Гончар за работой в фаюмской деревне Назла
Но это был еще не весь «фокус». Взяв сгусток глины побольше, мастер сперва проделал с ним то же, что и в первый раз – сделал полусферическую чашу, но более толстостенную. Затем деревянной лопаточкой, немного загнутой на конце, стал бить по внешним краям «чаши-полуфабриката», подставляя изнутри руку. В результате двухминутной манипуляции чаша-полусфера превратилась в шарообразный кувшин, к которому ловко был приделан небольшой венчик и пара ручек. И никакого гончарного круга! Обе техники в англоязычной литературе по египетской керамологии называются paddle-and-ground («лопатка и земля») и paddle-and-anvil («лопатка и наковальня»), и обычно в таких книгах приводится изображение на остраконе (обломке известняка) времени Нового царства из Берлинского музея[99], где показаны два нубийских ребенка, проводящих схожие действия с большим округлым сосудом. Но одно дело смотреть на остракон после увиденного в гончарной мастерской, когда понимаешь, что действия переданы очень жизненно, и совсем другое – пытаться представить процесс изготовления по статичному изображению.
Гончар из египетской деревушки Назла делает шарообразный сосуд
В ожидании обжига. Назла
Процесс изготовления полусферической чаши. Назла
Глава 8Мы все оставляем следы на песке…
Капитан Кавилья и художники Шампольона
Пирамиды… Вот уже тысячи лет эти гиганты прошлого привлекают к своему подножию поколения романтиков и дельцов, путешественников и авантюристов, ученых и художников, писателей и поэтов. Вся эта нескончаемая череда людей от Геродота до Наполеона, от воинов Александра Македонского до австралийских пехотинцев времен Первой мировой войны оставили следы на песке Гизы. Нам то и дело попадаются ручки римских амфор, пуговицы от французских мундиров и осколки бокалов начала XX века. Для археологической летописи ничто не проходит бесследно.
Сегодня Гиза полна туристами, а с востока и запада древний некрополь обступает гигантский город-агломерат. Но вряд ли среди современных археологов, работающих у пирамид, – египтян, японцев, американцев, русских – есть хоть один, который никогда не задумывался о том, какой была Гиза пару веков назад, когда песок еще скрывал гигантские мастабы знати, а с ними и многие невероятные тайны некрополя. Каково это было – жечь ночной костер на огромной дюне, прямо у лица Великого Сфинкса, и представлять, какие охраняемые древними джиннами чудеса скрываются под ногами? Удивительно, но в наших гробницах сохранились свидетельства, позволяющие прикоснуться к тем героическим временам, когда египтология только делала свои первые шаги.
Когда мы оказались в только что открытой часовне Ченти I, наше внимание сразу привлекли замечательного качества рельефы и тексты. А затем мы увидели надписи европейских путешественников, выбитые поверх рельефов. Дело обычное. Сколько таких было найдено в гробнице Хафраанха! Но что это? Среди поздних надписей виднелись два небольших граффити – тексты курсивными иероглифами, выписанные черной краской. Одно граффито находилось на левом плече фигуры Ченти I, а второе – чуть восточнее. По стилистике они весьма напоминали надписи египетских путешественников, посещавших более древние памятники. Например, тем, кто был в Саккаре, наверняка знакомы граффити писцов Нового царства из пирамидного комплекса царя III династии Нечерихета (Джосера). Очень любопытная находка! Заняться этими надписями сразу мы не смогли из-за нехватки времени, потому и оставили их до лучших времен, предварительно предохранив от разрушения специальным составом.
Через несколько лет эпиграфист вспомнил про таинственные тексты. Были сделаны новые фотографии. Затем выяснилось, что граффити привлекли внимание и американцев, которые в 1930-х годах также отсняли наиболее сохранившуюся из них. Тексты короткие, знаки не идеальные, но довольно четкие, видны два царских картуша… Осталось дело за малым – перевести написанное! И тут наш эпиграфист впал в ступор: надписи не поддавались прочтению. Вроде бы все ясно: вот здесь картуши с одним и тем же именем и титул «царь», вот здесь два частных имени… Но вместе их сложить не получалось. Использованные знаки позволяли предположить, что граффити довольно поздние, возможно птолемеевского времени. Но что это за имена? Имя царя читалось как К-р-л-с. Керелес? Что это за Керелес такой? Карлсон, что ли? А что же частные имена? Одно сохранилось плохо, но второе – это же форменное безобразие! Н-с-т-р – Нестор? Русские нашли у пирамид Нестора… Перед глазами эпиграфиста тут же возник образ бородатого старца, заканчивающего «Повесть временных лет», и длинная очередь из сторонников альтернативной истории, спешащих пожать мужественную руку молодого ученого и поблагодарить за великое открытие.
Но эпиграфист не унывал и погрузился в справочники. Прошерстил египетские титулатуры Птолемеев и римских императоров, индексы частных имен – ничего. «Царь Карлсон и Нестор были здесь…» – вот единственный вольный перевод, который он мог предложить. И почему у правителя титул «царь», а не обычный «царь Верхнего и Нижнего Египта»? Лишь два года спустя пришло счастливое озарение: если ничего, кроме Нестора, не получается, значит, это и есть Нестор. Нестор Л’От – художник и археолог, один из первых египтологов, посетивший Гизу вместе со знаменитым Жаном-Франсуа Шампольоном! А Керелес – это Карл X. Вон и цифра 10 после картуша стоит!
Карл X Бурбон правил Францией с 1824 года. Именно при нем в Египет снарядили первую со времен Наполеона научную экспедицию – франко-тосканскую миссию во главе с Жаном-Франсуа Шампольоном и Ипполито Розеллини. Партия стартовала из Тулона на корабле «Eglé» 31 июля 1828 года. В ее составе были два филолога (собственно Шампольон и Розеллини), антиковед, шесть художников, два архитектора, два натуралиста и врач. Перед экспедицией Наполеона новое предприятие имело существенное преимущество, ведь в ее составе впервые были филологи, способные читать древнеегипетские тексты.
Нестор Ипполит Антуан Л’От родился в 1804 году в семье скромного французского служащего. Проявляя интерес к живописи и графике, а затем и к египтологии, в двадцать один год он написал братьям Шампольон о своем желании оказаться в Египте. Тогда же он познакомился с первыми работам Ж.-Ф. Шампольона, по которым начал изучать египетскую иероглифику. Нестору Л’Оту удалось произвести благоприятное впечатление и реализовать мечту отправиться в Египет в качестве художника и археолога. Ему и его коллегам, Джузеппе Анджелелли (1803–1844), Сальваторе Черубини (1797–1869), Александру Адольфу Дюшену (1797–?), Эдуарду-Франсуа Бертену (1791–1871) и Пьеру-Франсуа Леу (1803–1883), предстояла интенсивная работа в довольно сложных условиях.
Граффити на рельефах скальной гробницы Ченти I
Все художники нанимались в состав экспедиции на правах волонтеров с условием, что у них будет свободное время для работы на себя. Каждый мастер надеялся по возвращении в Европу хорошо заработать на сделанных в часы досуга рисунках с экзотическими сюжетами. Однако энтузиазм начальства, особенно самого Ж.-Ф. Шампольона, в изучении древних гробниц и храмов в целом разрушил эти надежды: свободного времени для наполнения портфолио почти не оставалось. Тем не менее трудности и упорная работа сближали. Судя по письмам домой и записям, которые Нестор делал во время путешествия, он искренне сдружился со своими парижскими коллегами Дюшеном, Леу и Бертеном.
В сентябре 1828 года франко-тосканская экспедиция прибыла в Каир, а в начале октября ее участники добрались до Гизы. В письме домой Нестор сообщал, что их отряд разбил лагерь у восточного края плато, на котором возвышались пирамиды, это прямо напротив будущей российской концессии. Скальные гробницы стали первыми памятниками Древнего царства, которые посетили Нестор и его товарищи. Многим из них пришлось там же и поселиться. Вот как об этом писал домой сам художник: «После четырех часов пути мы прибыли, чтобы разбить лагерь у пирамид Гизы. Палатки примыкают к возвышенности, располагаясь у входа в древние пещеры, которые прежде были гробницами, а теперь стали приютом для летучих мышей, хищных птиц[100] и путешественников, которые здесь оказываются. Из-за нехватки места многие из нас спят в этих пещерах. Сегодня мы вместе с Бертеном и Черубини заняли палатку генерала[101], который сейчас спит, в то время как мы пишем»[102].
Шампольон в своем письме домой по-другому объяснил, почему многие члены его экспедиции ночевали в гробницах: «Наш лагерь поставлен на восточной окраине плато пирамид, на той его стороне, что обращена к Каиру. Поставили только мою палатку: большинство наших молодых ребят предпочли разместить свои кровати в нескольких древних гробницах, вырубленных в склоне горы, или в доме, который устроен в гробнице и принадлежит Кавилье»[103].
Вполне вероятно, что гробница Ченти I стала домом для Нестора Л’Ота и одного из его товарищей, чье имя было также выписано в граффито на плече Ченти: «[…]-р-т-н». Некто […]ртен. В списке участников экспедиции есть лишь одно подходящее имя – это художник Франсуа-Эдуард Бертен.
С тех пор наш эпиграфист горит желанием отыскать в набросках и акварелях Нестора Л’Ота или его товарищей изображения нашей части некрополя. Ведь это были бы одни из самых ранних изобразительных источников, позволяющие судить о состоянии памятников в те далекие времена. Кто знает, а вдруг там изображены входы в неизвестные гробницы, скрытые теперь под отвалом или современной деревней? Пока мечта остается мечтой, но из тысяч египетских рисунков Нестора и его товарищей многие до сих пор не опубликованы, а потому надежда живет.