[114]. Гробницы англичане расчистили от песка и облагородили, насколько это было возможно: в часовнях сделали земляные полы, стены покрыли белой штукатуркой[115]. Ее остатки сохранились и по сей день. Судя по рисунку, опубликованному Перрингом, в северной части лагеря находился загон для свиней[116]. С юга и севера лагерь обнесли невысокой каменной стеной, с востока ограничили легкой изгородью. В гробницах за его пределами жил местный обслуживающий персонал: столяры, кузнецы, слуги. По ночам европейцев охраняли нанятые арабы и сторожевые собаки. Последние отпугивали гиен, по словам Вайса, нередко показывающихся возле палаток.
Воду обитателям лагеря и рабочим Вайса доставляли из колодца, который располагался в долине недалеко от дома Кавильи. На плане Перринга этот источник отмечен как «колодец с пресной водой». Вайс жаловался, что европейцам приходилось несколько раз чистить его (сначала это делал Кавилья, затем исследователь Джон Гарднер Уилкинсон (1797–1875), а после сам Вайс), в то время как местные жители за ним совсем не следили[117].
По словам Перринга, после того как в 1837 году экспедиция Вайса завершила работу, лагерь не был заброшен и продолжал функционировать в качестве… постоялого двора! Его использовали многие путешественники, побывавшие в это время в Гизе. В частности, два французских художника – Фредерик Гупиль-Феске (1817–1878) и Орас Верне (1789–1863). В ноябре 1839 года они прибыли в страну на Ниле, чтобы испытать техническую новинку – дагерротип. Гупиль-Феске и Верне стали авторами первых фотографий, сделанных в Африке. На одном из их дагерротипов запечатлен бывший лагерь Вайса напротив наших гробниц: пирамида Хуфу, обрыв восточного плато, обнесенная стеной площадка, к которой ведет каменная лестница; за оградой в юго-восточном углу стоит палатка. Гупиль-Феске оставил подробное описание снимка. Из него мы узнаем, что дагерротип был сделан 20 ноября 1839 года. К сожалению, сама пластина, похоже, утрачена, и изображение известно сегодня лишь по акватинте (разновидность офорта), сделанной с оригинального дагерротипа[118]. Тем не менее гравюра сохранила много интересных деталей. Например, оказывается, в конце 1830-х годов восточную стену гробницы Персенеба, разрушенную еще в древности, восстановили из кирпичей или каменных блоков[119]. К гробнице вела удобная каменная лестница. Неудивительно, что менее чем через двадцать лет в благоустроенной часовне Персенеба поселился один из самых известных египтологов – Огюст Мариетт.
По словам Гупиля-Феске, отель на территории будущей российской концессии содержал англичанин по фамилии Хилл. Этот инженер на египетской службе много помогал Вайсу во время раскопок[120], а затем стал отельером в Каире. На выбор путешественников Хилл предлагал палатку или спальные места в оштукатуренных гробницах с установленными деревянными дверями. В некоторых даже были оборудованные кухни. В период разлива Нила путешественники могли высаживаться с лодки почти у подножия лестницы, ведущей к постоялому двору. И какой же английский отель без ростбифов? По свидетельству Гупиля-Феске, их гостеприимный Хилл с удовольствием жарил для постояльцев.
Мариетт в гробнице Персенеба
В 1842 году Нестор Л’От умер, и его бумаги попали в руки двоюродного брата – молодого человека по имени Огюст Мариетт. Разбирая письма родственника, тот буквально заболел Египтом. «Египетская утка, – скажет Мариетт впоследствии, – крайне опасное создание: один удар клювом, и она поражает вас ядом; и вот вы уже египтолог на всю жизнь».
Молодой человек с жаром принялся за изучение иероглифики, коптского, сирийского и арамейского языков. В 1849 году он получил место рядового служащего в Лувре, а в 1850 году впервые отправился в Египет с заданием приобрести в коллекцию музея собрание ранних христианских рукописей. Впрочем, коптский патриарх отказался от сотрудничества с молодым французом, и задание было провалено. Чтобы не возвращаться в Париж с пустыми руками, Мариетт решился попытать счастья в поиске древностей. Он пустил имеющиеся средства на раскопки сначала в Саккаре, где открыл древнее кладбище священных быков, Серапеум, а затем и в Гизе, где нанятые им рабочие, расчищая Сфинкса, обнаружили долинный храм царя Хафра (Хефрена).
Успехи ученого привели к его быстрому карьерному росту и решили проблему финансирования раскопок, а спустя несколько лет Мариетт фактически стал придворным археологом вице-короля Саида-паши. Были времена, когда он копал сразу десятки памятников от Гизы до Асуана, а на работах были заняты до семи тысяч человек! При этом сам Мариетт обычно находился либо в Гизе, либо в Саккаре, перепоручая раскопки в других местах европейским коллегам или египетским раисам.
Как уже известно, в первый визит в Египет Мариетт последовал примеру двоюродного брата и облюбовал для жилья в Гизе одну из скальных гробниц – гробницу Персенеба. Она расположена всего в нескольких десятках метров от часовни Ченти I, где бывал Нестор Л’От. Если сегодня забраться в гробницу Персенеба, то выбор Мариетта покажется самым логичным. Гробница хорошо защищена от ветра, при этом обвалившийся потолок северной комнаты создал что-то вроде внутреннего двора, пропускающего большое количество света и свежего воздуха. Напротив находилась безымянная гробница (мы дали ей номер GE 23), где жили слуги Мариетта. Она обращена к деревне, через которую осуществлялось снабжение рабочих, занятых на раскопках. От часовни Персенеба всего несколько минут ходьбы до Сфинкса, так что, поднявшись на плато над гробницей, Мариетт мог окинуть взглядом сразу весь свой раскоп.
В 2013 году, после обнаружения уникальной росписи в южной комнате гробницы Персенеба, наша экспедиция восстановила стены и потолок северной комнаты, а также заделала проход между часовней Персенеба и соседней гробницей GE 23. В 2016 году вход в часовню закрыла металлическая дверь. Поставить ее было непростым решением, ведь восстанавливая первоначальный облик часовни и защищая роспись, рельефы и статуи от непогоды и вандалов, мы одновременно разрушали планировку, в которой жил и работал один из величайших ученых, стоявший у истоков египетской Службы древностей.
Одно из помещений в гробнице Персенеба
Гробница Персенеба – один из наиболее красивых и необычных памятников на территории нашей концессии. Увы, когда мы появились в Гизе, там уже не осталось следов от обитателей XIX века, если не считать нескольких граффити, толстого слоя копоти на потолке и стенах южной комнаты и обломка керамической трубкиоттоманки. Однако дух той удивительной поры там сохранился, и, оказываясь у могилы Мариетта в саду Египетского музея, некоторые из нас непременно передают великому французскому исследователю привет от его дома у пирамид.
Питри: как фото с собакой стало легендой египетской археологии
Огюст Мариетт был современником Генриха Шлимана, и методы его раскопок в целом не сильно отличались от использованных первооткрывателем древней Трои. Незадолго до смерти в 1881 году Мариетт хлопотал о том, чтобы главой Службы древностей стал француз Гастон Масперо. Этим назначением Мариетт пытался сохранить лидерство Франции в развитии египтологии. Однако к тому времени большинство египтологов были выходцами с Туманного Альбиона. В декабре 1880 года, когда почти слепой Мариетт доживал последние дни в Каире, на египетскую землю ступил молодой и амбициозный англичанин, которому было суждено стать истинным основателем египетской археологии как науки. Им был двадцатишестилетний Уильям Мэтью Флиндерс Питри.
Еще восьмилетним мальчиком Флиндерс услышал рассказ старшего товарища о раскопках римской виллы на острове Уайт. По его словам, уже тогда его поразило, что древние вещи вытаскивались без фиксации контекста. В тот день он заявил, что землю надо убирать постепенно, слой за слоем, чтобы увидеть все скрытое в ней и понять, как оно лежало. Позднее Питри любил шутить, что с тех пор, в общем-то, не придумал ничего нового и всю жизнь лишь развивал идеи восьмилетнего ребенка. Это только доказывает, что уже тогда в душе он был настоящим археологом.
Питри прибыл в Египет, твердо намереваясь точно измерить пирамиды Гизы и выяснить наконец, как построили главную из них – пирамиду Хуфу (Хеопса). Питри резонно полагал, что эта работа принесет ему известность, ведь теорий о строительстве пирамид к тому времени существовало множество, но ни одна из них не основывалась на точных измерениях и описаниях, которых просто не существовало. Оказавшись на плато Гизы, молодой человек уже имел богатый опыт триангуляционных расчетов. В возрасте девятнадцати лет он провел самые точные на тот момент измерения знаменитого Стоунхенджа. Дело оставалось за малым – измерить самые большие памятники, когда-либо созданные человеком.
Для выполнения этой задачи Питри буквально поселился в Гизе, пробыв там с декабря 1880-го по май 1881 года. Когда пришла жара, ученый покинул плато у пирамид, чтобы вернуться туда в октябре того же года. На этот раз он жил в Гизе с некоторыми перерывами вплоть до апреля 1882 года. Будучи стесненным в финансовом плане, молодой исследователь искал недорогое жилье прямо у пирамид и в результате не придумал ничего лучшего, чем последовать примеру Мариетта и занять скальную гробницу сразу к югу от процессионной дороги Хуфу, а точнее – три скальные гробницы, соединенные проломами. Надо сказать, что жилище это прежде использовалось другим европейским исследователем – британским инженером Вайнманом Диксоном, тоже измерявшим Великую пирамиду. Питри укрепил разболтавшуюся деревянную дверь, оставшуюся от Диксона, наладил полки и повесил в гробнице гамак. Свое оборудование, гардероб и припасы он разложил по нишам, которыми изобиловала гробница. Молодой англичанин был крайне доволен новым домом: «Ни одно место не обладает столь постоянной температурой в жару и в холод, как комната, вырубленная в твердой скале. В холодную погоду в ней будто горит костер, а в жару она дарит приятную прохладу»