Она глотнула еще. Затем еще раз. И, наконец оторвав бутылку от жадных губ, завинтила крышечку и поставила обратно в холодильник.
Озноб прошел. Света стояла у маленького окна кухни и, обняв себя за плечи, смотрела, как будущий день проявляется, словно переводная картинка: свет становится ярче и теплее, серые в сумрачное время деревья и кусты получают обратно разноцветные оттенки листвы, неподвижный воздух начинает шевелиться, разрывая и растягивая клочки утреннего тумана.
– Так, теперь кофе, – сказала себе Света и достала старую пузатую джезву, в которой варила этот напиток еще мама.
Джезва, впрочем, была единственной посудой для приготовления пищи, к которой блистательная Любовь Николаевна прикасалась в этом доме.
«Значит, Лидочка… моя бабушка, – Света смотрела на маслянистую, покрытую маленькими коричневыми пузырьками поверхность кофе, почти физически ощущая, как медленно ползут мысли. – И я прожила с ней все детство вот так… Ни разу ее этим словом не назвав… Интересно, что ощутила мама, когда узнала, что у нее другая свекровь? Хотя маме, наверно, было все равно».
Кивнув собственным мыслям, Света оторвала глаза от джезвы, которая почему-то сегодня никак не хотела варить кофе, и взглянула в коридор. Воспоминание о сцене с Лешей обожгло внезапно. Этот его взгляд, прикосновение молодой горячей, такой гладкой и будто бы заряженной электричеством руки… Света зажмурилась и постояла несколько мгновений, как будто плотно стиснутые веки и искаженное гримасой лицо могли отогнать воспоминание, которое причиняло боль.
Кофе зашипел, и она проворно сняла джезву с огня. Помедлив, снова открыла холодильник, быстро свернула крышку с овальной бутылки, глотнула из горлышка и добавила бехеровки в кофе.
«Вопрос запаха будет снят, – удовлетворенно отметила она. – Кофе все забивает».
Интересно, в каком настроении проснется Надя? Марина сегодня уезжает. А скоро осень… Уедут ученики. Уедет Надя…
«Начинается привычный квест – Светлана и пустота», – подумала она и присела к столу.
При Лидочке дом Зарницких никогда не пустовал. Даже когда родители разъезжались по своим работам, а дети уходили в школу, Лидия Ильинична была здесь, в доме. Они с Володькой даже не носили ключей на шее, как другие дети: Лидочка никогда не отлучалась надолго, разве что в магазин. Она постоянно была чем-то занята: то хлопотала по хозяйству, то читала, то занималась рукоделием. В своей взрослой жизни, страдая от бездетного замужнего одиночества, Света часто вспоминала домработницу: «Надо просто, как Лидочка, найти себе занятие и не забивать голову ерундой». Ну что ж, оказалось, что много лет она ставила себе в пример родную бабку, вовсе не бездетную. Марию Ивановну, свою официальную бабушку, Света не помнила: та скончалась, когда ей исполнилось всего пять лет.
«Это ж надо, какая у нас, оказывается, фамильная скрытность!» – думала Света, отстраненно разглядывая экзотический узор халата, который чья-то заботливая рука вчера достала для нее из резного черного шкафа в спальне.
Сама она материнских халатов не носила – предпочитала сразу после пробуждения влезть в штаны и футболку. Но тот, кто укладывал ее вчера, похоже, в деталях представлял Светлану утреннюю и подготовил именно халат, который можно надеть без лишних движений.
«Черт, что же все-таки там было вечером? Может, удастся вспомнить?» – снова нахмурилась Света и сделала большой глоток кофе с ликером.
Поймать бы все эти мысли, мелькающие на периферии сознания, и связать во что-то цельное. Но слишком много всего навалилось. И Лидочка, и Леша, и Митя…
«Поэтому я и напилась. Просто стресс. Жаль, что Митя сбежал… Я на него рассчитывала».
Митя был знакомым Невельских, и они порекомендовали его для преподавания в пансионе. Неплохой художник, но главное – хороший учитель: живой, спокойный и умеющий не только рассказать, но и побудить к самостоятельной работе. Света пригласила его провести мастер-класс для воспитанников, потом решили, что он будет приезжать раз в пару недель, – и к августу Митя стал уже привычной и приятной частью жизни пансиона.
– Ты поосторожней с ним, – предупредила ее Надя, когда он приехал впервые и сразу начал поглядывать на хозяйку с живым интересом. – Он такой…
– Какой? – хихикнула Света.
Она прекрасно поняла, но не могла отказать себе в удовольствии подразнить подругу: уж больно было забавно, что Надька умудрилась до сорока с лишним лет сохранить повадки целомудренной школьницы.
– Ну такой. Сама понимаешь, – Надя очень старалась быть раскованнее и даже слегка покраснела от усилий. – Бабы на него вешаются. А он и рад.
– Хорошо, Надь, я буду очень осторожна, – сказала Света иронически и, вопреки опасениям подруги, действительно держала оборону.
Впрочем, процесс был приятен для обоих участников: Света и Митя как будто исполняли сложный ритуальный танец, то сужая, то расширяя круги, поворачивались друг к другу самыми выгодными сторонами, но не сближались даже на дистанцию поцелуя. Как сказал однажды Митя, грызя травинку и улыбаясь, глядя ей прямо в лицо: «Предвкушение – важная часть процесса». Света тогда почувствовала какую-то щекотку на шее и машинально провела рукой от слегка выступающего позвонка до коротких колких полос на затылке. А он понимающе рассмеялся – и оба в тот момент осознали, что решение уже принято, осталось только дождаться. Вчерашний поцелуй должен был стать началом новой эры – и хотя никто не мог заранее сказать, сколько она продлилась бы, это волновало и радовало.
Светлану страшно бесила всеобщая российская убежденность в том, что женщине за сорок в России глупо рассчитывать хоть на какую-то личную жизнь. Куда ни сунься – в интернет ли, в телевизор, в кино – везде одно и то же. Молодые напирают, конкуренция зашкаливает, всех приличных мужиков разобрали еще щенками, тетка за сорок – порченый товар… После долгих лет жизни за границей все эти очевидные для соотечественников истины казались диким набором средневековых заблуждений. Но разделяли их, кажется, все.
– Надь, а ты тоже считаешь, что после сорока уже ловить нечего? – спросила она как-то у подруги.
– Ну как тебе сказать… Мужиков же мало. А молодым надо за кого-то выходить, – рассудительно заметила Надя. – Ленка вот постоянно пасется на сайтах знакомств. Говорит, что интерес есть, если не указывать реальный возраст. Пишешь «тридцать пять» – и полно желающих. А укажешь честно «сорок два» – и все. Женщинам за сорок пишут или совсем негодные старики, или очень молодые. Ну, ради секса. А некоторые и на содержание надеются.
Включая иногда телевизор, Света с ужасом смотрела на безжалостно выглаженные пластикой лица женщин, которые пытаются удержаться в лидерах гонки за успехом и личным счастьем.
– Слушай, ну как такое возможно, Надь? Все книжные завалены книгами про французские секреты красоты и шарма, и при этом все кругом одеты одинаково, губы надутые, лица без мимики? Да никто из моих знакомых француженок и не подумал бы переделывать нормальную грудь или колоть ботокс до сорока. Я недавно в группу про красоту зашла на «Фейсбуке», это же полный мрак! Там все посты – про поиск пластических хирургов. Это же чистая азиатчина – так себя перекраивать в угоду каким-то стандартам! – кипятилась Света.
Надя ее горячности не принимала:
– Тебе легко говорить, ты живешь в Европе, у тебя муж иностранец и два гражданства. А эти девочки конкурируют за мужчин. Может, для кого-то пластика – единственный способ вылезти из нищеты? Станет красоткой, выскочит замуж…
– Да за кого замуж? Мужики же не идиоты покупаться на все это искусственное!
– Ну это ты зря. Во-первых, они разные. Во-вторых, им-то как раз женская конкуренция по кайфу. Классно же, когда за тебя так бьются. Каждый мужик сегодня чувствует себя желанным призом в большой игре. Похоже, мы живем в эпоху нового дефицита – только сейчас женщины конкурируют не за колбасу или туалетную бумагу, а за молодость и приличного мужика.
Света обреченно замолкала, так и не уяснив, какое отношение к секретам красоты и шарма имеет пластическая хирургия, а назавтра тема продолжалась уже с другой собеседницей.
– Светк, вот я тебе удивляюсь, – говорила, с детской бесцеремонностью разглядывая Свету, соседка Лика, которая училась в кратовской школе на шесть лет старше нее. Тогда они из-за большой разницы в возрасте, конечно, не дружили, а сейчас довольно часто вместе пили кофе и болтали. – Как тебе удается быть такой спокойной в плане внешности? То есть ты нормально выглядишь, конечно, но все-таки можно было бы что-то подправить – блефаро там сделать, шею освежить… Возраст все-таки не тетка, а сейчас столько возможностей.
Муж Лики был успешным бизнесменом. Высокий и накачанный, с уже заметно редеющими волосами, он держался с уверенностью альфа-самца и часто приезжал в Кратово на своем огромном джипе глубоко за полночь, а то и вовсе оставался ночевать в Москве. Лика же делала одну пластическую операцию за другой и постоянно меняла диеты, оставляя неизменным только один компонент: алкоголь. В свой «средиземноморский» период Лика стала ценителем красного вина, а сейчас, перейдя на кето, предпочитала скотч или коньяк, «потому что там нет сахара».
Светкины бедра были шире Ликиных на пару размеров. Шея и веки, видимо, и правда могли вызвать интерес пластического хирурга – особенно в безжалостной к женскому возрасту России. Но загадочный флер, который придавала Свете ее заграничная жизнь, отчасти компенсировал эти недостатки в глазах скептически настроенной соседки. А появление на горизонте мускулистого татуированного Мити как бы доказывало, что варианты возможны даже у тех, кто в бальзаковском возрасте нагло позволяет себе носить простые белые рубашки с широкими «неженственными» штанами и даже не краситься.
– Он, конечно, голодранец, но в койке наверняка хорош, – мечтательно сказала Лика, глядя на колдующего над мангалом Митю. – Да?
– Не знаю пока, – со смехом отмахнулась Света.