Они кивали, и слушали, и действительно старались не забывать о калитке. Но тогда в доме были Надя и дети, а сейчас Света жила одна.
«И слава богу, – с ожесточением думала она, – теперь я сама себе хозяйка, и никто мне не будет указывать».
Когда из Кратова вслед за детьми уехала Надя, в опустевшем доме сгустилось одиночество. Словно парализующий газ, оно забралось во все углы, щели и поры, вытеснив воздух. Света могла целый день проваляться в постели или слонялась по дому в пижаме, прикасаясь то к одному, то к другому безмолвному предмету.
Это было невыносимо.
В ее заграничной жизни одиночество было привычным дневным состоянием. Работать в офисе ей было бы нелепо: бизнес Пьера не только давал приличный доход, но и требовал частых разъездов, и жена, конечно, ездила с ним. Если бы Светлана вышла на работу, эти поездки пришлось бы согласовывать с начальством или пропускать, и их наполненная короткими романтическими вылазками семейная жизнь омрачи лась бы чередой досадных разлук. Преподавание тоже не годилось: даже частный учитель не может без расписания, а ей нужно было быть свободной для мужа. Поэтому, проводив Пьера в офис, Света погружалась в самые разнообразные занятия, которые должны были заполнить день до вечера.
Не хозяйство, боже упаси! Этим занималась приходящая домработница, иначе их бы просто не поняли. Света подолгу пила кофе, много гуляла, фотографировала, была постоянной гостьей в модных магазинах и на блошиных рынках – и все это в наушниках. Музыка, окружавшая Светлану с детства, и сейчас оживляла все ее занятия. Плейлисты были бесконечными: русская классика, итальянская опера, самые странные миксы современных электрических ритмов. Звуки были ее страстью, предметом коллекционирования, фоном всех мыслей и чувств. Если в плеере кончался заряд, она могла подолгу, замерев на какой-нибудь скамейке, прислушиваться к шипению велосипедных шин по асфальту, едва слышному плеску воды о гранит парапета, обрывкам речи. Она даже читала под музыку! И чем толще книга, тем лучше: нырнешь в придуманный мир – и ты сама себе не хозяйка.
Не хозяйка. Это и стало проблемой. Когда Свете наскучило плыть по течению, она вдруг осознала, что ничего не решает сама. Пьеру этот расклад казался совершенно естественным:
– Дорогая, но ведь я забочусь о тебе, а ты заботишься обо мне. Мы оба подстраиваемся под бизнес, который нас кормит, но тебе не приходится больше ничего делать. И нам весело вместе. Не этого ли мы хотели с самого начала? Не капризничай, пожалуйста, у меня так много работы.
У него действительно всегда было много работы.
Когда после переезда в Бельгию Пьер предложил жене заняться антикварным книжным магазином, она жалела только о том, что этого не случилось лет на десять раньше. Сейчас они оба понимали, что магазин должен заменить ей неродившихся детей, а заодно и поездки, в которые муж теперь отправлялся без нее.
Светлана увлеклась новым делом и с удовольствием проводила дни в магазине, где над стеллажами, набитыми прозой и поэзией разных эпох, постоянно звучала музыка. Когда она впервые увидела Филипа, в пропахшем книгами воздухе плыла Фантазия фа минор Шуберта.
– Мадам, конечно, знает, что в эпоху Возрождения тональность фа минор считалась самой подходящей для произведений о неразделенной любви? – тонко улыбнулся ей худой остроскулый шатен с несколько женственной стрижкой каре.
Она до сих пор хмыкала, вспоминая, каким благовоспитанным молодым человеком показался ей тогда Филип. Спустя пару месяцев от одного его «привет» ее бросало в жар…
Теперь музыка в старом доме звучала круглосуточно. Света казалась себе аквариумной рыбкой, медленно плавающей в одиноком забытьи, но сил на то, чтобы позвонить или поехать к кому-нибудь, у нее не было.
«Хватит с меня людей, – думала Света, – от них одни неприятности».
Через несколько дней бессильной хандры Света решила: вместо того, чтобы ругать себя за бесцельное пижамное безделье, нужно назначить себе отпуск. Скажем, на пару недель. Она отдохнет, как это можно сделать только наедине с собой, а потом поедет в Париж – разводиться и…
Никакого «и» на самом деле не было.
Она заказала в хорошем магазине несколько коробок вина, кое-чего покрепче, шоколад, орехи, сыр и яблоки. И, закрыв за курьером дверь, решила отдыхать по полной.
В какой-то момент в проеме двери внезапно возникла Лика.
– Что это у тебя дверь открыта? – спросила она, задумчиво глядя на Свету, которая сидела на старом диване в расхристанной пижаме и с немытыми волосами.
– А, привет. – Света почти точным движением щелкнула по кнопке пульта, делая потише, и подняла повыше бокал, – будешь?
Лика стояла не двигаясь.
– Свет, ты в порядке?
– В полном! – оглушенная музыкой хозяйка, не осознавая этого, почти кричала.
Лика двинулась к дивану, и пара пустых бутылок, звякнув, покатилась по полу. Она поморщилась при виде блюда с огрызками яблок и сыра и повернулась к соседке:
– Точно?
– Анжел, ну что ты пристала? Все окей у меня, – довольно зло ответила Света, приканчивая вино в пузатом бокале.
– Я Лика. – Соседка сложила руки на груди, как будто защищаясь. – Зашла просто по-соседски, проведать. Твои все уехали?
– Уехали! – выкрикнула Света и тут же добавила тихо: – Совсем уехали, меня одну оставили. Бедную, несчастную Фоню бросили одну.
– Какую фоню, Свет, ты о чем вообще?
Света, не отвечая, шарила ногой у дивана, но, не найдя того, что искала, встала, бормоча под нос французские ругательства. И пошла по коридорчику в кухню, крича:
– Фоня – это я! Мое настоящее имя! Чтоб ты знала!
Лика вошла вслед за Светой в небольшую кухню и снова поморщилась от несвежего запаха и мерзкого зрелища засохших объедков, множества испачканных стаканов и валяющихся по углам пустых бутылок.
– Ты что, водишь сюда кого-то? – поинтересовалась она.
– Да что ты цепляешься-то, Анжел? Захочу – приведу! Что тебе вообще надо? Ты что, пришла воспитывать меня? – Света выпрямилась, держа в руке новую бутылку, и посмотрела на соседку злыми покрасневшими глазами.
Та тряхнула крашеной гривой и произнесла с нажимом:
– Лика я, Лика! Никакая я тебе не Анжела! А пришла, потому что волнуюсь за тебя. Музыка грохочет, двери нараспашку, ты вон в каком состоянии… Мало ли что случиться может! Свет, ты давай прекращай это дело.
– Да ты достала, честно! – огрызнулась Света, не глядя на нее. – Пришла тут, командует… Дома у себя командуй!
– Свет, я серьезно. Ну нехорошо это. Ты же тут совсем одна. И пьешь.
– Я одна! Да! И делаю, что хочу. – Света, пошарив неверной рукой по столу, взяла штопор и нацелилась на горлышко бутылки.
– Свет, это плохо кончится, говорю тебе. Давай вызовем врача!
– Слушай, ты, маркиза ангелов! – рассвирепела Света. – Ты не охренела, а? Чего ты лезешь куда не просят? Дома, небось, не выступаешь, а? Рога свои молча носишь?
– Ах ты… гадина! – глухо, будто от сильного удара в живот, выдохнула Лика. – Ах ты…
И, еле сдерживая мгновенно набежавшие слезы, выскочила из кухни.
Света удовлетворенно улыбнулась и, кивая сама себе, откупорила бутылку и наполнила замызганный бокал…
Один раз позвонил отец – и очень удачно, утром, когда она была еще вполне в состоянии нормально разговаривать.
– Как ты, дочь? – бархатно спросил академик.
– Все хорошо, пап, – ответила она беспечно.
– Чем занята?
– Да так, по мелочи. Читаю, музыку слушаю. Отдыхаю, в общем.
– Хорошо. Я, собственно, звоню напомнить, что тебя ждут в том французском колледже. Я вчера встретил в университете Дмитрия Владимировича, который ищет преподавателя. Позвони ему, пожалуйста, поскорее. Он ждет именно тебя.
– Да, пап, хорошо.
– Ты не потеряла его номер? – настаивал отец.
– Нет, не потеряла, вот он, прямо у меня перед глазами. Я позвоню!
Когда это было, она не смогла бы вспомнить.
На днях.
Пару раз она выходила пройтись по поселку, но результат ей не понравился. Противный мужик, с которым она когда-то встречалась в веселой компании у магазина, похоже, всерьез решил с ней сблизиться, и отделаться от него оказалось ужасно трудно. А людей, с которыми ей хотелось бы поговорить, здесь не было. Да и где они были?..
«Никому я не нужна. И мне никто не нужен», – повторяла она, как мантру.
Груда бутылок росла, у кровати валялись книжки, которые она листала в минуты просветления. Еда, кажется, закончилась, но это ее не волновало. В ящике с вином оставался еще с десяток бутылок.
Когда в дверь заколотили, у нее играл Второй концерт Рахманинова – великая, невозможная музыка, которая всегда вызывала в душе какую-то ликующую горечь. Когда во второй части струнные немного поутихли, вдруг стало слышно, как кто-то тяжко стучит в дверь и сразу, не дожидаясь ответа хозяев, топает по дому. Света, покачиваясь, прошла к выходу из гостиной в коридор – и тут же грубая рука отшвырнула ее в сторону. Она упала, ударившись о стену, и в тягостном недоумении смотрела, как три фигуры вошли в комнату и начали рыскать по полкам и ящикам.
Она пыталась кричать, но погромщики, казалось, слышали только музыку и даже двигались в такт с гремящими в воздухе звуками концерта. Тогда она решила остановить их силой. Повиснув на локте у одного из этих людей без лиц, Светлана получила мощный удар в висок, а потом, лежа на полу, еще несколько тычков ногами.
– Давай в подпол ее, – скомандовал один из налетчиков, открывая крышку, которая так кстати оказалась на виду, когда содрали ковер.
– Выберется же.
– Ну мы уже далеко будем.
– А ничего, что она нас видела? – спросил тот, что помоложе.
– Да она же в дымину, ты чо, не видишь? Запрем, а как проспится, и не вспомнит ничего… – И более опытный налетчик захлопнул люк за рухнувшей в погреб Светланой.