесть — от ворот к трупу бедной девушки и шесть — обратно, — напомнил Холмс. — Полиция самым тщательным образом описала их. Нас уверяют, что птица сидела на воротах. В этом я не сомневаюсь. Далее нам предлагают поверить, что ворона подлетала к телу, набирала полный клюв крови и возвращалась к воротам, чтобы там проглотить ее.
— И что вас смущает, мистер Холмс?
Трудно было не заметить недовольство во взгляде сэра Эдварда Маршалла Холла. Он собирался строить защиту на основе баллистической экспертизы и данных об оружии и вовсе не нуждался в лекциях по орнитологии.
— Сэр Эдвард, если вам приходилось наблюдать за воронами или другими пернатыми их рода, то вы, безусловно, заметили, что они обычно не отлетают от пищи. Если птиц не потревожить, они будут сидеть на месте, пока не склюют все. Но еще больше сомнений вызывают эти кровавые следы.
— А конкретно? — холодно поинтересовался сэр Эдвард.
— Их двенадцать! — продолжил Холмс. — Удивительно, что даже местные полицейские не заметили эту странность. Двенадцать! Представьте себе, сэр Эдвард!
Он откинулся в кресле и махнул рукой с таким видом, будто разочаровался в человеческом разуме.
— Вы считаете, что их слишком много?
— Не в этом дело, — уже спокойнее ответил Холмс. — Я бы не возражал, если бы их было тринадцать. Или двадцать три, тридцать три. Но не двенадцать, четырнадцать, шестнадцать. Недопустимо любое четное число. Если птица передвигалась от ворот к трупу и обратно — не важно, перелетала или прыгала, — у нее на лапах не было крови, когда она садилась на тело в первый раз. И чтобы мы поверили в эту историю, следов должно быть нечетное количество. Неужели вас это не насторожило, сэр Эдвард?
Вероятно, Маршалл Холл был раздосадован тем, как много внимания уделяется столь незначительному факту. Однако встреча закончилась без всякого ущерба для самолюбия обоих собеседников. А несколько дней спустя солнечным весенним утром мы с Холмсом сели в поезд Северо-Восточной железной дороги, отправлявшийся с вокзала Сент-Панкрас в Лестер.
Бо́льшую часть путешествия Холмс изучал материалы дела, которые скопировал для него сэр Эдвард. Я ознакомился с документами накануне вечером, но мало что мог добавить к возражениям, высказанным моим другом на Темпл-Гарденс. Точно так же, как Роберт Вуд при расследовании кэмден-таунского убийства, Рональд Лайт крайне усложнил защиту своим глупым поведением, фактически подтверждающим его виновность. Вместо того чтобы после смерти Беллы Райт честно рассказать полиции все, что он знал, Лайт — подобно Вуду — принялся заметать следы. Именно так сделал бы настоящий убийца. Он избавился от зеленого велосипеда, выбросил кобуру от револьвера и патроны к нему. Если бы эти улики не обнаружили, Лайт, возможно, с чистой совестью продолжал бы вести скромную жизнь преподавателя математики в Челтнеме. Но буксирный трос лодочника с Лестерского канала мог теперь обернуться той веревкой, на которой его повесят.
Состав уже приближался к Нортхемптону, когда Холмс отложил бумаги и закурил трубку.
— Ничего интересного, Ватсон, — заявил он. — Совсем ничего. Исход данного дела меня ни капли не волнует. Пусть сэр Эдвард борется за своего подзащитного любыми средствами. Мне как беспристрастному следователю это ни к чему.
— Вы считаете Рональда Лайта виновным?
Он посмотрел на равнину за окном, из-за бесконечных зимних дождей напоминавшую озеро.
— Я назвал бы его крайне глупым человеком. И больше я о нем ничего не думаю.
— Значит, вы меньше всех в Англии думаете о Лайте, — рассмеявшись, сказал я. — Даже сэр Эдвард не хочет встречаться с ним, опасаясь, что будет вынужден пойти на сделку с совестью.
Холмс на мгновение нахмурился:
— Я вовсе не утверждаю, что суд признает его виновным, Ватсон. Сэр Эдвард найдет что сказать в его защиту. Надо полагать, Лайт разъезжал по окрестностям Лестера на велосипеде, чтобы познакомиться с какой-нибудь молодой особой и обольстить ее. А то и взять силой. Вероятно, и револьвер «Уэбли и Скотт» он носил с собой для этой цели. Однако у бывшего офицера должно было хватить здравого смысла, чтобы не пускать в ход оружие сразу после того, как его видели вместе с девушкой. К тому же тихим летним вечером звук выстрела слышен издалека. Да и просто угрожать женщине револьвером среди бела дня на дороге было бы слишком опасно. Об этом непременно узнали бы. Тут уместнее говорить о психическом отклонении, что относится скорее к вашей специальности, чем к моей.
— Но возможно, у него все-таки были определенные намерения — с оружием или без него, — когда он преследовал двух школьниц на велосипедах.
— А он их преследовал? — скептически произнес Холмс. — Они обратились в полицию лишь несколько месяцев спустя. Одна из них на опознании указала на Лайта, но прежде ей попался на глаза его словесный портрет в газете. Кроме того, следователи не уточняли у девочек, когда те встретили незнакомца. Им задали типичный наводящий вопрос, не случилось ли это пятого июля! Уверен, сэр Эдвард быстро разберется с этим в суде.
Последнее замечание Холмса было абсолютно справедливым.
— Значит, главная улика в этом деле — оружие? — спросил я.
— И еще птица, Ватсон. Не стоит про нее забывать.
Похоже, ворона должна была сыграть в расследовании более важную роль, чем кто-либо мог предположить.
Через день или два мы с Холмсом ехали на велосипедах по проселочной дороге милях в десяти от Лестера. Она шла мимо деревушек, в которых насчитывалось десяток-другой домов и обязательно была маленькая, но ухоженная церковь. По сторонам, насколько видел глаз, тянулись пологие холмы, покрытые свежей весенней травой.
В редких случаях удавалось определить с такой точностью время и место убийства. Без четверти девять вечера Белла Райт в сопровождении Рональда Лайта покинула Голби. Ей потребовалось пятнадцать минут, чтобы добраться до места, где фермер Коуэлл обнаружил ее труп. Она умерла между девятью часами и четвертью десятого, никак не позже. Тем не менее Коуэлл не слышал звуков, похожих на выстрел, за исключением отдаленного хлопка мелкокалиберного охотничьего ружья, и никого не заметил поблизости. Однако мисс Райт была убита несколько позже и из другого оружия.
Холмс и я остановились на месте преступления. Живые изгороди вдоль дороги уже дали новые ростки. К разгару лета (именно в это время погибла Белла Райт) они достигнут высоты в восемь футов, и поля с проселка станут не видны. В стороне стояли белые ворота, на которых сидела ворона, неподалеку от них нашли ее труп. Дорога плавно поднималась к развилке, возле которой Коуэлл и наткнулся на тело Беллы Райт. В семнадцати футах от нее на следующий день после убийства констебль Холл отыскал пулю. Она была сильно деформирована, вероятно, на нее наступила копытом лошадь.
— Ватсон, — обратился ко мне мой друг, приподнявшись в седле велосипеда. — Не откажите в любезности, представьте на минутку, что у вас в руке револьвер. Вам нужно выстрелить в меня с расстояния по меньшей мере в пять футов. Нам все уши прожужжали о том, что убийца не приближался к жертве, поскольку на ее коже нет порохового ожога. Хорошо, пусть так. Пуля должна попасть мне чуть ниже левого глаза и выйти из затылка. Я стою здесь. Давайте проверим.
Смею надеяться, что я неплохо обращаюсь с револьвером и знаю, какие раны может нанести выстрел из него. Я пытался вообразить себе траекторию, описанную Холмсом, и смог добиться похожего результата, только опустившись на колено. Вряд ли клиент сэра Эдварда стал бы угрожать Белле Райт или стрелять в нее, находясь в подобном положении.
— А теперь, — снова попросил Холмс, — представьте, что я еду, чуть наклонив голову, поскольку поднимаюсь в гору и с усилием кручу педали.
Я очень старался найти правильную позицию, но вскоре сдался.
— Это нереально, Холмс, — признал я. — Мне пришлось бы лечь на землю под колеса велосипеда.
— Интересно, правда?
Он о чем-то задумался.
— Голову сидящего в седле человека нельзя прострелить таким образом, он не будет задирать ее на ходу, — заметил я. — Но можно предположить, что Белла Райт упала с велосипеда не после выстрела, а до него. Тогда угол попадания вполне объясним.
— Мой дорогой Ватсон, я не совсем понимаю, зачем убийце стрелять в девушку, лежащую на дороге, если он мог проделать это раньше, когда она стояла. Как бы там ни было, вы правы. Подобная траектория вполне вероятна. К сожалению, на теле не найдено повреждений, которые обычно получают при падении. Предположим, что молодой глупец решил поиграть с оружием — или, может быть, напугать девушку. Ствол револьвера направлен вниз, но неожиданно происходит выстрел. Пуля рикошетом от дороги попадает в голову Беллы Райт, она падает, а Роберт Лайт в ужасе убегает прочь. Давайте посмотрим, что тут еще есть.