Изящная колоннада театра вплотную приблизилась. Казалось, вот-вот и ялик въедет прямо в театр.
Ланжерон явился не только преемником, но и действительным продолжателем дел своего соотечественника и друга, герцога Ришелье, который передал ему все свои бумаги и предположения о дальнейшем развитии юга России.
КАРТИНКА
«ИТАК, Я ЖИЛ ТОГДА В ОДЕССЕ»
1
В 1823 году Одессе появился опальный литератор Александр Пушкин. Был он маленький, чёрный, с зеленовато-синими глазами, выражение которых всегда было какое-то странновато-дикое. Ноздри его внушительного носа, всегда выделявшегося – всё остальное было у него довольно маленькое, миниатюрное – в минуту гнева или радости всегда широко раздувались. Тёмные кудри, в обилии окружавшие его небольшую головку, удивительно напоминали рожки чертей.
Нраву Пушкин был совершенно бешеного. В ярости он не знал удержу. И вообще был он неугомонен, всюду носился, во всё влезал, всех мужчин хотел вызвать на дуэль, всех женщин хотел сделать своими любовницами, к первым не испытывая ненависти, а ко вторым, зачастую, какой-то особой привязанности.
Сладу с ним не было никакого. На окружающих он наводил ужас. Но всё-таки более всех страдали от него одесские дамы: любимое занятие Пушкина было хватать их за грудь, и делать это предпочитал он в публичных местах. Матери семейств (особенно те, у кого были дочки на выданье) чуть не теряли сознание, как только вдали появлялась фигурка Пушкина. Кое-кто из них утверждал даже, что в него вселился бес.
Несмотря на тот явный урон, который наносил Пушкин общественному порядку Одессы, губернатор Новороссийского края граф Ланжерон (в городе его уважительно называли Александр Фёдорович) не только не преследовал его, а наоборот, искал с Пушкиным встреч. В обществе недоумевали, но приняли данное обстоятельство к сведению. Впрочем, общих симпатий к Пушкину это не прибавило.
Его громадный ум в Одессе тогда, кажется, оценили немногие. Ланжерон относился к числу этих немногих. Кроме того. Пушкин был просто необходим Ланжерону. Во-первых Пушкин бывал блистательно, обворожительно остроумен, когда у него не было приступов бешенства. Граф сам был в высшей степени остёр на язык и весьма ценил данное качество в других.
Пушкин абсолютно покорил Ланжерона, когда на вопрос губернатора, как ему нравится Одесса, тут же, не раздумывая, ответил: «Граф, Одесса мне летом напоминает песочницу, а зимой чернильницу». В самом деле, летом Одесса вся была буквально пронизана пылью, а осенью и зимой утопала в грязи. Граф смеялся доистерики, почти рыдал от смеха.
Но ещё более, чем собеседник, Пушкин был нужен Ланжерону как слушатель, и даже очень нужен. Всё дело в том, что граф душил поэта своими французскими трагедиями (одну из них он даже выпустил в Одессе в 1819 году, естественно, на французском, ведь Одесса была тогда во многом французским городом). Он читал Пушкину свои трагедии часами, и требовал отклика. Пушкин не раз после этих чтений возвращался к себе в полуобморочном состоянии – во всяком случае, безмерно усталым. И это Пушкин, который мог бегать и прыгать без конца. Так что Ланжерону удавалось его допечь. Но Пушкин не сердился на него.
Граф Ланжерон был в высшей степени интересен поэту. Он был увлекательный собеседник, очень лёгкий, предельно живой, искромётный. Но более всего он прельщал Пушкина как кладезь исторических познаний, как сокровищница дворцовых тайн.
Кроме того, губернатора и поэта соединила ненависть к императору Александру I. Пушкин в оде «Вольность» обвинил царя в отцеубийстве, и в наказание был переведён из Петербурга на Юг. Чувства, которые испытывали друг к другу поэт и император, были вполне взаимны – они оба ненавидели друг друга.
Ланжерон же был некогда приятелем Александра, но никогда не был его фаворитом. Граф считал, что император его незаслуженно обходит наградами, что он глубоко несправедлив к нему.
Был даже такой случай. За Лейпцигскую битву (4–6 октября 1813 года) Ланжерон получил от шведского короля орден Меча 1-й степени, а от русского императора бриллиантовые знаки к ордену св. Александра Невского. Он считал себя такою наградой обиженным перед другими (генералы Платов и Милорадович получили за Лейпцигскую битву орден Андрея Первозванного). Ланжерон выразил свою обиду в письме к императору. Александр велел передать Ланжерону, что награждает по заслугам.
Потом Александр встретил в штыки реформаторские проекты Ланжерона. Запретив масонские ложи, он отрицательно стал относиться к масонству Ланжерона, резко отрицательно реагировал на неприятие Новороссийским губернатором русской канцелярской рутины. И, конечно, особенно неприятно было императору, что есть крупный российский администратор, достоверно знающий об его участии в убийстве императора Павла I. Но это как раз то, что чрезвычайно было интересно Пушкину. Он с нескрываемым волнением расспрашивал Ланжерона о заговоре против Павла I. И Ланжерон рассказывал.
2
Пушкин поселился в Одессе в известнейшем отеле Рено (угол Ришельевской и Дерибасовской улиц); который располагался рядом с итальянским театром. Говорили, что Рено (Rainaud) в прошлом был парикмахер, но сам он называл себя бароном. Обедал Пушкин, как правило, в ресторане Оттона (Autonne), грузного, представительного, предупредительно-любезного француза. Вечера же проводил по-разному, но очень любил бывать на ужинах у графа Ланжерона. Да, приходилось терпеть – в борьбе со сном – слушание его скучнейших трагедий, но зато потом можно было рассчитывать на награду, на рассказ графа о пикантных подробностях из жизни разных исторических лиц. Но особенно любил Пушкин расспрашивать о временах императора Павла. Если в какой-то из вечеров Ланжерон касался историй, касающихся двора Екатерины II, то потом Пушкин всё равно наводил его на разговор о несчастном русском императоре, удушенном с согласия своего сына.
Однажды Ланжерон, когда все гости разошлись, поманил Пушкина за собой в кабинет, запер изнутри дверь, подмигнул таинственно, одновременно лукаво, и, сделав паузу, сказал:
– Мой любезный друг, сегодня вы будете мною довольны. Я вам кое-что сейчас покажу, нечто весьма любопытное.
Взгляд Пушкина, обычно диковато-блуждающий, стал резко осмысленным. Граф подошёл к стоящему у окна металлическому шкафу выкрашенному тёмно-вишнёвой краской – под цвет вишнёвых бархатных штор. Достал из кармана ключ, отпер шкафвернулся к Пушкину, торжественно неся изящный сафьяновый портфельчик. Пушкин нервно дёрнулся: он сгорал от нетерпения. Но Ланжерон, кажется, никуда не спешил. Он достал из кармана другой ключик (совсем крошечный), отпер им портфельчик и аккуратно вынул из него пухлую пачку листков, перевязанных белым шёлковым шнурком. Наконец, пачка освобождена от шнурка. Ланжерон начинает внимательно перебирать листки, одновременно вполголоса разговаривая с Пушкиным:
– Мой молодой друг, как вы думаете, чьи это письма? Это письма ко мне Александра Павловича, когда он был ещё великим князем. Он бы теперь дорого дал, чтобы этих писем не существовало на свете. А, вот это место. Слушайте: «не император, не благодетель своего отечества, а сущий злодей на троне». Это он об отце. Каков сыночек. А вот ещё, и опять же обращено ко мне, датировано январём 1801 года «Я вам пишу мало и редко, потому что я под топором». Это Александр Павлович опять же имел в виду своего отца. Занесённый топор – это император Павел собственной персоной. Меня тогда, признаюсь вам абсолютно честно, слова эти поразили, и смыслом своим и степенью доверия мне великого князя. Всё изменилось, милый мой Пушкин. Я не верю государю. Ни на гран не верю. Но тогда всё было иначе…
Пушкин был предельно возбуждён, но взгляд его был ясный и чистый. Неизвестные исторические факты его всегда возбуждали, заставляя мозг работать с особой интенсивностью (у него вообще был особый вкус к истории). Ланжерон, довольный произведённым впечатлением, продолжал. Говорил он доверительно и крайне просто, совершенно без всякой патетики:
– Вот как он мне писал. Он обращался со мною, как со своим другом, всё мне поверял, – за то я был ему предан. Но теперь, право, я готов развязать мой собственный шарф.
Пушкин с полным пониманием улыбнулся. Он слегка дрожал. Глаза его лихорадочно блестели. По свидетельству очевидцев, заговорщик Фёдор Скарятин задушил императора Павла собственным шарфом. И теперь губернатор, который вот-вот должен был уйти в отставку, открыто уподоблял себя цареубийце. Пушкин был потрясён и одновременно восхищён. Теперь он готов был выслушать разом хоть все трагедии графа Ланжерона.
Ланжерон учредил первое в Одессе высшее учебное заведение – Ришельевский лицей (1817 год), народное училище для девочек (1817), греческое коммерческое училище (1819). Он основал первую в Одессе газету («Messager de la Russie mèridionale»): это были малого формата листки, наполненные, в основном, коммерческой информацией; впрочем, был там и отдел политической хроники.
Именно при Ланжероне в Одессе было разбит ботанический сад, началось строительство Приморского бульвара и было введено порто-франко, то есть город стал зоной. беспошлинной торговли(1817). Вольный порт выработал свои формы общественного быта. Таможенная черта порто-франко отделяла Одессу от всей остальной империи и освобождала её от характерных признаков деспотии.
Ланжерон был гроссмейстером одесской масонской ложи «Понт Еквсинский», куда он привлёк множество чиновников из своей администрации.
КАРТИНКА
ТАЙНЫ ВИШНЁВОГО ШКАФА
На улице адмирала де Рибаса (всем известная Дерибасовская) располагался знаменитый Ришельевский лицей – интеллектуальная сокровищница Одессы. Прямиком же напротив лицея находилась ресторация Оттона, самая фешенебельная и дорогая в Одессе (на ней громадными золотыми буквами было выведено: CésarAutomnerestaurateur).