Вадим морщился от неловкости, все происходящее было невероятно пошлым и банальным. Он думал, Лена умнее и поймет все без вульгарных прямых объяснений. Ведь она не могла не заметить, что после отъезда Нади он, вдруг ощутив страшную пустоту внутри, стал через раз отвечать на ее звонки, избегать встреч и даже не пригласил на вернисаж.
– Расклад, – повторила Лена. – Ну и что за расклад у нас с тобой был? Может, расскажешь?
– Меня смущает твой саркастический тон, – признался Вадим, – но все же я думаю, что не ошибусь. Ты всю жизнь любишь своего Мартынюка, а я всю жизнь люблю Надю. И то, что между нами иногда возникали какие-то близкие отношения, ничего в этой композиции не меняет.
– Ах, вот оно как, – пробормотала Лена и сделала большой глоток вина, – значит, теперь во всем виноват Мартынюк.
– Лена, мужчины такие вещи чуют за версту, – жестко заговорил Вадим. – Ты никогда не была свободна с тех пор, как его встретила. Вы всю жизнь сходитесь, расходитесь – неважно. Ты остаешься его женщиной, ты растишь его детей, вы теперь работаете вместе, и, если завтра он поманит тебя пальцем, ты к нему убежишь от меня, не задумываясь ни на секунду. Ты это знаешь, и я это знаю, и он это знает.
– Знаешь, дорогой… – медленно начала Елена, и взгляд ее вдруг потемневших глаз испугал Вадима. – А ведь это так на тебя похоже… Все эти годы… Ведь ты никогда и ничего не решал. Всегда был кто-то, из-за кого с тобой все случалось само собой, да? Это ведь так удобно. У тебя не было выставок, потому что были не те времена. Ты не зарабатывал, потому что не мог изменить искусству – а иначе мама не переживет. Ты жил с Надей, потому что она так преданно тебе служила и у вас сын… Ты даже со мной в койку улегся, потому что я с тобой была ласкова, когда ты расстроился… Да?
Вадим твердо решил переждать ее вспышку и сейчас надеялся только на то, что она не станет кричать и плакать – здесь, при всех.
– И вот теперь, – после короткой паузы отрывисто продолжала Елена, – когда жена все за тебя решила и ушла. Когда у тебя наконец открылась выставка. Когда между нами больше нет никаких препятствий… Сейчас оказывается, что ты меня бросаешь из-за Мартынюка. Из-за отца моих детей, который давным-давно со мной не живет и у которого как раз сейчас разворачивается прекрасная и увлекательная личная жизнь, к которой я не имею никакого отношения. Мартынюк. Знаешь, это так абсурдно, что даже смешно. Ты не мог придумать более правдоподобную причину?
Вадим смотрел на свисающий со стола угол скатерти – лежащие на нем тени от сложного освещения в ресторане напоминали о бесчисленных этюдах с драпировками, которые он рисовал в долгие годы учебы.
– Есть причина. Очень серьезная, – сказал он, не поднимая глаз на Лену, которая лихорадочно искала в его лице признаки колебаний, готовность уступить, передумать или даже, совсем дико, рассмеяться и объявить этот ужасный разговор шуткой.
– Ну?
– Понимаешь, я не могу без нее рисовать. Совсем.
– Что?! – Лена вскрикнула, и вполголоса беседовавшие в стороне официантки в белых блузках дружно повернулись к их столику.
– Не кричи, пожалуйста. – Вадим смотрел на нее так, что она поняла: никаких манипуляций, сейчас он и правда говорит то, что думает. – Она ушла в конце марта. И с тех пор все. Я не могу ничего. Совсем. Я не рисую, когда ее нет за стеной.
Потрясенная Лена молчала.
– Я всегда, все эти годы думал, что я – сам, что все, что я делаю, я делаю сам, достаю по крупицам из себя. А оказалось, нет. Это все она. Когда ее нет, я никто и ничто. Мне нужно, чтобы она дышала рядом. Просто – была где-то там, за стеной. Приходила вечером. Ходила, говорила, спала, что угодно. Я не знаю, как это назвать. Наверно, это не любовь. У нас с Надей всегда было совсем не так, как с тобой, – спокойнее, скучнее, логичнее. Я не считал ее своей музой – но, когда она ушла, потерял способность работать. А что это значит для меня сейчас, даже описывать глупо. Мне жизненно необходимо, чтобы она вернулась. И я буду ее добиваться. Буду ее возвращать. А ты… Прости меня, пожалуйста. Прости.
Они молчали, и время тянулось так, что стало совершенно невозможно определить его длину. Наконец Елена провела ладонью по волосам, встала, одернула юбку и произнесла:
– Хорошо. Я подожду.
И медленной, очень женственной походкой пошла по узкому проходу между столами к выходу. Она была уверена, что Вадим смотрит ей вслед. И она была права.
Двадцать минут спустя он вышел из ресторана и глубоко вдохнул запах позднего августа: ноты остывающей земли, первого тления упавших листьев, пробивающихся под слоем травы мелких бесполезных городских грибов и близкой стоячей воды Чистого пруда.
«Запах бензина я, видимо, уже автоматически фильтрую», – усмехнулся Вадим и пошел по направлению к метро, с удовольствием чувствуя движение каждой мышцей подтянутого и сильного, несмотря на совершенно неспортивный образ жизни, тела.
Из-за приезда Лены сегодня все пошло не так, как он планировал. Вадим вовремя сообразил, что не стоит догонять ушедших по-английски Надю и Марину: вернуть их ему бы не удалось, а вот публика могла что-то заметить. Но Майя Васильевна так громко возмущалась, когда сын объяснял ей, что она не пойдет праздновать его успех в ресторан, а одна вернется домой на такси, что только вмешательство Маргариты предотвратило скандал. Разговор с Леной тоже оказался тяжелым. Вадим до последнего надеялся, что она понимает истинную ценность их отношений и не будет настаивать на развитии событий, – но ее настойчивость вынудила его быть жестоким.
То, что он сказал сегодня Лене, было правдой. Конечно, он не собирался говорить любовнице о своих чувствах к жене: о привязанности, нежности, об ожившем после Надиного отъезда из дома интересе к ее делам. Но все же он не обманул: за долгие годы брака Вадим так привык к тихому присутствию жены, что сейчас совершенно не мог работать. Конечно, ситуация была не совсем безнадежна, он все же понемногу писал. Но если раньше для того, чтобы ощутить вдохновение, ему достаточно было войти в мастерскую и закрыть за собой дверь, в последние недели приходилось подолгу настраиваться: рассматривать сделанное накануне, перебирать старые работы, смотреть в окно, слушать музыку, даже читать прежде, чем взяться за кисти. А ведь уже август на дворе, световой день будет только укорачиваться…
И все же, несмотря на все тяжелые моменты дня, ощущение наконец достигнутого успеха не покидало Вадима. Самое главное состоялось: открылась выставка, пришла публика, отзывы будут хорошие – наконец-то, наконец его путь открыт.
Уже подходя к памятнику Грибоедову, Вадим увидел на скамейке справа поникшую и сжавшуюся женскую фигуру. «Черт побери, ну конечно…» – подумал Вадим и подошел к ней.
– Лен, ты что? – Он встал напротив и дотронулся до ее плеча.
Женщина молча покачала головой. Рассыпавшиеся светлые волосы закрывали опущенное лицо.
– Лен, ну перестань, пожалуйста.
Она молчала, и Вадим, вздохнув, уселся на скамейку рядом.
– Лен, ну хватит. Тебе пора домой.
– Вади-и-и-ик, – жалобно всхлипнула она и прижалась, навалилась всем телом, ища контакта, словно пытаясь прорасти в него, не пустить, напитаться его силой и уверенностью. – Вади-и-и-и-ик…
«Господи, да что же делать-то с ней…»
Раздражение, смешанное с жалостью, не давало Вадиму уйти. Он не сомневался, что сделал все правильно: между ними нет и не может быть никаких обязательств и счетов. Он ничего не должен Лене, она ничего не должна ему. Никакой вины на нем нет. Но все же видеть ее боль было мучительно, и бросить ее одну…
«Да что ж такое, в самом деле, вот ведь мелодрама, – думал он, старательно скрывая брезгливость, которую вызывало в нем все это растрепанное хлюпанье, беспорядочно шарящие по его груди и плечам пальцы, горестные ноющие звуки. – Хорошо, что мы не на Плющихе, там я бы вообще ничего не смог поделать».
Когда рыдания стали стихать, Вадим, так и не произнесший ни слова, открыл приложение и вызвал Лене такси. Стараясь не смотреть на ее обезображенное красными пятнами и размазанной тушью лицо, помог ей дойти до машины, усадил на заднее сиденье и молча, не прощаясь, захлопнул дверь.
Глава 18
Август в Кратово – время слегка утомленной дачной неги. Первые восторги от свидания с природой улеглись, загородный быт наладился, гости протоптали тропинки к счастливчикам, засевшим на лето в прозрачных тенях кратовских сосен. Чем ближе окончание сезона, тем заметнее детали: темнеющая под амальгамой блестящей поверхности прохлада большого пруда, бледный песок и хрупкая хвоя на лесных дорожках, золотисто-розовые на закате стволы сосен. В немногочисленных садах старых кратовских дач ароматный и пряный август дразнит румяными боками яблок, роняет в темную траву дымчато-фиолетовые, серебристые на скруглениях сливы.
Марина сидела за столом на застекленной веранде и любовалась слегка запущенным садом – на ее вкус, идеальным. В безупречно ухоженных парках и скверах Чехии ей не хватало этой живописной небрежности, легкой непричесанности, которая придает пейзажу особую прелесть. При этом именно там, за много километров от родных мест, у Марины появился собственный дом с садом, причем именно таким, как принято в Чехии, – очень аккуратным и чистым в любой сезон. В этом саду она, с юности порхавшая диковинная стрекоза с радужными крыльями, никогда не боявшаяся ничего, кроме рутины и правил, вдруг осела и прижилась – то ли в возрасте дело, то ли в чем-то еще?
– Мамуль, ну ты как, выспалась? Чувствуешь себя нормально?
– Замечательно я себя чувствую, – улыбнулась она и протянула руку за чашкой с кофе, которую ей протягивала Надя. – И не лень вам каждое утро таскать сюда всю сервировку с кухни?
– Знаешь, не лень. Зарницкие же всегда здесь собирались, и у Светки это просто в крови – она готова с подносом туда-сюда десять раз бегать, лишь бы потом кушать с видом на сад. Мы даже утром, перед занятиями, чаще всего здесь накрываем. А сейчас дети уехали, так что…