При первом появлении в нашей гостиной мистер Уайльд произвел впечатление тяжеловесного и даже неуклюжего человека с походкой крестьянина, несмотря на всю его ловкость в обращении со словами. Во всем его облике чувствовалась какая-то подавленность — в фигуре, взгляде и чертах лица. Удивительно, но и в голосе драматурга слышалась явная усталость. Знаменитый эстет держался так, словно бы позировал в фотоателье. Каждому доводилось видеть на театральных афишах и в витринах книжных магазинов портреты Уайльда, сделанные во времена его наибольшей популярности. В тот день он предстал перед нами с таким же хмурым и утомленным выражением лица и неестественно плотно сжатыми губами.
Он не пожелал сесть в кресло, на которое указал ему Холмс, и неловко примостился на стуле, почти загородив собой окно. За его спиной виднелся лишь небольшой кусочек зимнего неба.
— Я уповаю на ваше милосердие, мистер Холмс, — произнес он, одновременно делая плавный жест рукой. — Сэр Джордж Льюис заявил, что не сможет защищать мои интересы. Право слово, адвокат, отказывающийся от денег, подрывает все мои представления об устройстве вселенной.
Холмс никак не отреагировал на эту шутку. Казалось, черты его лица были вырезаны из слоновой кости.
— Я ознакомился с обстоятельствами дела, сэр, — холодно сказал он. — Прошу вас, продолжайте.
Мистер Уайльд был явно обескуражен неожиданной резкостью ответа. Его лицо сделалось еще более усталым и вялым.
— Хорошо, мистер Холмс. Итак, завтра я должен решить, подавать ли мне иск против маркиза Куинсберри за клевету. Мистер Хамфри настаивает на этом. Сэр Джордж Льюис, полагаю, был бы против.
— Осмелюсь предположить, что мнение сэра Джорджа более мудрое, — спокойно заметил Холмс. — Однако слушаю вас дальше.
— Эдди Карсон… — начал незадачливый литератор, но запнулся. — Я хотел сказать, что ответчика будет защищать королевский адвокат сэр Эдвард Карсон.
— Достойный соперник для вашего клинка, мистер Уайльд. Полагаю, вы готовы отвечать на его вопросы?
— Вам наверняка известно, мистер Холмс, что мы вместе учились в Тринити-колледже в Дублине. Карсон, безусловно, исполнит свои обязанности со всем ожесточением позабытого старого друга.
И эту остроту Холмс выслушал с прежним ледяным равнодушием.
— Я спрашивал о другом, мистер Уайльд. Если вы собираетесь устраивать игрища с сэром Эдвардом Карсоном, он порвет вас в клочья.
Мистер Уайльд прикусил язык — иначе тут не скажешь. Однако вскоре заговорил снова, в своей обычной отвлеченной манере:
— Игрища, мистер Холмс? Художника всегда влечет возвышенная игра со словом. Не стану отрицать, что из-за этого он выглядит в глазах ремесленников несколько сумасбродным. Заблуждение маркиза Куинсберри заключается в том, что он спутал экстравагантность гения с извращенностью.
Холмс сцепил кончики пальцев под подбородком и произнес так тихо, что я едва расслышал ответ. Но его формулировки были хлесткими, как удар кнута.
— Прошу вас, мистер Уайльд, не повторяйте этого в зале заседания. Согласно закону, лорда Куинсберри можно осудить за клевету, и только. Экстравагантный вид — это вопрос вкуса, а извращенные действия — предмет судебного разбирательства. На вас как на истца ложится бремя доказательства обвинений. Если оно слишком тяжело для вас…
Наш посетитель наконец-то пришел в себя и прервал детектива на полуслове:
— Он втоптал в грязь мое честное имя, мистер Холмс! В этом нет сомнения. Разве что-то еще имеет значение, когда он своими сальными намеками погубил мою репутацию?
— Уверяю вас, мистер Уайльд, что в нашем случае это важно.
— Хорошо, — насупившись, произнес драматург. — Давайте предположим, что разница между аффектацией и порочностью достойна обсуждения. Хотя эта проблема существует только в голове стороннего наблюдателя.
— Вам следует помнить, сэр, — жестко возразил Холмс, — что, согласно поправке к уголовному праву, принятой в тысяча восемьсот восемьдесят пятом году, разница между ними равняется толщине тюремной стены.
Я никогда в жизни не чувствовал себя настолько неловко, как в те полчаса, пока мой друг обменивался колкостями с посетителем. Наконец Уайльд не выдержал:
— Мистер Холмс, я выслушивал ваши поучения в течение получаса, но должен признаться, что они не прибавили мне ума.
— Вынужден согласиться, — проворчал в ответ Холмс. — Главное, чтобы они прибавили вам пищи для размышлений.
— И это все, что вы можете для меня сделать?
Мистер Уайльд напоминал теперь капризного ребенка.
— Не совсем, — процедил детектив. — Вы утверждаете, что вас обвиняют напрасно. Тогда я дам вам еще один бесплатный совет: возьмите эту вздорную визитку лорда Куинсберри и порвите ее на мелкие кусочки. Если ваша совесть чиста, продолжайте вести себя как добропорядочный человек, которому нечего бояться. Подавая в суд на маркиза, вы только привлечете внимание к его нападкам. Независимо от того, справедливы они или нет, великосветские мудрецы решат, что дыма без огня не бывает.
— Это невозможно! Я не остановлюсь ни перед чем, чтобы выразить свой протест!
— По-моему, леди… — произнес Холмс, и в голове у меня тут же мелькнула знаменитая строчка из «Гамлета»: «По-моему, леди слишком много обещает».
На щеках мистера Уайльда вспыхнул румянец, а через мгновение он покраснел, как свекла.
— Не смею больше отнимать у вас время, — пробормотал он, запинаясь то ли от гнева, то ли от смущения.
— Разорвите эту визитку, — повторил сыщик, вставая.
— Я сам решу, как мне следует поступить, мистер Холмс!
— Сомневаюсь, что вы решите правильно, — мрачно отозвался мой друг. — Очень сильно сомневаюсь.
На этом они и расстались, чувствуя глубокую неприязнь друг к другу. Я никогда особо не симпатизировал Оскару Уайльду, но был потрясен тем, как жестко сыщик с ним разговаривал.
— Как вы могли, Холмс? — негодующе воскликнул я, едва только входная дверь захлопнулась за посетителем. — Вы же попросту отказались помочь этому бедняге!
Мой друг стоял у окна, наблюдая за тем, как поджидавший гостя кеб, грохоча колесами, отъезжает от нашего дома.
— Я пытался спасти его от катастрофы, больше я ничего не мог для него сделать.
— Катастрофа случится, когда слухи об этой визитке разлетятся по всему Лондону, а Уайльд ничего не предпримет в ответ!
Холмс покачал головой:
— Вовсе нет. Сплетни причинят ему лишь легкие неприятности. Он погибнет, если обратится в суд.
— Почему?
— Доказательства уничтожат его.
— Откуда вы знаете? Ни вы, ни я не ознакомлены с доказательствами ни с той ни с другой стороны.
— Мы оба их только что видели. Но понял один я.
Я потрясенно взглянул на Холмса:
— Что вы имеете в виду?
— То, что вы, Ватсон, просто не потрудились проанализировать ситуацию. Неужели вы не обратили внимания на то, что Уайльд отказался сесть в предложенное кресло и выбрал стул у окна?
— Какая, черт возьми, разница, куда он сел? Может, ему там было удобнее.
— Разве не ясно, что он специально повернулся спиной к свету, чтобы спрятать лицо?
— Ну и что с того? Мы хорошо рассмотрели его, когда он заходил в гостиную. По тону его голоса все сразу стало понятно.
— Уайльд ни в коем случае не должен появляться в суде. Вне зависимости от характера дела.
— Но я ничего странного в его лице не заметил, Холмс.
— Вы не вглядывались. А судья и присяжные сразу увидят. И сэр Эдвард Карсон тоже. Мой дорогой Ватсон, как только этот человек обратится в суд, его участь будет решена. Он откроет рот и тут же проиграет дело. Неудивительно, что Уайльд так плотно сжимает губы на всех фотографиях! Возможно, вы просто смотрели на него под другим углом, мой дорогой друг, — добавил Холмс уже мягче, — и поэтому оставили без внимания его зубы.
— Его зубы? Зубы могут дискредитировать человека?
— Да, Ватсон. Все зубы у него на месте и выглядят вполне здоровыми, разве что несколько выступают вперед. Но они черные. Неужели вас не насторожило, что он прикрывал рот рукой, когда разговаривал в дверях?
Я изумленно уставился на Холмса, потому что действительно подметил эту особенность, но не придал ей значения.
— Вы врач, Ватсон. Скажите, о чем говорит подобный признак?
— Ртуть? Он лечился от сифилиса?
— Вот именно. — Холмс отошел от окна. — Ртуть принимают лишь в одном случае, и ни в каком другом. Почерневшая зубная эмаль — излюбленный повод для насмешек и злобных сплетен. В суде Уайльду придется стоять перед присяжными при ярком освещении. Стоит ему открыть рот, и любому тут же станет ясно, что он отъявленный лгун и развратник, подверженный отвратительной болезни. Злополучная визитка, даже повесь он ее к себе на шею, навредила бы ему меньше, чем обращение к правосудию. Представьте, каким после этого окажется приговор?
Прошло много месяцев, прежде чем я узнал от сэра Джорджа Льюиса, что знаменитый драматург заразился сифилисом от уличной женщины в пору юношеского безрассудства, будучи студентом колледжа Магдалины в Оксфорде. Вот почему мистер Уайльд не присутствовал на премьере «Идеального мужа», когда принц Уэльский и другие столпы общества рукоплескали автору и вызывали его на сцену.
— Ему не следует этого делать, — стоял на своем Холмс. — Жаль, что к моим доводам он глух. Как бы мало меня ни заботила судьба мистера Уайльда, я не хотел бы находиться в зале суда, когда сэр Эдвард Карсон начнет задавать каверзные вопросы этому самовлюбленному павлину. Тем более когда адвокат будет опрашивать его молодых почитателей. Поверьте, я никому не пожелаю того унижения, к которому наш клиент с дьявольским упрямством стремится.
Эти слова сильно удивили меня.
— Значит, он все еще наш клиент?
Холмс пожал плечами:
— Все зависит только от него самого.
Но мы больше никогда не встречались с мистером Уайльдом.
Я счел за лучшее выбросить из головы подробности того неприятного визита, закрыл папку с надписью «Оскар Фингал О’Флаэрти Уиллс Уайльд против Джона Шолто Дугласа, маркиза Куинсберри» и положил ее в жестяную коробку.