Из письма домой:
«Весь выходной свой день проработал в библиотеке, но это тоже было увлекательно – много любопытного пробежал глазами, пока фотографировал новые статьи и книги. Потихоньку собираются аналогии, ведь надпись, в общем-то, стандартная[85], но вот “Праздник Хуфу”, встречающийся в нижней строке жертвенной формулы, – это диковина. Пока не могу найти других его упоминаний. Наверное, какой-то местный праздник гизехского некрополя был…
Когда ночью остаешься один в библиотеке и берешь с огромного скрипучего стеллажа книгу, кажется, что песок из раскопов наших богатырей прошлого – Питри, Райзнера, Лауэра – сыпется прямо со страниц на пол. Сколько щебня было передвинуто, прежде чем были написаны эти книги и подготовлены иллюстрации к ним! Тонны песка грозят обрушиться с полок!.. Но ничего, мы еще найдем этот праздник!
А за гигантским старым книжным шкафом засел котенок и не вылезал, и все кричал жалобно и настойчиво. И мы с французской архео-логиней и библиотекарем-копткой устроили операцию по его спасению. Сначала котенка долго искали (он все время затихал, как только входили в его зал), потом пытались выманить его молоком, а затем услышали, как на первом этаже его зовет мать. Впустили чернющую каирскую кошку в библиотеку, и она вывела из-за шкафа такого же черного котенка!
Сначала копируются части надписей и изображений, которые понятны и хорошо видны. Это помогает лучше изучить памятник и сформулировать новые вопросы. Обычно к этому моменту у исследователя уже есть идеи, как восстанавливать разрушенные места и где искать стертые временем иероглифы. Дальше начинается охота…
Поймать иероглиф или деталь изображения не так-то просто. Даже если знаешь, где они были и как выглядели. Время и люди могут нещадно уничтожить любые следы. Впрочем, иногда их все же можно найти. Например, резец, когда идет по известняку, немного уплотняет камень под рабочей поверхностью. Даже спустя тысячелетия этот блестящий след порой можно разглядеть в свете фонаря. Или еще одна хитрость: даже если выпуклого знака не осталось, пока он существовал, по его границам образовывались микротрещины. Иногда их тоже можно увидеть. Если они складываются в знакомую форму знака, можно праздновать победу – вы разглядели невидимое! И никакая фотография не в состоянии этого передать! А вот росписи… Краска часто бесследно облетает, но если краситель был достаточно жидкий, он скапливался по краям закрашенной области: поскольку воды здесь было больше и высыхала она медленнее, краска по краям лучше впитывалась в грунт, что в некоторых случаях позволяло ей неплохо сохраняться в виде едва различимых линий толщиной с волос. Важно только увидеть эти контуры, и тогда древняя роспись вновь оживет!
Быстрое распространение трехмерных моделей и их высокое качество вновь – как когда-то уже было после распространения фотографии – поставило вопрос о том, а нужны ли сейчас прорисовки? Модель можно покрутить, убрать мешающие текстуры, удобным образом подсветить – все так удобно! Однако трехмерные модели, конечно, не смогут заменить ни прорисовок, ни качественных фотографий. Просто потому, что у них разные задачи. И все три способа фиксации информации о рельефе гармонично дополняют друг друга. Сканирование эпиграфических памятников тем или иным способом должно стать привычным для эпиграфистов делом уже в ближайшие годы. В конце концов, очень редко хорошую прорисовку большого рельефа удается сделать за один сезон. Все равно в Москве появятся новые вопросы, ответить на которые можно только вернувшись в Гизу… или по 3D-модели. Прорисовка – это самая базовая интерпретация памятника. Но она же и самая востребованная, поскольку подготовлена специалистом для других таких же специалистов. А если требуется проверить прорисовку или узнать о памятнике больше, здесь как раз и нужны фотографии и модели.
Когда копия готова, продолжается начатый еще на этапе создания прорисовки процесс перевода текстов и интерпретации изображений. Как правило, этим занимается все тот же эпиграфист, ведь кому как не ему лучше всего знаком скопированный памятник? В итоге получается, что без знания иероглифики, стандартной для изучаемого периода фразеологии и большого количества сцен из аналогичных гробниц, подступиться к копированию всерьез очень сложно.
Памятник хорошей сохранности теоретически может перерисовать и художник, но самое интересное – охота за иероглифами – это вотчина египтологов. Они это заслужили многими часами в библиотеках и верностью мечте читать беззвучные голоса прошлого.
Из письма домой:
«На раскопе за прошедшие дни произошло много изменений. Во-первых, маленький уютный мир, созданный эпиграфистом и архитектором в первые две недели, рухнул. До этого ребята тихо работали в двух гробницах: в часовне Кахерптаха шуршал карандаш архитектора, постепенно вырисовывавшего план комплекса, а в гробнице Каемнофрета беззвучно водил маркером по пластику эпиграфист, копировавший рельефы. Теперь работы ведутся также в гробнице Персенеба, где лежит наша птолемеевская мумия, над часовней Кахерптаха, где мы расчищаем скалу в поисках возможных надземных конструкций, и в гробнице Хафраанха, где возродился офис “раскопной чисти”. “Раскопная чисть” – это камеральные работники. Они изучают керамику, находки, делают рисунки. Над “чистью” главенствует наш керамист. А пыльные археологи, архитектор, землекопы – это “раскопная нечисть”.
Гробница Персенеба находится на крайнем юге концессии, а гробница Каемнофрета – на крайнем севере. Между ними больше трехсот метров. На этой дистанции мы постоянно устраиваем забеги. Один бежит с фотоаппаратом с юга на север, другой тащит освещение с севера на юг, кто-то переносит находки с юга на север, а кто-то ковыляет, уставший с рабочим инструментом с севера на юг, и так весь день. Гробница Хафраанха ровно посередине концессии – это сердце нашей экспедиции.
Ближе к полудню, когда тень, отбрасываемая раисом, или прорабом, Рагабом, становится самой короткой и густой, “раскопная нечисть” – пыльная, мокрая – вылезает из гробниц и сбредается со всех концов Восточной Гизы в гробницу Хафраанха на обед.
На обед у нас обычная египетская еда – лепешки, в которые кладут картофельные чипсы (чипси) или пюре (бататас махруз), резаные овощи (салат), тушеные бобы (фуль), овощное рагу (месаа), баклажаны (бадинген) или фасолевые котлеты (таамия). Цена такой лепешки нынче – примерно семь рублей. К ним прилагаются вода и тор-ши (махали) – соленые и острые огурцы, редька, морковь и прочее. Каждое утро, пока остальные идут открывать раскоп, кто-нибудь из нас (обычно это керамист) покупает нехитрый обед в хорошо знакомой семейной лавке, по пути поздоровавшись десяток раз с местными жителями, ответив на традиционный вопрос “как поживаешь?” и получив в подарок яблоко или пучок мяты для чая.
Архитектор на раскопе
Так сложилось, что среди крупнейших египтологов современности немало архитекторов по образованию. Француз Жан-Филипп Лауэр (1902–2001) молодым человеком приехал в Египет, где и остался. Семьдесят пять лет жизни он посвятил изучению и реконструкции пирамидного комплекса Джосера. Его работы показали, что строительство древнейшей египетской пирамиды проходило в шесть стадий: на первых этапах ее возводили в традиционной для того времени формы в виде мастабы, но на четвертой стадии мастаба стала превращаться в ступенчатую пирамиду[86]. Этот факт, один из наиважнейших в египтологии, проливает свет на зарождение пирамидальной формы царских усыпальниц.
Другой архитектор – Удран Лабрусс – руководил французской археологической миссией в Саккаре на протяжении почти двадцати лет, с 1988 по 2007 год. Просматривая его книги по пирамидному комплексу Пепи I, понимаешь, что только архитектор мог разобраться в головоломке бесчисленного нагромождения форм, технологий и стадий строительства, и не просто разобраться, но и наглядно подать информацию в публикации.
Когда в 1966 году начались работы в комплексе Пепи I, погребальная камера походила на место взрыва. Тысячи известняковых фрагментов с иероглифическими надписями – «Текстами пирамид» – загромождали камеру. Многотонные блоки, некогда перекрывавшие ее, лежали сверху. Понадобились годы, чтобы сначала разобрать завалы, а затем заново собрать гигантский древний пазл и установить его обратно на стены.
Архитектура являлась первоосновой памятника, а уже потом на стенах гробницы или храма древними мастерами создавались изображения и надписи, устраивались погребения с инвентарем или без оного. Соответственно, научной фиксации нужно подвергать все эти компоненты, не упуская ни одного. Любые находки, привязанные к архитектурным комплексам и археологическому контексту, в которых они были сделаны, могут рассказать значительно больше, чем отдельно взятый артефакт, неизвестно откуда и при каких обстоятельствах изъятый. Такому только и остается роль молчаливого музейного экспоната.
Был у нас поучительный случай. В свой первый полевой сезон архитектор российской экспедиции в Гизе изучал устройство дверей в древнеегипетских сооружениях. Расчищая вход в часовню одной из бесчисленных гизехских гробниц, под камнем-подпятником для двери он нашел чудесную маленькую вотивную тарелочку и принес экспедиционной керамистке, предвкушая восторг. Первое, что она спросила:
– Фотографию in situ (на месте обнаружения) сделал?
– Нет, а зачем? Я хотел посмотреть и тебе показать, – ответил архитектор.
– Посмотрел? А теперь можешь выкинуть!
– Как же так? – смутился архитектор. – Ведь такая чудесная тарелочка!
Архитектор тогда на всю жизнь запомнил важность контекста. Нет контекста – грош цена находке.
Но контекст важен не только для предмет