Забытые пьесы 1920-1930-х годов — страница 10 из 27

«Товарищ Цацкин и К^о»

КОМЕДИЯ ИЗ ЖИЗНИ СОВРЕМЕННОГО ЕВРЕЙСКОГО МЕСТЕЧКА

(Пьеса в шести актах)

Действующие лица:

ФАЛИК, бывший староста, хозяин постоялого двора.

ТРИ ПОСТОЯЛЬЦА.

ЕВРЕЙ.

ЕФИМ ЦАЦКИН, авантюрист.

ЛЕЙБ ГЕР, местный богач, хозяин мельницы.

ИОСИФ, сын Лейба Гера.

ГИТЛЯ, мать Иосифа.

АБРАША, пионер, сын Гера.

ЭЛЕОНОРА, дочь Лейба Гера.

АДЕЛЬ, сестра ее.

РЕБ ЙОСЛ, бухгалтер Гера.

УШЕР, управляющий мельницей.

ЛИПА, рабочий, рабкор.

РАБОЧИЙ.

БЕЙЛА, сестра Липы, комсомолка.

ДИНА, дочь Гера.

МЕЛЬНИК.

САЛИМАН ИСАЕВИЧ — местечковый шалопай.

ИВАНОВ, предсельсовета.

РЕБ ХАИМ, кустарь, отец Липы и Бейлы.

МОИШКЕ, мальчик.

ДЕВУШКА.

ГИНДЫЧКА, жена реб Хаима.

УПРАВЛЯЮЩИЙ ВИНТРЕСТА.

РАЙТЕХНИК.

СУДЬЯ.

ФИНИНСПЕКТОР КОЗЛИК.

СЛЕДОВАТЕЛЬ.

МОЙШЕ, рабочий.

МАЛЬЧИК, посыльный.

Акт первый

Постоялый двор. Небольшая комната. Несколько кроватей стоят, почти касаясь друг друга. На кроватях и за столом сидят три ПОСТОЯЛЬЦА. Двое уже сняли пиджаки и ботинки, готовые ложиться спать.
Входит ХОЗЯИН.

ХОЗЯИН. Вы уже спать ложитесь? Не рано ли?

1-й ПОСТОЯЛЕЦ. Пора. Впереди шестьдесят верст.

ХОЗЯИН. По-нашему это называется: «День да ночь, сутки прочь, ближе смерть и меньше службы». (Смеется. Усаживается.) Эх, эх, эх, плохая жизнь. Не такой была она раньше.

2-й ПОСТОЯЛЕЦ. Сладко ели и тепло спали?

ХОЗЯИН. Разные были времена: и царю прослужил я двадцать пять лет. Голодал, страдал, чуть не умер, но, видно, на роду у меня было написано, что я должен еще содержать постоялый двор и иметь много радостей.

1-й ПОСТОЯЛЕЦ. Я сам чуть не открыл в этом году постоялый двор.

ХОЗЯИН. А если бы вы открыли постоялый двор, так постояльцы бы сразу примчались к вам?

1-й ПОСТОЯЛЕЦ. Не сразу, постепенно.

ХОЗЯИН. Публика не любит, чтоб постояльщик был дураком. Она ищет человека.

1-й ПОСТОЯЛЕЦ. А почему вы думаете, что я дурак?..

ХОЗЯИН(не смущаясь). Я говорю вообще.

2-й ПОСТОЯЛЕЦ. Вы думаете, что мы у вас остановились только потому, что вы очень умный человек?..

ХОЗЯИН. А скажите, пожалуйста, откровенно, не потому?

3-й ПОСТОЯЛЕЦ. Эх, реб Фалик, на старости вы немного съехали.

ХОЗЯИН. Я съехал. А если вы станете головой вниз, то разве достигнете моего положения? (Пауза.) Как вы видите меня, так я пробыл двадцать пять лет старостою местечка. Обо мне мог бы вам рассказать и губернатор, и исправник, и урядник… Вы не смотрите, что я старый, потрепанный еврей, у которого при душе нет копейки. За время керенщины^{107} местечко внесло мне две тысячи рублей керенками, чтобы я занял прежний пост старосты, но я не согласился. Га, простой постояльщик? Зачем мне эта шапка, чтобы меня убили? Думаете, что я не люблю чести. Где это слыхано, чтобы еврей не любил чести, но я добился достаточно большой чести. Меня знают всюду. Меня знает Варшава, Киев, Одесса, Петербург. Мало того, меня знают за границей… Когда германцы и австрийцы заняли местечко, где стояли все главные офицеры? Не у Фалика-старосты? А ваша власть не останавливается поныне у меня? Ой, ой, ой.

1-й ПОСТОЯЛЕЦ. Почему это наша власть?.. Пусть она будет вашей.

2-й ПОСТОЯЛЕЦ. Смелость еврея: он нам говорит, наша власть, будто бы мы коммунисты или, прости господи, бандиты.

ХОЗЯИН. Ша, чем вам так не нравится власть? Что вы докладываете? Наследство вашего деда к ней?..

1-й ПОСТОЯЛЕЦ. Ша, ша, что вы раскачались, разве вы сдали койку с шумом? Дайте спать, явился защитник.

ХОЗЯИН (уходя). Это вовсе не евреи, а бог знает что. (За кулисами.) Ты с ними по-человечески разговариваешь, а они тебя съесть хотят. Тьфу!

Уходит.

2-й ПОСТОЯЛЕЦ. Нашел чем гордиться, берлинские и нью-йоркские собаки его знают, шутка ли, такая персона.

Входит ЕВРЕЙ.

ЕВРЕЙ(громко). Янов — это Пиков, а Пиков — это Ярмолинец^{108}, а Ярмолинец — не лучше, чем Городок. Одно и тоже. Там грабители, и то же самое здесь. Вы только подумайте, мне, живущему сорок лет в местечке, они больше двадцати рублей не дают. Мне… Вы только подумайте, кому.

1-й ПОСТОЯЛЕЦ. Кто не дает?

ЕВРЕЙ. Я знаю, кто не дает, все они жулики.

2-й ПОСТОЯЛЕЦ. О ком же вы говорите?

ЕВРЕЙ. Я ведь говорю вам, что не знаю. Я им говорю, грабители. У меня ведь хозяйство на сто — двести рублей. Вы всегда сумеете с меня взыскать, а они в один голос: нельзя. Жить чтобы им нельзя было, этим трефным рожам^{109}.

3-й ПОСТОЯЛЕЦ. Что, вы здешний?

ЕВРЕЙ. А вы что думаете, я с неба свалился?

3-й ПОСТОЯЛЕЦ. Кем же вы так недовольны?

ЕВРЕЙ. Разве я вам не говорил — кем?

1-й ПОСТОЯЛЕЦ. Что же это, ваши друзья?

ЕВРЕЙ. Какие друзья — враги!..

1-й ПОСТОЯЛЕЦ (улыбаясь). От врагов нельзя ведь ждать добра.

ЕВРЕЙ. Зачем же я их избирал?

3-й ПОСТОЯЛЕЦ. Куда вы их избирали?

ЕВРЕЙ. Вы притворяетесь? Что значит куда… в ссудо-сберегательную… (Все смеются.) Смейтесь, вам весело. Пожили бы у нас в местечке, скоро бы перестали хохотать. Не местечко, а дыра… Бани нет, ссудо-сберегательная состоит из одних бандитов, настоящие еврейские петлюровцы. В синагоге беспорядки, раввин умирает с голоду, резники режут трефную птицу^{110}, даже кантор^{111} — и тот, скорее, годится в бондари… Голос у него, как у… простите за выражение… (Машет рукой.)

Входит ХОЗЯИН с ЕФИМОМ ЦАЦКИНЫМ.

ХОЗЯИН (указывая на свободную кровать). Здесь можете лечь. Постель чистая, и клопов нет. У меня на этой самой кровати сам Пелихов спал. Слышали об известном фабриканте Пелихове. Га?

ЦАЦКИН. Слышал. У вас и поужинать можно?

ХОЗЯИН. Что за вопрос. Что угодно, кроме птичьего молока. Я вам принесу такой ужин, что вы пальчики облизывать будете. (Подсаживаясь.) Понимаете, я сам исключительный повар. Вы еще не лакомились моими блюдами? Когда я служил в сто тридцать втором пехотном Бендерском полку тридцать третьей дивизии^{112}, то я столовался у сахарозаводчика Лазаря Бродского…^{113} Теперь вы понимаете, почему у меня хороший нюх в кухонном деле? Я вам еще вот что скажу…

ЦАЦКИН. Может быть, вы раньше принесете поесть?

ХОЗЯИН. Сейчас, сейчас, одну минуту.

Уходит. Все внимательно рассматривают ЦАЦКИНА.

ЦАЦКИН (ко всем). Что у вас нового?

ЕВРЕЙ. Нового в этой, простите за выражение… Вы знаете, как это говорится: бог высок, пан далек, а пидпанки что хотят, то роблют.

1-й ПОСТОЯЛЕЦ. Вы приехали из большого города, вот у вас, верно, новости.

ЦАЦКИН (неохотно). Да, я приехал из Москвы.

ВСЕ (в один голос). Из самой Москвы?

ЦАЦКИН (пренебрежительно). Я сам тамошний, все время живу на Покровке, 12, рядом с Кремлем.

ЕВРЕЙ. Вы знаете, верно, Троцкого^{114} и Зиновьева^{115}?

ЦАЦКИН. Важность. Я вижу ежедневно Пшибышевского, Тургенева, Мережковского, Уриэль Акосту^{116}. Они рядом со мной живут.

1-й ПОСТОЯЛЕЦ. Что мы, провинциалы, знаем. Скажите, правда, что Троцкому строят такой же мавзолей, как Ленину?

ЦАЦКИН. Нет. По московским декретам раньше умирают, а потом строят мавзолей.

2-й ПОСТОЯЛЕЦ. А Каменева^{117} вы тоже видели?

ЦАЦКИН. Важность. Я даже знаком с его женой, Ольгой Давыдовной^{118}.

2-й ПОСТОЯЛЕЦ. Так это правда, что Каменев и Троцкий родственники?

ЦАЦКИН. В Кремле все родственники, не родственников нет, выселили.

3-й ПОСТОЯЛЕЦ. Йом-кипур^{119} вы молились в Москве?

ЦАЦКИН. Да. В Москве старая башня, ее переделали в синагогу^{120}, исключительно для почтенных евреев. Вы, может быть, слышали про Сухаревку? Так это она и есть.

ЕВРЕЙ. Так Сухаревка просто синагога?

ЦАЦКИН. А что вы думаете, Иерусалимский храм^{121}? Расскажите лучше, что у вас нового в местечке?

2-й ПОСТОЯЛЕЦ. Фе, вы смеетесь, что может быть у нас нового? Интересно послушать московского кантора, вот, должно быть, голос…

ЦАЦКИН. Московский кантор молится один раз в году. Он свой голос оберегает, но когда раскрывает свою глотку, то на Арбате слышно. В Москве на каждом квартале синагога, а в каждом доме церковь.

1-й ПОСТОЯЛЕЦ. Значит, все-таки церквей больше?

ЦАЦКИН. Да, немного больше.

3-й ПОСТОЯЛЕЦ. А чем это объяснить?

ЦАЦКИН. Политика такая Совнацмена…^{122} расширяют и поощряют права национальностей.

ХОЗЯИН (входит с ужином в руках). Можете отведать. Фалик-староста плохим ужином вас не накормит.

ЦАЦКИН. Такой человек (указывает на хозяина) у нас в Москве считается героем труда, и ему одевают медаль.

ХОЗЯИН (восторженно). Что вы?..

ЦАЦКИН. А таких, как вы (указывает на еврея), признают инвалидами труда и тоже награждают медалями.

Все восхищенно переглядываются.

ХОЗЯИН. А вы думаете, что у меня нет своей медали… Посмотрите.

Убегает.

1-й ПОСТОЯЛЕЦ. Но ведь мы торговцы.

ЦАЦКИН. Неважно. Торговцы теперь в почете. Торговцы теперь называются «Красные торговцы» и состоят членами Союза красных торговых пролетариев.

ХОЗЯИН (входит, гордо показывает медали). Видели? Тоже в помойной яме же не найдешь.

ЦАЦКИН. Разве это медали? Московские медали содержат каждая не менее десяти фунтов чистого золота девяносто шестой пробы.

ЕВРЕЙ. Какие же нужны документы, чтобы получить медаль?

ЦАЦКИН (пренебрежительно). Ерунда, для инвалидов труда достаточно удостоверения врача, что он не болен венерической болезнью и что ему привита своевременно оспа.

ЕВРЕЙ. Тогда ведь все получат медали.

ЦАЦКИН. А вы думаете, что в Москве дураки сидят? Не захотят — не дадут, и жаловаться некому. Теперь вы мне расскажите о вашем местечке.

1-й ПОСТОЯЛЕЦ. Нашел о чем интересоваться. Есть у нас раввин, резник, кантор, богач: прохвост, сын прохвоста, мошенник, сын мошенника, одним словом, собака и больше ничего.

2-й ПОСТОЯЛЕЦ. У этого богача есть дочка, которая орудует делами отца и вертит всем начальством.

3-й ПОСТОЯЛЕЦ. Имеется у нас местечковый сумасшедший.

ЦАЦКИН. Подождите, не все сразу. Чем же занимается ваш богач?

ВСЕ (перебивая друг друга). Он мельник, сукновальщик, хочет открыть табачную фабрику.

ЦАЦКИН. С вами не столкуешься. Дайте я уж раньше доем.

Ест. Пауза.

ХОЗЯИН (подсаживаясь к ужинающему Цацкину). А вы думаете, что я не герой. Можете поверить, я не из таких. Если вы послушали бы мою географию. Я говорил с царем с глазу на глаз, так как с вами разговариваю, и знаете когда?.. Ой, ой, ой, давно. Служил я тогда в сто тридцать втором пехотном Бендерском полку тридцать третьей дивизии…

1-й ПОСТОЯЛЕЦ. Реб Фалик, я хочу спать, может быть, вы замолчите.

2-й ПОСТОЯЛЕЦ. Мы знаем, что вы герой.

ХОЗЯИН (к Цацкину). Я вам, пане, тоже надоел?

ЦАЦКИН (коротко). Да.

ХОЗЯИН (смущенно). Людям не угодишь.

Медленно уходит, манит с собой еврея. Все ложатся спать. Свет гаснет.

2-й ПОСТОЯЛЕЦ (шепотом). Слышишь, Йося, а что, если посоветоваться с этим насчет Гера?

1-й ПОСТОЯЛЕЦ. Что он ему сделает?

2-й ПОСТОЯЛЕЦ. Неважно. Мы ему расскажем, что Гер незаконно владеет мельницей, что благодаря дочке он вертит всем в районе. Может быть, он шишка в Кремле и сумеет нам помочь.

ЦАЦКИН прислушивается.

Нужно ему рассказать, что финагент и райтехник служат не власти, а Геру. Что фининспектор накладывает на конкурентов Гера такие налоги, что они погибают. Что значит — молчать, ведь мы пострадавшие.

ЦАЦКИН слезает с кровати и подслушивает.

1-й ПОСТОЯЛЕЦ. А может быть, это его шпион?

2-й ПОСТОЯЛЕЦ. Что ты, с ума сошел?

1-й ПОСТОЯЛЕЦ. Хорошо, тогда утром.

Укладываются. ЦАЦКИН храпит. Светает.

ЦАЦКИН (истерически вскрикивает). Ой, ой, ой!

Все схватываются.

1-й ПОСТОЯЛЕЦ. Что случилось?

ЦАЦКИН. Тьфу ты, черт. Нехороший сон приснился мне. (Три раза сплевывает.) Тьфу, тьфу, тьфу. Нет, больше спать не буду. Еще один такой сон, и я получу разрыв сердца.

1-й ПОСТОЯЛЕЦ. Нужно одеваться, впереди шестьдесят верст.

2-й ПОСТОЯЛЕЦ (к первому, тихо). Как ты думаешь, поговорить с ним?

ЦАЦКИН напевает под нос мотив.

1-й ПОСТОЯЛЕЦ. Я с ним заговорю, ты поддержишь меня.

2-й ПОСТОЯЛЕЦ одобрительно качает головой.

1-й ПОСТОЯЛЕЦ(к Цацкину). Гм… пане еврей…

ЦАЦКИН, притворяясь увлеченным рассветом.

2-й ПОСТОЯЛЕЦ (озираясь, ко второму, мимикой спрашивает, как быть). Вы слышите, реб еврей?

ЦАЦКИН(холодно). Вы меня зовете?

1-й ПОСТОЯЛЕЦ. Да.

ЦАЦКИН. Меня зовут Ефим Степанович Цацкин.

1-й ПОСТОЯЛЕЦ. Очень приятно, у нас к вам небольшое дело…

Немая сцена. 2-й ПОСТОЯЛЕЦ недоволен подходом 1-го ПОСТОЯЛЬЦА и хочет сам заговорить.

ЦАЦКИН. Не лучше ли один из вас?

1-й ПОСТОЯЛЕЦ(ко второму). Ты ведь шепелявишь.

2-й ПОСТОЯЛЕЦ(к первому). Я, врагам моим болячка, это ты сопишь, как собака.

1-й ПОСТОЯЛЕЦ (к Цацкину). Выслушайте меня.

ЦАЦКИН(гордо). Если вы не столкуетесь, я не приму вас и не выслушаю.

Немая сцена. Евреи столковываются.

1-й ПОСТОЯЛЕЦ. Мы, пане, мельники здесь, недалеко, на Буге.

2-й ПОСТОЯЛЕЦ одобрительно качает головой.

В пяти верстах отсюда содержит мельницу богач Лейб Гер. Хотя он еврей, но душа у него трефная. Он нас больше притесняет, чем власть.

2-й ПОСТОЯЛЕЦ. Вы понимаете, мы ему конкуренты.

1-й ПОСТОЯЛЕЦ. Он нас облагает такими налогами, что остается только броситься в Буг.

ЦАЦКИН. Как он может облагать вас налогами?

ОБА. Как?

1-й ПОСТОЯЛЕЦ. Он все может. У него и финагент, и райтехник, и даже судья, все свои…

2-й ПОСТОЯЛЕЦ. А если нужно пойти выше, так он посылает свою дочку-красавицу, а она уж все сделает.

ЦАЦКИН. Он занимается только мельничным делом?

ОБА. Что?

2-й ПОСТОЯЛЕЦ. Он и мельник, и сукновальщик, торговец малясом^{123}, главный самогонщик, процентщик.

1-й ПОСТОЯЛЕЦ. А теперь он еще пустит табачную фабрику…

ЦАЦКИН. Что же вы хотите?

1-й ПОСТОЯЛЕЦ. Чтобы вы нам посоветовали…

2-й ПОСТОЯЛЕЦ. Еврей должен помочь еврею…

ЦАЦКИН (пренебрежительно). Что ж, его можно отправить в тюрьму, в два счета.

1-й и 2-й ПОСТОЯЛЬЦЫ. Нет, нет, только не это… Мы не должны этого делать…

ЦАЦКИН. Тогда есть другой способ. (Выпрямляется и тычет себе пальцем в грудь.) Я с ним поговорю с глазу на глаз.

1-й и 2-й ПОСТОЯЛЬЦЫ восторженно смотрят на него.

ЦАЦКИН. Я у вас за труды ничего не возьму. Дайте мне ваши извещения о подоходном и уравнительном сборе и патенты для доказательства, что я вами послан.

1-й ПОСТОЯЛЕЦ. С удовольствием.

2-й ПОСТОЯЛЕЦ. Очевидно, бог вас послал.

ЦАЦКИН. Дайте документы, я сейчас же еду.

Минуту оба колеблются. Быстро собирают документы и передают ему.

1-й ПОСТОЯЛЕЦ. Где же мы вас увидим?

ЦАЦКИН (многозначительно). Цацкина знает весь мир. Итак, прощайте.

Жмет им руки с видом, исполненным самодовольства.

1-й ПОСТОЯЛЕЦ. Так мы на вас полагаемся, как на твердую скалу.

2-й ПОСТОЯЛЕЦ. Вы наш Мессия.

ЦАЦКИН (громко). Мы еще с вами увидимся, и вы узнаете, кто такой Ефим Степанович Цацкин.

Уходит. Евреи в восторге провожают его глазами.

Занавес.

Акт второй

Богато убранная комната в квартире Лейба Гера.

ИОСИФ (вбегая в костюме физкультурника, сталкивается с входящей из противоположной двери матерью. Вскрикивает от неожиданности). У, у, у…

МАТЬ. Ты что, с ума сошел, людей не видишь? Парень без штанов, голый, срам какой, убирайся, я тебя видеть не хочу.

ИОСИФ (смеется). В порядке футбольной дисциплины вам, матушка, предлагается впредь не оскорблять руководителя футбольной команды… Эх, матушка, успехи у меня…

МАТЬ (недоверчиво). Какие?

ИОСИФ. Какие, известно какие. Во-первых, мы забили пять голов второй команде, во-вторых, я уже выжимаю полтора пуда, в-третьих, я блестящий гимнаст, в-четвертых, я назначен инструктором физкультуры.

МАТЬ (обрывая его). Лучше бы ты был назначен инструктором местхоза и ведал мельницами.

ИОСИФ. Тоже — карьера. У нас более широкие горизонты.

МАТЬ. Что же ты думаешь — министром быть?

ИОСИФ (отвечает, упражняясь). Зачем… через месяц… я уеду в Харьков, а там состязания, спорт.

МАТЬ (с беспокойством). Какие истязания, какой порт. Я хотела бы только знать, о чем думает такой парень, как ты.

ИОСИФ. Мама, такой парень, как я, вовсе не способен думать…

МАТЬ. Но тебе ведь уже исполнилось восемнадцать лет, доколе…

ИОСИФ. Начинается старая песня: доколе… доколе… Ты разве не видишь, что я делаю карьеру?

МАТЬ. Тоже карьера, всем моим врагам желаю такую карьеру. (Дразнит.) Пишкультурник. У других родителей дети обучаются, кончают на доктора или присяжного поверенного, у меня несчастье. Он вовсе не думает о цели, о деньгах…

ИОСИФ. Мама, физкультура — залог здоровья, а здоровье выше денег.

МАТЬ. Но какая же будет цель из этого? Боже мой, у бедных родителей вырастают дети — одно удовольствие, а у нас — одно несчастье.

ИОСИФ. Почему тебе так нравится доктор и не нравится… (Гордо чеканя каждый звук.) Ин… струк… тор… физ… куль… туры…

МАТЬ. Пусть будет инструктор, ну а потом?

ИОСИФ. Потом — зав. окружным отделом физкультуры.

МАТЬ. А потом?

ИОСИФ. Член це-ка физкультуры.

МАТЬ. А потом?

ИОСИФ (злобно). А потом… просто физкультура.

МАТЬ. Я так и знала, что физкультурой это начнется и физкультурой кончится.

За сценой раздается детский голос: «Не нужно нам раввинов, не нужно нам попов…»{124}

МАТЬ (иронически). Может быть, ты его с собой возьмешь?

ИОСИФ. Молод еще, пусть подрастет, а впрочем, пути у нас разные, я беспартийный, а он метит далеко…

Вбегает АБРАША, увидев брата, поднимает руку по-пионерски.

АБРАША. Будь готов!

ИОСИФ. Всегда готов дать гол!

АБРАША. Мама, меня назначили вожатым.

МАТЬ. Обрадуешь бабушку свою.

Уходит.

ИОСИФ. Ты был на площадке?

АБРАША. Был, в два часа соревнования по бегу.

ИОСИФ(нервно). Верно.

АБРАША. Там уже собираются.

ИОСИФ (тревожно). Бегу…

Убегает. За ним уходит АБРАША.

Входит АДЕЛЬ. Подходит к зеркалу и кокетничает.

ЭЛЕОНОРА (входя). Аделичка, милая, скажи…

АДЕЛЬ. Я не могу говорить, душа моя гаснет. Я дала клятву.

ЭЛЕОНОРА. Мне скажи… на ухо… тихо, тихо.

АДЕЛЬ. Я тебе не назову его, но обрисую.

ЭЛЕОНОРА(подпрыгивая от радости). Говори.

АДЕЛЬ. Начнем с головы. Волосы черные, как смола, густые, как сапожная щетка…

ЭЛЕОНОРА (нетерпеливо). Дальше…

АДЕЛЬ. Ноги…

ЭЛЕОНОРА. Ты ведь с головы начала…

АДЕЛЬ. Да… Лоб низкий, низкий и… словом, обычный… а глаза… (Вздыхая.) Ах, глаза!.. (Закатывает глаза.)

ЭЛЕОНОРА. Голубые?

АДЕЛЬ (мечтательно). Нет.

ЭЛЕОНОРА. Черные?

АДЕЛЬ. Нет.

ЭЛЕОНОРА. Серые?

АДЕЛЬ. Нет.

ЭЛЕОНОРА. Какие же?

АДЕЛЬ (очнувшись). Бесцветные… не то красные, не то обычные… Нос у него турецкий…

ЭЛЕОНОРА. Турецкий?

АДЕЛЬ. Да. Длинный, опущенный книзу, с горбинкой. Такой нос свидетельствует о неизмеримом темпераменте, о страсти.

ЭЛЕОНОРА (нетерпеливо). Дальше.

АДЕЛЬ. Губы… (мечтательно) словно пуховые подушечки. Подбородок, как у этого… ну… Мефистофеля… такой острый. Грудь колесом, ноги… стройные, длинные… Ах, не мучь меня воспоминаниями.

Быстро подбегает к зеркалу и тщательно пудрится.

ЭЛЕОНОРА. Что же он, просил у тебя руки?

АДЕЛЬ. Почти. Он, как джентльмен, начал с погоды и, крепко сжимая мне руки, шептал: «Какая погода!.. Какая очаровательная…»

ЭЛЕОНОРА. А ты?

АДЕЛЬ. Я… ему тоже сжимала руку и повторяла: «Какая восхитительная погода!..»

ЭЛЕОНОРА. А потом?

АДЕЛЬ. Затем были разговоры пустые… он спрашивал, сколько за тобой приданого.

ЭЛЕОНОРА. За мной?

АДЕЛЬ. Он жалел, что я младшая сестра.

ЭЛЕОНОРА. Он меня знает?

АДЕЛЬ. Тебе зачем это знать?

ЭЛЕОНОРА. Он меня тоже интересует.

АДЕЛЬ. Если он тебя интересует, то побеги к нему.

ЭЛЕОНОРА. Зачем? Он может ко мне прийти.

АДЕЛЬ. Очень ты ему нужна. (Злобно.) Обезьяна…

ЭЛЕОНОРА. Кто обезьяна?

АДЕЛЬ (твердо). Ты.

Отходит, пятясь, к двери.

ЭЛЕОНОРА. Он сказал, что я обезьяна?

АДЕЛЬ. Да, и я это подтвердила.

Убегает.

ЭЛЕОНОРА (бежит за ней). Сейчас посмотрим, кто скривится, как обезьяна.

За сценой раздаются крики. Входит ЭЛЕОНОРА, крепко держа АДЕЛЬ за косы.

АДЕЛЬ. Ой-ой-ой… ты мне прическу испортишь…

ЭЛЕОНОРА. Говори, кокетка. (Гримасничает.) Кто из нас обезьяна?

Молчание.

Молчишь? (Крепко стягивает ей косы.) А теперь?

АДЕЛЬ. Ой, ой, ой… отпусти…

ЭЛЕОНОРА (рассматривает ее). Вот же обезьяна…

Входят БУХГАЛТЕР и ЛЕЙБ ГЕР. ЭЛЕОНОРА освобождает косы АДЕЛЬ.
Обе уходят.

ЛЕЙБ ГЕР. Садитесь, реб Йосл. Расскажите новости.

БУХГАЛТЕР(улыбаясь). Что может рассказать бухгалтер? Ничего. Сальдо столько-то, доходов столько-то, и все.

ЛЕЙБ ГЕР (явно расположен к беседе). Ну а вообще как ваши дела?

БУХГАЛТЕР. Что вам ответить? Нехорошо. Для полного довольствия нам мешает частица «не». Ой, ой, ой, реб Лейб, не любят нас, евреев, не терпят, а поэтому нам нехорошо.

ЛЕЙБ ГЕР. Вы опять завели шарманку о евреях, это скучно.

БУХГАЛТЕР (немного возбужденно). Но что же делать, когда кругом петлюровцы, кругом враги наши. Разве нам легче оттого, что они называют себя украинцами? Все равно. Наоборот, может быть, вы мне докажете, что они любят нас? (Все более возбуждаясь.) Нет, нет. Скажите мне, почему власть под вашим боком переделала лесопилку в мельницу? Га. Нет, ответьте. Ага, вы молчите. Вот почему. Сидит еврей — Лейб Гер и зарабатывает кусок хлеба, нет, так им болячка, взяли и устроили ему назло конкуренцию. Они только думают о том, как бы выжить еврея.

Входит УШЕР.

У ШЕР. Вы меня звали, реб Лейб?

ЛЕЙБ ГЕР (иронически). Да, и очень соскучился за вами. А вы за мной не скучали?

УШЕР (смущенно улыбаясь). Мне почти некогда скучать.

ЛЕЙБ ГЕР (иронически). Работаете? Хороша работа. Что у вас было на мельнице после смены?

УШЕР. Собрание. Липа о чем-то беседовал с рабочими.

ЛЕЙБ ГЕР. Значит, под вашим носом проходят митинги, а вы не знаете, о чем говорят рабочие, разве это ваше дело…

УШЕР пытается заговорить.

ЛЕЙБ ГЕР (громко). Молчите, слушайте, когда с вами говорят. Скажите мне: кто хозяин мельницы… когда меня здесь нет? Га. Вы. Почему же вы не знаете, что творится в вашем хозяйстве? Скажите, пожалуйста, неужели только оттого, что ваша сестра моя жена, а отец ваш — раввин, следует, что я обязан вас терпеть? Теперь отвечайте…

УШЕР. Я вам хотел ответить. Липа вчера уговорил рабочих подать коллективную жалобу в Союз на отсутствие пылесосателя, шкафа для одежды, рукомойника, комнаты для собрания и на допущение труда несовершеннолетних.

ЛЕЙБ ГЕР (спокойно). Сегодня же установить умывальник, дать им комнату, место для одежды. Пылесосатель я им не поставлю ни за что. Они хотят, чтобы я платил соцстрах и не болеть? Шалишь, плачу соцстрах, так болейте. Затем, какие они несовершеннолетние? Им ведь всем по семнадцать лет.

УШЕР (улыбаясь). Липа не верит, он говорит, что липовые семнадцать лет…

ЛЕЙБ ГЕР. Наконец, они все на моем иждивении… Я еще поговорю с Липой. Можете идти. (Возвращает его.) Да, скажите, Блиндер прислал пшеницу?

УШЕР. Да. Двести пятьдесят пудов.

Уходит.

ЛЕЙБ ГЕР. Видели? Я не могу иначе. Я должен приказывать, кричать. Короче, я люблю быть хозяином. Я ведь знаю, что вы мне ответите… Вы мне скажете, что придет Петлюра^{125} и все заберет, что взбунтовавшиеся крестьяне меня ограбят. Этого я не боюсь. Мою мельницу и мой дом охраняет Красная армия, гэ-пэ-у, уголовный розыск, милиция. Что, плохая стража? Ой, ой, ой. Я им больше доверяю, чем вашему Бальфуру^{126}, Жаботинскому и его еврейским легионам^{127}.

БУХГАЛТЕР. Ваши кости уже не болят. Вы уже выздоровели. Давно вас лупили. Вас охраняет Красная армия, гэ-пэ-у?..^{128} Ой, они вас охраняют! Поверьте, они больше думают о себе, нежели о вас. Ой, реб Лейб, они выдумают новейшую экономическую политику, и жил-был Лейб Гер со своей мельницей — пишите пропало. Они этой самой Красной армией, гэ-пэ-у и милицией вас выгонят отсюда, и судитесь с ними.

ЛЕЙБ ГЕР. Зачем мне, реб Йосл, Палестина, когда я уже в Палестине? Что я там буду делать? Камни носить, с арабами воевать? Еврейский царь мне нужен, зачем? Я рад, что избавился от него здесь…

БУХГАЛТЕР. Но как же здесь жить, когда тебя окружает ин… тер… нацио… онал…

ЛЕЙБ ГЕР. А разве в Палестине не интернационал? Что, по-вашему, Лига Наций^{129} не интернационал? Нет, пока Палестина будет колонизована^{130}, я остаюсь здесь, а вы, мой дорогой реб Йосл, уважаемый член Союза совработников с тысяча девятьсот семнадцатого года, профбилет номер двести двадцать два, останетесь около меня. Согласны?

БУХГАЛТЕР. Фе. Вы уже стали настоящим коммунистом.

ЛЕЙБ ГЕР. Это уже, реб Йосл, поклеп. Я хорошо знаю, что все эти шишки просто комедиантщики. Ленинизм — это теория, которую понимает только Троцкий, но, увы… он один. А какая у них деятельность? Хлебэкспорт^{131}? Но ведь мы знаем, что такое «Хлебопродукт»^{132}. Советской власти хочется чести, она и торгует, конкурирует с Румынией, Америкой и докладывает голову. Это тоже не власть, но раз она охраняет мою мельницу и я могу с ней делать, что угодно мне, то я обязан быть ею доволен…

БУХГАЛТЕР. Но вы, реб Лейб, забыли стыд. Вы променяли на чечевичную похлебку еврейство… Где наша культура, где мы, где наш «Гашулоях»^{133}, где наша «Гацфира»^{134}, где краса и гордость еврейского народа? А? (Дразнит.) «Эмес»^{135}, «Штерн»^{136}. Какая разница между «Новым временем»^{137} и этими газетами? Разве эти редакторы не Суворины^{138}, они что, не оскорбляют нас, ведь они занимаются шпионажем. Разве можно спокойно жить, когда под боком у вас сидит Липочка, «шпион»? (Презрительно.) Раб… кор…^{139} Они еще называют его почетным именем…

ЛЕЙБ ГЕР. Нет, реб Йосл, мне Палестина не нужна. Вам земли хочется? Ша, зачем вам земля где-то на востоке, когда я сейчас топчу мою землю? Когда вы ночью спали, она становилась моей. До сих пор она была казенной, но после того, как этой ночью я «случайно» проиграл кому следует в карты пятьсот рублей, столбики лесных границ сами передвинулись, и земля эта, по которой вы ходите, уже моя. Что, плохо? Скажите, не бойтесь. Петлюровцы ее не заберут.

Входит ЖЕНА ГЕРА.

ГИТЛЯ. Там тебя спрашивает незнакомый человек.

ЛЕЙБ ГЕР. В чем же дело, зови его сюда.

ГИТЛЯ уходит.

БУХГАЛТЕР. Я пойду, реб Лейб.

ЛЕЙБ ГЕР. Разве вы чужой здесь? Что значит, вы уйдете? Посидите.

Входит ЦАЦКИН.

ЦАЦКИН. Разрешите отрекомендоваться — Ефим Степанович Цацкин.

ЛЕЙБ ГЕР (протягивает руку). Очень приятно. Знакомьтесь. Мой бухгалтер.

ЦАЦКИН (неохотно подавая ему руку). О… чень приятно… (Усаживаясь.) Я к вам, господин Гер, пришел по важному делу.

ЛЕЙБ ГЕР. Очень приятно. Но какой я господин… я только арендатор… Но ничего, продолжайте.

ЦАЦКИН. Я хотел бы с вами поговорить наедине.

ЛЕЙБ ГЕР. Зачем, мой бухгалтер у меня всё. (С ударением на слове «всё».)

ЦАЦКИН. Очень приятно. Вы не находите, что сегодня прекрасная погода?

ЛЕЙБ ГЕР (слегка смущенно). Да… погода хорошая.

ЦАЦКИН. Здесь, около Буга, природа так хороша.

ЛЕЙБ ГЕР (подавляя свое нетерпение). Да, здесь недурно.

ЦАЦКИН. Что стоит этот лесок, который спускается вниз к реке, как будто на водопой, что, не красиво?

ЛЕЙБ ГЕР (улыбаясь). Вы поэт.

ЦАЦКИН. Какой я поэт, я просто люблю природу.

ЛЕЙБ ГЕР (с явным намерением переменить разговор). Вы из местных учреждений или из округа?

ЦАЦКИН. Зачем, я вне партий и учреждений.

ЛЕЙБ ГЕР (обрадованно). Значит, вы коммерсант.

ЦАЦКИН. Я бы не сказал. (Бросает взор за окно.) Какая у вас здесь красота, один восторг.

ЛЕЙБ ГЕР. Вы к нам случайно?

ЦАЦКИН. Нет, нет, понимаете, я не могу разговаривать о черствых вещах в таком очаровательном месте.

БУХГАЛТЕР. Мы уже привыкли, поэтому нам здесь все кажется обычным.

ЦАЦКИН. В Москве такой красоты не увидишь.

ЛЕЙБ ГЕР. Вы из Москвы?

ЦАЦКИН. Да, я москвич.

ЛЕЙБ ГЕР. И вы из Москвы приехали в нашу глушь?

ЦАЦКИН. Что делать, любопытство. Я не могу спокойно жить. Я должен ездить, томиться, волноваться, такой уж я человек.

ЛЕЙБ ГЕР (восторженно). И я. Я больной, ненормальный человек. Я не могу жить без головной боли, страхов и волнения. Я должен строить, работать и еще раз строить без конца.

ЦАЦКИН. Не будь у вас этих качеств, разве я пришел бы к вам?

ЛЕЙБ ГЕР. Значит, вы меня знаете.

ЦАЦКИН. Зачем вы спрашиваете? Ваше имя достаточно известно в Одессе, Виннице, Киеве и даже в Москве…

ЛЕЙБ ГЕР (недоверчиво). Я, положим, не считаю себя таким известным.

ЦАЦКИН. А вот в Москве знают, что вы хотите открыть табачную фабрику.

ЛЕЙБ ГЕР (приподнявшись, хватает инстинктивно за руку Цацкина). Кто вам об этом сказал?

ЦАЦКИН. Зачем вам все знать. Известно, что вы хотите стать фабрикантом, и я приехал вам помочь…

ЛЕЙБ ГЕР привстает, за ним и бухгалтер.

ЛЕЙБ ГЕР. Почему же вы молчали?

ЦАЦКИН (многозначительно). У меня природа на первом плане.

ЛЕЙБ ГЕР (стучит вошедшей жене). Принеси сюда вина и пришли сюда Элеонору.

ГИТЛЯ уходит.

БУХГАЛТЕР. Вы табачник-специалист?

ЦАЦКИН. Нет, я табачным делом никогда не занимался, но у меня имеются исключительные предложения.

ЛЕЙБ ГЕР. Вы мне простите, но я вас принял за представителя мельничного отдела Совнархоза^{140}, и мне показалось, что вот-вот, и я мельник без мельницы.

БУХГАЛТЕР. Ох уж этот Совнархоз.

ЦАЦКИН. Я, представьте себе, большой приверженец Соввласти…

Вносят вино.

ЛЕЙБ ГЕР (к бухгалтеру). Что, я не был прав? Нам нужно поднять тост, и большой тост, за процветание рабоче-крестьянской власти, давшей нам новую экономическую политику.

ЦАЦКИН. Ура!.. (Пьет.)

БУХГАЛТЕР. Я могу только выпить за ее скорейшую гибель.

ЦАЦКИН. Это контрреволюция. В Москве это признак плохого тона. Купечество сейчас, как некогда с Мининым и Пожарским, слилось с Соввластью. Наконец, чем вы поможете, если будете ее ругать? Когда патриарх Тихон^{141} и все раввины мира не прокляли ее, что сделаете вы? Эх, чувствуется, что вы не коммерсант. Нет у вас дипломатического подхода…

ЛЕЙБ ГЕР. Ефим Степанович, вы умница. Я то же самое говорю ему уже восемь лет. Он убежденный сионист.

ЦАЦКИН (брезгливо). Сионизм. Бальфур. Англия. Чемберлен^{142}, интервенция, падение червонца… Это для нас, коммерсантов, не дело… Такой бухгалтер.

БУХГАЛТЕР (иронически). Вам не нравится.

ЦАЦКИН. Нет, не то, должен исправиться.

ЛЕЙБ ГЕР. Ай, вы дипломат…

Входит ЭЛЕОНОРА ЛЕЙБОВНА.

Знакомьтесь, Ефим Степанович, с моей дочерью.

ЦАЦКИН. Очень приятно. Ефим Степанович Цацкин. (Припомнив.) Да. Природа у вас, нет слов, хороша, но люди… (морщится) неприятные. Возьмем, к примеру, ваших конкурентов. Всю ночь мучили они меня, умоляли на вас повлиять. Что поделаешь с такими торгашами? Набросали мне документов целый карман, не угодно ли любоваться.

Выкладывает на стол патенты и извещения.

ЛЕЙБ ГЕР(удивленно). Это ведь патенты и…

ЦАЦКИН. Спрячьте их у себя, эти идиоты мне надоели.

БУХГАЛТЕР. Каким же образом они вас узнали?

ЦАЦКИН. Со мной приехал из центра товарищ — он сейчас служит (пренебрежительно) в ВСНХ^{143}, ну, из нашего разговора они меня приняли за… дипломата… я знаю, за кого они меня приняли.

ЛЕЙБ ГЕР. Да, насчет дипломатии… я считаю, что быть дипломатом значит быть купцом, не так ли? Ленин всегда говорил: «Учитесь торговать и торговаться»^{144}. Везде нужен подход, как говорят коммунисты, классовый подход. Если вы видели бы, как я угождаю крестьянам, вы подумали бы, что я действительно стал лицом к деревне^{145}. Не сомневайтесь, я стал лицом к карманам деревни. Они мне за все платят во сто крат, но они этого не чувствуют. Послушайте, на что способен дипломат. Как только из центра раздался клич «Лицом к селу», я понял, что на этом деле можно заработать, и хорошо. Я созвал крестьян и сказал им: «Требуйте от местхоза мельницу, а я вас буду даром обслуживать». Я послал десять — пятнадцать бутылок лучшего самогону в деревню, и через неделю село кричало в истерике: «Даешь мельницу!» Я нажал и там, и тут, и крестьяне стали хозяевами. Теперь я обслуживаю сто дворов бесплатно и таким образом экономлю втрое арендную плату. Они мною довольны, а я от них в восторге.

ЦАЦКИН (вставая, к Элеоноре Лейбовне). Разрешите вас попросить к окну.

ЭЛЕОНОРА (кокетничая). Охотно.

ЦАЦКИН (беря ее руку, ведет к окну). Восхитительное место.

БУХГАЛТЕР и ГЕР переговариваются мимически. Мимика Гера говорит: «Как он вам нравится?» Мимика бухгалтера: «Солидный человек». Мимика Гера: «Что солидный. Исключительный делец!» Мимика бухгалтера: «Да, да, я согласен». Мимика Гера: «У него ума палата». Мимика бухгалтера: «Еще пока нельзя всего знать».

ЭЛЕОНОРА. У вас поэтический талант.

ЦАЦКИН. Вы меня вдохновляете.

Мимика Гера: «Как вам нравится эта пара?»
Бухгалтер: «Ничего, весьма интересная».

ЛЕЙБ ГЕР. Ефим Степанович, вы нас совершенно позабыли.

ЦАЦКИН(многозначительно). Не всех ведь…

ЛЕЙБ ГЕР наклоняется к БУХГАЛТЕРУ и что-то шепчет.
БУХГАЛТЕР с мимикой качает головой. Поднимается.

БУХГАЛТЕР. Я пойду. До свидания.

ЦАЦКИН. Что вы, я вас не пушу, нам нужно еще о деле говорить.

БУХГАЛТЕР (явно польщен). Я буду здесь через час.

ЦАЦКИН. Тогда без вас я нем как рыба.

Проводит его со слащавой улыбкой. БУХГАЛТЕР уходит.

ЭЛЕОНОРА. А я пойду похлопотать по хозяйству, приготовлю вам закуску и…

ЦАЦКИН. … уют. Не возражаю.

ЭЛЕОНОРА, кокетничая, уходит.

ЛЕЙБ ГЕР. А теперь мы поговорим о деле.

ЦАЦКИН. Хорошо. Я предлагаю вам, реб Гер, открыть табачную фабрику на Буге. Рекой мы ее приводим в движение и будем вместе работать. Я обязуюсь: первое (понизив голос), никто в округе не посмеет открыть такое же предприятие и, второе, я раздобуду дешевые бандероли…^{146} Будьте спокойны, ответственность падет целиком на меня, так как фабрика будет на мое имя; наконец, я вам гарантирую пятьсот процентов заработка. Вознаграждение после первых успехов. Согласны?

ЛЕЙБ ГЕР (вынимая из кармана пробу пшеницы и играя с зерном). Ваше предложение, понятно, заманчиво, но нужно его обмозговать.

ЦАЦКИН. Понятно, понятно. Вы этот вопрос пока обдумывайте, а я с дочерью вашей буду обозревать природу.

ЭЛЕОНОРА ЛЕЙБОВНА у дверей.

ЭЛЕОНОРА. Прошу к столу.

ЦАЦКИН (слегка обнимая Гера, направляется к двери). Вы обдумайте, взвесьте положение, а я буду любоваться природой. (У самой двери, громко.) Я безгранично люблю природу.

Занавес.

Акт третий

Обстановка второго акта. Входит ЛЕЙБ ГЕР с пробой муки в руках. Садится, берет на язык пробу, долго жует, выкладывает на палец и разглядывает ее. Вытирает палец. Напевая, ходит по комнате, громко позвякивая монетами в кармане. Входит ЦАЦКИН.

ЛЕЙБ ГЕР. О, вы уже встали.

ЦАЦКИН. Я живу по Мюллеру^{147}. Встаю вовремя, принимаю ванну, занимаюсь гимнастикой.

ЛЕЙБ ГЕР. Вы самый настоящий москвич.

ЦАЦКИН. Простите, не только москвич, но и культурный человек вообще.

ЛЕЙБ ГЕР. Пусть будет так. Как вам спалось?

ЦАЦКИН. Кубатура комнаты недостаточна для человека. Зелень расположена далеко от окна. Подушки слишком мягки. Наконец, пол устлан коврами, для сна это вредно. Вы понимаете, в этих коврах немало пыли…

ЛЕЙБ ГЕР (смеясь). Мы не знали, что вы такой требовательный. К следующей ночи все будет сделано по вашему Люллеру.

ЦАЦКИН. Не Люллер, а Мюллер.

ЛЕЙБ ГЕР. Хорошо, пусть будет даже Бюллер.

ЦАЦКИН. Да, кстати, эта дорога, которая ведет к мельнице, арендована вами?

ЛЕЙБ ГЕР. Вчера она еще не была арендована, а сегодня… она уже моя.

ЦАЦКИН (развязно). Сегодня я, а завтра ты^{148}.

ЛЕЙБ ГЕР (весело). Пока райтехники существуют, мы обеспечены.

ЦАЦКИН. Ваш райтехник просто берет?

ЛЕЙБ ГЕР. Что значит — берет? Не только руками, но и ногами, а кто не берет? Га.

ЦАЦКИН (смеясь). Вы шутник.

ЛЕЙБ ГЕР. О, вы меня, Ефим Степанович, еще не знаете, я дипломат.

ЦАЦКИН. Оптик — втираете очки.

ЛЕЙБ ГЕР (смеясь). Да, да, и хорошо втираю. Ай, я вас начинаю любить. Вы умница.

Входит ЛИПА.

ЛИПА. Здравствуйте, реб Лейб.

ЛЕЙБ ГЕР. Здравствуй, здравствуй. Знакомься с приехавшим из центра товарищем.

ЛИПА (сухо кланяясь). Очень приятно.

ЦАЦКИН (слащаво). С сознательным рабочим познакомиться всегда приятно.

ЛИПА (не обращая внимания на Цацкина). Реб Лейб, я должен с вами говорить.

ЛЕЙБ ГЕР. Садись, что за официальность. Первый год ты меня знаешь.

ЛИПА. Разговор очень серьезный.

ЛЕЙБ ГЕР. Садись прежде всего. (Стучит вошедшей жене.) Подай нам три стакана кофе.

ЛИПА. Я пришел к вам не кофе пить.

ЛЕЙБ ГЕР (улыбаясь). А, чтоб тебя придушило, кормилец мой, садись и говори.

ЛИПА. Рабочие выдвигают требование, чтобы Элеонора Лейбовна прекратила свое вмешательство в дело мельницы.

ЛЕЙБ ГЕР (к Цацкину). Вы слышите?

ЦАЦКИН. Это требование вполне законно.

ЛЕЙБ ГЕР (слегка недовольным тоном). Откуда вы знаете, что требование рабочих законно? Моя дочь понимает в мельничном деле больше, чем все рабочие, вместе взятые.

ЦАЦКИН. Я в данном случае на стороне рабочих.

ЛИПА. Нам нужна…

ЛЕЙБ ГЕР (обрывая его). Комната, место для одежды, мыло, полотенце, все это вы еще сегодня получите. (Многозначительно смотря на Цацкина.) В данном случае я тоже на стороне рабочих.

ЛИПА. А пылесосатель?

ЛЕЙБ ГЕР. Он тебе очень нужен?

ЛИПА. По закону полагается.

ЛЕЙБ ГЕР. Что ты мне суешь свои законы? Из-за ваших законов я имел сто протоколов и тысячу штрафов, все равно я не могу выполнить все сто девяносто один пункт Трудового кодекса^{149}. Вы меня арестуйте, посадите, делайте, что хотите, сто девяносто один пункт я не выполню. (К Цацкину.) Вы понимаете, им не нравится один пункт шестнадцатый в гарантийном договоре Лиги Наций^{150}, так они буржуазии уже голову отгрызли. А мне они суют сто девяносто один пункт…

ЦАЦКИН (смеясь). Ай, вы политик…

Входит РАБОЧИЙ в мельничном костюме.

РАБОЧИЙ. Реб Лейб, можно к вам?

ЛЕЙБ ГЕР. Что за вопрос? Разве я не принимаю вас когда угодно?

РАБОЧИЙ(тихо). У меня жена больна, мне нужны деньги.

ЛЕЙБ ГЕР. Сколько?

РАБОЧИЙ. Пять рублей.

ЛЕЙБ ГЕР. Скажи кассиру, чтобы он тебе выдал их. Скажи мне, Янкель, тебе тоже нужен пылесосатель?

РАБОЧИЙ. Э… мы уже привыкли и так.

ЛЕЙБ ГЕР. Значит, ты можешь без него обойтись. Что же ты стоишь, садись. (Подает ему стул.)

РАБОЧИЙ. Спасибо, я оставил вальцы без присмотра…

ЦАЦКИН (к рабочему). У вас много накопляется пыли?

РАБОЧИЙ. Что говорить о пыли, от нее не умрешь.

ЛИПА (громко). Что ты лепечешь, Янкель, у тебя ведь туберкулез горла от этой пыли.

РАБОЧИЙ. Я знаю, от чего у меня туберкулез горла? От пыли или от горя? Раньше или позже все умрем.

ЛИПА. Почему же ты вчера настаивал на собрании, чтобы реб Лейб поставил пылесосатель?

РАБОЧИЙ(смущенно). Я… не могу… здесь стоять, там вальцы.

Убегает.

ЛЕЙБ ГЕР (к Липе). Ты слышал… я пылесосатель не поставлю. Пусть соцстрах или собес вам ставит. (К Цацкину.) Вы понимаете, что я для моих рабочих не готов делать? Все. Приходит рабочий за деньгами — получай. Справку, что он раньше заболел, — извольте — разве мне жалко, если человек получит из соцстраха лишний рубль? Это такие неблагодарные, что готовы утопить тебя в ложке воды.

ЛИПА. А вы думаете, реб Лейб, что вас станут уважать за подложную справку…

ЛЕЙБ ГЕР. Липа, перестань дурака валять, что вы дали рабочему? Я даю, а не вы. Вы его можете накормить Трудовым кодексом? Дайте рабочему кусок масла величиною в Кодекс, и он его променяет. Липа, я закрою мельницу, и вы все умрете с голоду, будете грызть охрану труда и закусывать спецодеждой.

ЛИПА. Вы, реб Лейб, хозяин и можете что угодно делать, но никто не разрешает вам нарушать закон.

ЛЕЙБ ГЕР(смеется). А кто соблюдает закон? (Презрительно.) Коммунисты?.. Идея… Да, идея хорошая вещь, потому что у тебя нет семьи, а появится семья, ты забудешь идею. Ты умный человек и дураком быть не захочешь. Все берут, ты тоже брал бы, но тебе не дают. (Громко.) Есть коммунисты, которые не берут, но это не идейные, а трусы… Товарищ Цацкин, я прав?..

ЦАЦКИН. Я опять на стороне рабочего. Пылесосатель нужно поставить. Затем я не согласен с тем, что нет честных коммунистов. Мои друзья в ци-ке^{151}, це-ка, вэ-сэ-эн-ха и Наркомфине^{152} весьма уважаемые люди, и я не посмел бы о них что-нибудь плохое сказать.

ЛИПА. Я не хочу спорить с вами, реб Лейб, я беспартийный рабочий.

ЛЕЙБ ГЕР. Ты очень хорошо поступаешь, что не состоишь в партии. Разве они идут к коммунизму? Они ведь не дошли еще даже до культуры царизма… Поверь мне, что американским рабочим живется лучше вас, и капиталистам там тоже неплохо…

ЛИПА. Я ухожу, в спор с вами я вступать не намерен, вы хозяин, а я рабочий, слишком мало у нас общего…

ЛЕЙБ ГЕР. Почему мало, может быть много. Это от тебя зависит. Нужно выбрать себе здоровую цель. Мой сын пионер, потому что он коммунист, нет, это цель.

ЛИПА. Оставьте меня в покое, у вас достаточно шпионов на мельнице, кроме меня. Прощайте.

ЛЕЙБ ГЕР. Подожди, запомни, что твое поведение на мельнице стало невозможным. Умерь себя, иначе будет очень плохо… Слышишь, совсем плохо, и не тебе одному…

ЛИПА (презрительно). Вы вздумали меня пугать, наплевать я хотел на ваши угрозы. Не забудьте, что вы в советской стране живете.

Уходит.

ЛЕЙБ ГЕР (уходящему). Не забудь ты, что мы живем в советской стране. (К Цацкину.) Живете и работаете среди таких разбойников. Почему я люблю сукновалку. Там нет рабочих, никто меня не корит. Когда я пересчитываю червонец, я знаю, что он мой.

ЦАЦКИН. Перейдемте к нашим делам… Разрешите открыть форточку… здесь воздух стал невозможным.

ЛЕЙБ ГЕР. Значит, через неделю наша фабрика будет пущена в ход.

ЦАЦКИН. И станет приносить нам прибыль пятьсот процентов — недурное дельце.

ЛЕЙБ ГЕР. Главное, устроить ее так, чтобы рабочих в ней было поменьше.

Входит АДЕЛЬ ЛЕЙБОВНА.

АДЕЛЬ (кокетничая). О, вы, я вижу, здесь секретничаете.

ЦАЦКИН(вставая). Что вы, какие могут быть от вас секреты.

Подходит к ней и целует ее руку.

АДЕЛЬ (усаживаясь). Продолжайте.

ЦАЦКИН. Я выезжаю в Винницу за бандеролями и обеспечениями, а через неделю…

АДЕЛЬ. В вас энергии ровно столько, сколько в тысяче местечковых коммерсантов.

ЦАЦКИН (скромно). Это вам кажется.

ЛЕЙБ ГЕР. Я все еще боюсь этих бандеролей, мало ли что может случиться.

ЦАЦКИН. Будьте спокойны. Легче отличить каплю в море, нежели фальшивую бандероль от настоящей.

ЛЕЙБ ГЕР. А патент?

ЦАЦКИН. Патент на мое имя. У меня друзья, кредиты, одним словом, все. (К Адели.) Ваш папаша боится, чтобы я не присвоил себе фабрику.

ЛЕЙБ ГЕР (улыбаясь). Как вам не стыдно, Ефим Степанович.

АДЕЛЬ. Я ручаюсь за вас, Ефим Степанович.

ЛЕЙБ ГЕР. Значит, завтра вы выезжаете.

ЦАЦКИН. Обязательно.

ЛЕЙБ ГЕР. Простите меня, я вас оставлю с Амуром наедине, у меня много работы…

Уходит, многозначительно улыбаясь обоим. Входит ЭЛЕОНОРА.
Увидев сестру в обществе Цацкина, бросает на нее многозначительные взоры. АДЕЛЬ неохотно уходит.

ЭЛЕОНОРА. Вам не скучно?

ЦАЦКИН (с деланым смущением). Нет, не скучно, я имею кое-что сообщить вам.

ЭЛЕОНОРА. Пожалуйста.

ЦАЦКИН. Я вас люблю…

ЭЛЕОНОРА (искусственно). Господи, так скоро. Может быть, вы не меня, а Адель любите, она так часто в вашем обществе.

ЦАЦКИН. Не Адель, а вас люблю я…

ЭЛЕОНОРА (задумчиво). Что же… я вам… (смотрит ему в глаза) верю.

ЦАЦКИН. Этого мало. Я жду взаимности.

ЭЛЕОНОРА. Меня нужно завоевать. Воюйте…

ЦАЦКИН. Я начинаю воевать.

Уходит, эффектно кланяясь. Элеонора сидит задумчиво. Входит АДЕЛЬ.

АДЕЛЬ. Ты одна, Элеонора?

ЭЛЕОНОРА притворяется задумчивой.

(Громче.) Где папа, Элеонора?

ЭЛЕОНОРА (слегка вскрикивая). Ах… я думала, что это… Ах, Адель, как я счастлива: он объяснился мне в любви.

АДЕЛЬ (возбужденно). Кто?

ЭЛЕОНОРА. Ефим Степанович.

АДЕЛЬ (еле скрывая свое неудовольствие). Ты переговоришь с отцом?

ЭЛЕОНОРА. Зачем? Пусть он сам просит моей руки у отца.

АДЕЛЬ. Странно. Не слишком ли быстро… может быть, он пошутил.

ЭЛЕОНОРА. Какой он красивый, умный, интересный. Ты знаешь, он живет по Мюллеру…

АДЕЛЬ. А кто такой Мюллер?

ЭЛЕОНОРА. Наверное, какой-то вциковец или совнаркомщик… а какие у него манеры… настоящий москвич… он положительно влюблен в природу и гигиену.

Входят ДИНА и БЕЙЛА.

АДЕЛЬ (бросая презрительные взоры в сторону Бейлы). Пойдем, Элеонора…

ЭЛЕОНОРА(важно). Пойдем…

Уходят, брезгливо смотря на БЕЙЛУ.

БЕЙЛА. Твои сестрицы по-прежнему не любят меня.

ДИНА. Не обижайся, Бейлочка, они ведь помешаны на женихах. Теперь они обе охотятся за Ефимом Степановичем…

БЕЙЛА. Вчера у нас был вечер вопросов и ответов. Клуб положительно был переполнен… А какие вопросы задавали…

ДИНА. Я вчера не могла прийти… Папа мне категорически запретил посещать клуб… что делать.

БЕЙЛА. Ну, это уже безобразие. Ты должна его либо переубедить, либо… не послушаться. Ведь клуб — это единственный жизненный нерв нашего местечка, без него мы трупы.

ДИНА. Его настроила против меня мама, она говорит, что посещение клуба дурно отразится на моих брачных перспективах. Папа уже отложил стакан пятерок^{153} для моего приданого.

БЕЙЛА. А ты…

ДИНА. А я хочу стать комсомолкой.

Входит МАТЬ.

ГИТЛЯ. Комсомолкой хочешь стать?

ДИНА. Да, и стану.

ГИТЛЯ (обрывая ее). Чернорабочей… или прислугой. Тебе болячка у отца. Плохо кормят, одевают.

БЕЙЛА. В этом не вся жизнь…

ГИТЛЯ. Философка с драной юбкой нашлась. (Дразнит ее.) Это не все… а что же все… быть портнихой и сидеть всю жизнь с иголкой?..

БЕЙЛА. Вовсе не так уж плохо быть портнихой.

ГИТЛЯ. А мои дочери не будут портнихами и хам… со… молками.

ДИНА. Мама, ты не смеешь ругаться…

ГИТЛЯ. Что такое — я выгоню твоих подруг, хорошенько подергаю косы, и все уладится… (К Бейле.) Если тебе нечего делать, то бейся головой об стенку, но не порть мою дочку.

Входит АДЕЛЬ.

АДЕЛЬ. Ах, это агитаторша появилась…

БЕЙЛА. Я вам не нравлюсь.

ГИТЛЯ. Вся пошла в брата, Липочку… такой же язычок на винтиках.

ДИНА. Я прошу ее не оскорблять… она пришла ко мне в гости.

АДЕЛЬ (морщась и кривляясь). В гости. Не прикажете ли вам подать закуску?..

БЕЙЛА. Пойдем, Дина. (У двери.) Когда попадаешь в свору злых собак, единственный путь спасения — бежать от них…

Быстро уходит.

ГИТЛЯ. Слышала?.. Какая паршивка…

АДЕЛЬ. Негодяйка… (Громко вслед.) Мерзавка. Тьфу!

Плюется. Уходит.

ГИТЛЯ. И в кого эти дети удались, я не знаю. Реб Хаим — бондарь, человек добрый, покорный, жена его, Гиндочка, тоже славная еврейка, а дети… боже мой, сохрани меня от таких детей… сын-рабкор — шпион, а дочь… подумайте, какая важность — портниха. Тьфу.

Уходит.
Входят ЛЕЙБ ГЕР и МЕЛЬНИК.

МЕЛЬНИК. Я им: хозяин говорил, не бунтуйте, плюньте на Липу, я ведь тоже рабочий, слушайте меня. Вот двадцать пять лет я работаю, мною хозяева довольны, и я ими. Слушайтесь, подчиняйтесь, реб Лейб вас не даст в обиду, а они будто взбеленились. Так и льнут к нему. Трудно стало с рабочими ладить.

Входит ДИНА.

ЛЕЙБ ГЕР. Его нужно удалить с мельницы.

МЕЛЬНИК. Да, но он профуполномоченный.

ЛЕЙБ ГЕР. Неважно. Сообщите мне официально, что он не соответствует своему назначению, и я его выгоню.

МЕЛЬНИК. Это невозможно. Он примерный работник, и рабочие станут за него горой.

ЛЕЙБ ГЕР (понизив голос). Но вы… сумеете, если захотите…

МЕЛЬНИК. Он уже восстановил рабочих против меня.

ЛЕЙБ ГЕР. Пусть не тянется в мельники.

МЕЛЬНИК (вскипев). Неужели?

ЛЕЙБ ГЕР. Он сам этого не скрывает.

МЕЛЬНИК (многозначительно). Хорошо.

ЛЕЙБ ГЕР. Я, Василь Иванович, на вас надеюсь.

МЕЛЬНИК. Будьте спокойны…

Многозначительно смотрят друг другу в глаза.

ЛЕЙБ ГЕР. С богом.

МЕЛЬНИК уходит.

ДИНА (к отцу). Я хочу с тобой поговорить, отец.

ЛЕЙБ ГЕР (оглядывается, видит дочь). Я и не слышал, когда ты вошла.

ДИНА. Я здесь все время.

ЛЕЙБ ГЕР. Подслушивала нас?

ДИНА. А меня твоя беседа не интересовала.

Входит БУХГАЛТЕР.

БУХГАЛТЕР (усаживаясь). У вас здесь происходит какой-то разговор?

ЛЕЙБ ГЕР. Нет, нет, моя дочь только хочет со мной поговорить.

ДИНА (серьезно). Я пришла спросить, почему ты не разрешаешь мне посещать клуб.

ЛЕЙБ ГЕР. Ты что, требуешь у меня отчета?

ДИНА. Я взрослый человек и имею право на это.

ЛЕЙБ ГЕР. Как ты смеешь со мной так разговаривать!

ДИНА. Я прошу объяснения.

ЛЕЙБ ГЕР. Объяснения… (К бухгалтеру.) Вам нравится, реб Йосл, этот номер?

БУХГАЛТЕР. Нынешние дети, что поделаешь. Там у нас будут другие дети.

ЛЕЙБ ГЕР (талмудистским распевом). Если бы ты была мальчиком — с удовольствием, не только в клуб, но даже в комсомол. Комсомолец — это ведь цель. Он со временем становится коммунистом, попадает в вуз или рабфак и выходит из него человеком. Наконец, кто посмел бы меня упрекнуть, отца комсомольца, — в чем дело? Пионерский отряд — тоже хорошая вещь. Приходит праздник, ребенок с красным галстухом идет со мной в синагогу, из пионера он превратится в комсомольца. Но тебе этого не нужно. Тебя ждет приданое, жених. Я хочу, чтобы моя дочь была еврейкой, чтобы я был уверен в том, что она не выйдет замуж за русского, что мой внук будет подвергнут обрезанию. Что значит, девушка будет заниматься политикой? Зачем?.. Мне нужно, чтоб в местечке тыкали пальцами, что моя дочь гуляет с русскими парнями?

ДИНА. Ты боишься испортить мою карьеру? Знай же, отец, что я клуб посещать буду…

ОТЕЦ. И может быть, в комсомол поступишь?

ДИНА. Если примут — вступлю.

ОТЕЦ. Только через мой труп ты вступишь в комсомол, а если я узнаю, что ты была в клубе, то выгоню тебя, как собаку… У кого она учится всей этой премудрости, интересно знать?.. Га. Твои старшие сестры тоже ходят в клуб? Скажи мне. Почему ты не учишься у Элеоноры…

ДИНА. Чему учиться?.. Не у кого.

Быстро уходит.

ЛЕЙБ ГЕР. Слышали? Га, дети.

БУХГАЛТЕР. В Советском Союзе нет детей, есть октябрята.

ЛЕЙБ ГЕР. Чертята, вы хотели сказать… Ничего, переволнуется… уладится… Что вы скажете относительно нашей сделки с Ефимом Степановичем?

БУХГАЛТЕР (усиленно жестикулируя). Человек он дельный и способный. Деньги ему доверить можно. Понятно, я очень рад, что вы перестанете мне морочить голову табачной фабрикой. Работайте, и бог вам поможет.

ЛЕЙБ ГЕР. Ну а бандероли?

БУХГАЛТЕР. Что значит — бандероли? Какая разница между бандеролями и ночными передвижениями столбиков по лесной границе или деятельностью финагента — все трефное… Даже сама жизнь наша трефная. Здесь мы уже отгрешим, а там…

ЛЕЙБ ГЕР. Патент будет на его имя…

БУХГАЛТЕР. Ерунда… В добрый час… Да, я забыл вам сказать, что лопнул камень на мельнице.

ЛЕЙБ ГЕР (встревоженно). Лопнул? (Уходя.) Новое несчастье…

Входит АДЕЛЬ, читая книжку. Медленно ходит по комнате из угла в угол, притворяясь увлеченной чтением. Изредка бросает взоры позади себя. Крадучись, на цыпочках, входит САЛИМАН ИСАЕВИЧ.

САЛИМАН ИСАЕВИЧ (крепко прижимая руки к сердцу). Адель Лейбовна, зачем вы меня пытаете? Прикажите мне сейчас броситься в море, и я брошусь. Я на все готов для вас.

АДЕЛЬ. На все?

САЛИМАН ИСАЕВИЧ (твердо). На все.

АДЕЛЬ. Тогда оставьте меня в покое.

САЛИМАН ИСАЕВИЧ. Только не на это.

АДЕЛЬ. Вы говорили: на все.

Ходит из угла в угол с книгой.

САЛИМАН ИСАЕВИЧ. Я знаю, почему вы перестали меня любить.

АДЕЛЬ. Я вас и не любила, а только флиртовала.

САЛИМАН ИСАЕВИЧ. С тех пор, как явился Ефим Степанович.

АДЕЛЬ. Как вы смеете выдумывать.

САЛИМАН ИСАЕВИЧ. А я вам говорю, что он влюблен в Элеонору.

АДЕЛЬ (иронически). Что, он вам рассказывал?

САЛИМАН ИСАЕВИЧ. Меня не подведешь, я все вижу. (Молчание.) А если я вас поцелую?

АДЕЛЬ. Не смейте.

САЛИМАН ИСАЕВИЧ (приближаясь). Нет, смею.

АДЕЛЬ. Я буду кричать. (Жеманно.) Вы пользуетесь моей беззащитностью.

Салиман Исаевич быстро хватает ее и целует.
Дверь открывается, и входят ЭЛЕОНОРА и ЕФИМ СТЕПАНОВИЧ.
АДЕЛЬ и САЛИМАН ИСАЕВИЧ исчезают в разные двери.

ЦАЦКИН (входя). Я восторгаюсь вами — вы коммерсант, и толковый коммерсант.

ЭЛЕОНОРА (польщена). Если бы не я, мой отец давно вылетел бы уже в трубу… благодаря мне многое делается.

ЦАЦКИН(улыбаясь). Ничего не поделаешь. Приходится иногда выслушивать неприятный комплимент и даже поцелуй. В Москве это считается bon ton[147], если девушка умеет дела ворочать. Теперь наивность и невинность товар не ходкий… теперь нужнее дело…

ЭЛЕОНОРА. А у нас в местечке, когда меня видят с предриком^{154} или с зав. местхоза об руку или замечают, что я к ним захожу на квартиру, меня чуть не съедают. Папа говорит, что это ерунда. (Смеется.) Что два стакана золотых пятерок приданого любую прореху заполнят.

ЦАЦКИН. Ваш папа дипломат и умный человек. Вы должны его слушаться.

ЭЛЕОНОРА. Если бы не я, папа эту мельницу не получил бы.

ЦАЦКИН. Пришлось расплачиваться объятиями?..

ЭЛЕОНОРА. Ну, вы просто нетактичны…

Конфузясь, кокетливо смотрит в глаза Цацкину.

ЦАЦКИН. Такая жена мне нужна. Хотите быть моей женой?

Из дверей высовываются восторженная голова САЛИМАНА и печальная — АДЕЛИ.

ЭЛЕОНОРА. Экспромтом?

ЦАЦКИН. О, у нас в Москве это делается еще проще. Берут телефонную трубку и заговаривают с телефонисткой и если у нее голос энергичный и свидетельствует о том, что ей не место на телефонной станции, то назначают ей свидание… а вечером просят руки.

ЭЛЕОНОРА. А любовь?

ЦАЦКИН. В Советской России сокращена по штатам.

ЭЛЕОНОРА. Вы шутник.

ЦАЦКИН. Итак, вы согласны?

ЭЛЕОНОРА. Вы, наверное, знаете, что любовь теперь не модна?

ЦАЦКИН (смеясь). Даже болтуны-писатели о ней уже не пишут. Значит, согласны. В добрый час. (Целует ее лоб.) Кстати, в губы целовать негигиенично. Помните, и никого в губы не целуйте, даже меня.

ЭЛЕОНОРА (с деланым смущением). А я люблю, когда меня целуют в губы, долго и крепко.

Снова из дверей показываются головы.

ЦАЦКИН. Вам придется с этой привычкой на время расстаться. Не забудьте, я живу по Мюллеру.

ЭЛЕОНОРА. А вы знакомы с Мюллером? Кто он? Верно, высокая персона.

ЦАЦКИН. Да, да, высокая… во ВЦИКе… мой двоюродный брат…

ЭЛЕОНОРА. Кто — Мюллер?

ЦАЦКИН (слегка смущенный). Нет… нет, мой двоюродный брат работает с ним в Совнаркоме.

ЭЛЕОНОРА. Вы ведь говорили, во ВЦИКе.

ЦАЦКИН. Что же удивительного — по совместительству он работает в обоих местах. Вы знаете, сколько мест занимает Зиновьев? Пятнадцать, и все по совместительству. Вы думаете, Коминтерн^{155} — это его главный пост? Ничего подобного, он в высшем Совнархозе, ленинградском соцбезе, московском РИКе, замсовнаркома, начальник ЦИКа и т. д. — без конца. И как вы думаете, работает он…

Входит ЛЕЙБ ГЕР. Увидев Цацкина и дочь, радостно улыбается.

ЛЕЙБ ГЕР. Я вам не помешал?..

ЦАЦКИН. Нет, теперь вы нам нужны.

ЛЕЙБ ГЕР. Я очень рад…

ЦАЦКИН. Ваша дочь согласна стать моей женой.

ЛЕЙБ ГЕР. Значит, вы просите у меня ее руки?

ЦАЦКИН. Фи!.. Это провинциально. Во-первых, что за выражение «просить руки», а во-вторых, если даже руку вашей дочери можно просить, то почему у вас, а не у нее?.. Нет, вы невозможные провинциалы… В культурном мире родители узнают о браке своих детей только с появлением внуков, и то не всегда.

ЛЕЙБ ГЕР. Значит, я вас не понял…

ЦАЦКИН. Нет, поняли. Я и ваша дочь ставим вас в известность, что мы решили стать мужем и женой.

Входит МАТЬ.

ЛЕЙБ ГЕР. Слушай, Гитля, Ефим Степанович просит… не то… заявляет, что он просит… не то… ну, руку… он берет Элеонору.

ГИТЛЯ. Я тебя не понимаю, какую руку?

ЦАЦКИН. Я женюсь на вашей дочери.

ГИТЛЯ (растаяв). Вы женитесь… Вы окончательно решили?..

ЦАЦКИН. Да.

ГИТЛЯ (плачет). Какое счастье… Ты сжалился надо мной, Бог…

ЦАЦКИН. Итак, согласно Кодексу Законов об актах гражданского состояния, Элеонора Лейбовна Гер стала Элеонорой Лейбовной Цацкиной.

АДЕЛЬ и САЛИМАН входят — один восторженный, а другая исполнена печали.

Акт четвертый

Дом кустаря. Бедная комната. На стенах развешаны портреты: барона Гирша{156}, Ротшильда{157}, хасидов{158}, Мизрах{159}, картина разрушения Иерусалима. Две кровати стоят по углам, прикрытые рваными одеялами. Стол без скатерти, на котором стоят немытые стаканы. На столе крошки хлеба. Посреди комнаты стоит бондарский стул, на котором сидит РЕБ ХАИМ и стругом обчищает дубовую клепку. Во время работы напевает синагогальный мотив. В стороне стоит ПОМОЩНИК его, мальчик, и скубилкой{160} обтачивает бочонок. На полу много щепок.

РЕБ ХАИМ (сам с собой говорит, произнося слова нараспев, по-синагогальному). А теперь, реб Хаим, возьмем рубанок и не оставим кочки на этой клепке. (Встает, берет рубанок и стругает.) Так, так, так, так, так…

МОИШКЕ. Реб Хаим, я уже кончил.

РЕБ ХАИМ. Задери ноги к небу и плюнь на потолок.

МОИШКЕ. Я уже бочку обстругал.

РЕБ ХАИМ. Сиди, тебе некогда? (Поет.) Так, так, так… (Громко.) Моишке, дай мне бард.

МОИШКЕ (подает бард). Возьмите.

РЕБ ХАИМ. Тебе опять некогда. Подожди немного…

Входит ДЕВУШКА.

ДЕВУШКА. Здравствуйте, реб Хаим.

ХАИМ. Здравствуй, моя красавица. Ты за щепками?

ДЕВУШКА. Да.

ХАИМ. Сегодня я тебе не пожалею, бери.

ДЕВУШКА радостно расстилает тряпку и набирает щепок.

ДЕВУШКА. Вы сегодня, реб Хаим, очень веселы, отчего это?

ХАИМ. Когда веселится бедняк? Когда он находит то, что он потерял. Я сегодня возвратил финотделу патент и получил обратно свои деньги, как же мне не веселиться.

ДЕВУШКА. Говорят, что кустари будут теперь в большем почете^{161}, чем торговцы и даже сам раввин.

ХАИМ (с гордостью). Чем мы не пролетарии? Давно пора. При царе нам, кустарям, было плохо. Но теперь ведь власть пролетарская. (А Моишке.) Учись, Моишке, тебя ждет почет. (Напевает веселый мотив.)

ДЕВУШКА (перестала собирать щепки и уселась на тряпке). Реб Хаим, я вас хочу кое о чем спросить… Мне сейчас сватают торговца… Правда, не стоит за него замуж выходить?..

ХАИМ. Денег у него много?..

ДЕВУШКА. Он разносит чулки, одеколон…

ХАИМ (серьезно). Не стоит, это дело гибельное.

ДЕВУШКА. А вдруг я другого жениха не найду?

ХАИМ. Тогда будет очень плохо.

ДЕВУШКА. Но я могу выйти замуж за торговца, а потом случится кустарь.

ХАИМ. Тогда подожди.

ДЕВУШКА. Пока я буду ждать, торговец женится на другой.

ХАИМ. Ну, чем я могу тебе помочь? Достать тебе кустаря-жениха я не могу, сам я тебе в женихи не гожусь, так как у меня, к сожалению, первая жена не умерла. Тебе тяжело, но и мне не легче. (Громко, к Моишке.) Что ты стоишь, не можешь помочь ей собрать щепки, ты не видишь, что у нее большое горе.

МОИШКЕ помогает набрать щепок и взваливает ей узел на плечи. ДЕВУШКА оборачивается и смотрит на ХАИМА печальными вопросительными глазами. РЕБ ХАИМ мимикой показывает, что не в силах помочь ей. Она уходит.

ХАИМ (стругая, говорит нараспев). Эх, реб Хаим, реб Хаим, искушение твое слишком велико. О чем ты думал, ты хотел, чтобы твоя Гиндычка умерла. Ай, ай, тебя за такие вещи будут хлестать на том свете.

Входит ГИНДЫЧКА с кошелкой.

ГИНДЫЧКА. Не базар, а пожар, все горит… Десять копеек фунт цибули, двадцать две копейки фунт мяса, боже мой, от таких цен можно ведь умереть…

ХАИМ. А почем редька?..

ГИНДЫЧКА. Редька ему нужна…

ХАИМ. Что может быть вкуснее редьки, приправленной подсолнечным маслом, цибулькой и чесноком, ай, это блюдо…

ГИНДЫЧКА. Ой, у меня душа выйдет вон…

ХАИМ. Гиндычка, не волнуйся, пожалей себя, у тебя ведь камни в печени. Зачем ты бога искушаешь?..

ГИНДЫЧКА. Лучше умереть, чем так мучиться. Отчего ты так весел?..

ХАИМ. Я не понимаю, неужели бедняк должен всю свою жизнь проплакать, скажи, это поможет?.. Если мы при царе были бедняками, при Петлюре были бедняками, теперь бедняки, и такими умрем.

ГИНДЫЧКА. Ты смеешься, а у меня желчь изливается.

ХАИМ (громко). Моишке, дай мне бард.

Берет бард и устраивает на пне. МОИШКЕ стучит по барду, и пень колется на части. Входит ЛИПА, грустный, ничего не замечая, проходит в следующую комнату. ХАИМ замечает опечаленное лицо сына и следует за ним. У дверей, ЛИПЕ.

Липа, иди сюда.

Подходит ЛИПА. ХАИМ его серьезно осматривает, взглядывает в его глаза.

Что с тобой? Что случилось? Несчастье?..

ЛИПА (со вздохом). Не спрашивай, отец… Я должен оставить работу на мельнице, иначе…

ХАИМ. Боже мой, не нравится тебе мельница, уходи…

ЛИПА. Я не могу… Там издеваются над товарищами, эксплуатируют, не могу их бросить, но что делать, он смеется над законом.

ХАИМ. Почему же ты должен страдать больше других? Им нравится, так и пусть.

ЛИПА. Это ужасно. Двенадцатилетние мальчики выдаются за семнадцатилетних. Он обирает рабочих.

Входит БЕЙЛА. БЕЙЛА замечает настроение ЛИПЫ и тихо приближается к говорящим.

БЕЙЛА. Следует ли поэтому малодушничать и хныкать? (Насмешливо.) Про… ле… та… рий.

ЛИПА. Бейла, я не в силах терпеть эти издевательства… Меня, квалифицированного работника, мельник уже пятый день заставляет носить мешки с верхнего этажа вниз и вверх.

БЕЙЛА. Но ты ведь получаешь ставку квалифицированного работника.

ЛИПА. Дело не в работе, а в том, что со мною сводят счеты. Он хочет меня принудить к тому, чтобы я ушел…

БЕЙЛА. Напиши об этом в газету.

ЛИПА. О, это рабкорство мне дорого стоит, ведь все гонения на меня из-за этого.

БЕЙЛА. Напиши непременно обо всем в газету, одновременно попытайся добиться изменения своего положения через Ефима Степановича, но, ради бога, не хнычь…

ХАИМ. Что же мне делать?..

ЛИПА. Делать нечего, он неуязвим… Я стою на его пути…

ХАИМ (в страхе). Боже мой! Уезжай отсюда, уезжай, спаси себя, он на все способен.

БЕЙЛА. Уехать и оставить рабочих на произвол мельника?

ХАИМ. Мне выдадут из ссудо-сберегательной деньги, я отдам их тебе, только уезжай.

Входит ПРЕДСЕЛЬСОВЕТА.

БЕЙЛА (оживляясь). Хорошо, что ты пришел, Иванов. Садись, рассказывай, что нового. Липа стал невыносим, хнычет, словно смерть пришла.

ИВАНОВ (после некоторого грустного молчания). Был в районе, жаловался, волновался и ничего не сделал. Теперь Геру раздолье.

ЛИПА. Слушай, в твое отсутствие вернулся Ефим Степанович, занял еще большее положение в доме и странно ведет себя с рабочими… Он всюду выгораживает их, добился того, что Гер поставил пылесосатель и всячески подбирается ко мне. Я ему не верю. Рожа у него провокатора.

БЕЙЛА. Одним словом, продолжают великое дело Зубатова…^{162}

ИВАНОВ. Любопытно.

ЛИПА. Оборудовал табачную фабрику, обслуживаемую четырьмя подростками, и управляет ею. Загадочный субъект.

За сценой голос Гиндычки: «Бейла!»

БЕЙЛА. Иду.

Быстро уходит.

ИВАНОВ. С ним нужно познакомиться.

Входит МАЛЬЧИК.

МАЛЬЧИК. Реб Хаим, вам из ссудо-сберегательной бумажка, распишитесь.

ХАИМ подписывается, а ЛИПА читает.

ЛИПА. Тебе, отец, ссудо-сберегательная отказала в кредите. Это рука Лейба. Эх, отец, ты честный человек, но сын у тебя непокладистый.

ХАИМ (с горечью). Но ведь он не состоит в ссудо-сберегательной…

ЛИПА. Он нигде не состоит и вездесущ. (К Иванову.) Видишь, как Лейб умеет мстить…

ИВАНОВ. Нужно быть ко всему готовым.

ХАИМ. Рибойно шел ойлом!^{163} За что?..

Уходит в глубокой печали. Молчание. Каждый углублен в свои думы.

ИВАНОВ. Я был на фронтах, сражался с Деникиным^{164}, Врангелем^{165}, Колчаком^{166}, и нигде не чувствовал себя таким слабым, как сейчас. Я должен призвать всю свою стойкость, чтобы не пасть духом.

Входит УПРАВЛЯЮЩИЙ ВИНТРЕСТА.

УПРАВЛЯЮЩИЙ. Реб Хаим дома?

ЛИПА. Папа, папа…

Входит РЕБ ХАИМ.

ХАИМ. Что вы хотели, товарищ управляющий?

УПРАВЛЯЮЩИЙ. Вот что, реб Хаим, правление Вин-треста аннулирует свой заказ на бочки…

ХАИМ (испуганно). Почему? Вы, кажется, все время были довольны?

УПРАВЛЯЮЩИЙ. Трест находит качество бочек неудовлетворительным.

ХАИМ. Боже мой, новая напасть.

ЛИПА (к управляющему винтреста). Почему вы аннулируете заказ?..

УПРАВЛЯЮЩИЙ(нагло). А тебе какое дело, в газете пропечатаешь? Рабкор!..

ЛИПА (исступленно). Говори, негодяй, говори… го… во… ри!

Хватает за горло и душит.

Говори, подлец.

УПРАВЛЯЮЩИЙ вырывается и с силой отшвыривает ЛИПУ на кучу стружек. Стремительно уходит. СТАРИК в замешательстве. Вбегают ГИНДЫЧКА и БЕЙЛА.

ГИНДЫЧКА И БЕЙЛА. Что случилось?..

ЛИПА (подымаясь, Иванову). Ты слышал? Это работа Гера, он мстит. (Стремительно.) Пойдем.

ХАИМ. Липа, остановись.

БЕЙЛА(громко). Иди, Липа.

ГИНДЫЧКА(плача). Липа…

ЛИПА и ИВАНОВ уходят.

БЕЙЛА. Иди…

На время остается в застывшей позе, с протянутой рукой.

ХАИМ. Рибойно шел ойлом, сорок пять лет был я честным бондарем, а теперь никто не доверяет.

Акт пятый

Квартира Лейба Гера. Обширная комната — гостиная. Богатая мебель. На стенах развешаны картины. Пол устлан коврами. В комнате сидит БУХГАЛТЕР. ДИНА и БЕЙЛА вешают портреты Ленина и Дзержинского{167}.

БУХГАЛТЕР(громко). Давно их пора повесить.

ДИНА. Папаша и теперь будет недоволен.

БУХГАЛТЕР. Нет, не портреты, а их самих. (Тычет пальцами в портреты.) Пора повесить.

ДИНА. Почему же вы не вступили в банды Колчака и Деникина?

БУХГАЛТЕР. Я — еврей. Ненавижу одинаково обоих. Лучше бы вы повесили портрет Герцля^{168}, это был человек, по крайней мере… он крови не проливал.

За сценой голос Гера.

ЛЕЙБ ГЕР. Реб Йосл.

БУХГАЛТЕР уходит.

ДИНА (поправляя портреты). Мне кажется, что так будет лучше.

БЕЙЛА (смеясь). Было бы недурно повесить здесь рядом Трудовой кодекс, чтобы твой папаша не забывал его содержание.

Смеются. Уходят. На мгновение сцена пуста.
Входят ЛЕЙБ ГЕР и ЦАЦКИН.

ЛЕЙБ ГЕР. Если вы настаиваете, я согласен. Сейчас же пришлю сюда Липу, и вы с ним поговорите.

ЦАЦКИН. Мы погибнем, если вздумаем бороться с рабочими. Мы пленники. Ничего не поделаешь. Рабочее государство. Я недавно был на польской границе и слышал своими ушами, как мельник с польской стороны дразнил нашего мельника: «Что, Янкель, соцстрах… профсоюз… спецодежда…» Больно, но что делать… Нужно быть тактичным. Когда ко мне приходит финагент и подает мне повестку на двести рублей, я ему жму руку и говорю спасибо. Мало того, я начинаю хвастать, что заработал миллиард, пусть у него разливается желчь, а не у меня. Все равно горю не поможешь.

Оба смеются.

ЛЕЙБ ГЕР. Он будет сейчас здесь.

Уходит. ЦАЦКИН быстро уходит в следующую дверь и возвращается одетым в косоворотку с расстегнутым воротником, подпоясанным лакированным кушаком. Смотрит в зеркало.

ЦАЦКИН (сам себе). Так и ему, и мне будет приятно. Эх, если бы еще немного похудеть… Пролетариат не любит сытых физиономий.

Входит ЛИПА. ЦАЦКИН как бы не видит его.

ЛИПА. Здравствуйте, Ефим Степанович.

ЦАЦКИН (искусственно вздрогнув). Ах, Липа, здравствуйте. Садитесь. Что нового?

ЛИПА (пожимая руку). С тех пор как вы сюда явились, Ефим Степанович, и жить стало приятней.

ЦАЦКИН. Я хочу внести культурное начало между трудом и капиталом. Вы знаете, у меня денег нет. Я такой же рабочий, как и вы, и поэтому никогда не допущу, чтобы мои братья эксплуатировались. Реб Лейб этим недоволен, но ведь я зять. Он не может со мной не считаться…

ЛИПА. У вас благородная душа, но я не скрою от вас, что я все же вам не верю…

ЦАЦКИН. А если я вам скажу, что я социалист?

ЛИПА. Социалисты у нас обанкротились, мы им не верим, они нередко играют роль провокаторов.

ЦАЦКИН. Не то, вы не поняли меня, я хотел сказать, что я старый социалист, что рабочий класс мне близок.

ЛИПА. А что вы думаете предпринять в области труда несовершеннолетних?

ЦАЦКИН. Завтра будут все дети выброшены с мельницы…

ЛИПА (обрывая его). Простите, мы не заинтересованы в том, чтобы мальчики погибли, пусть они работают, но их рабочий день нужно сократить, и значительно…

ЦАЦКИН. Я согласен, а я все равно что Гер.

ЛИПА. Нет, знаете, до сих пор безобразия Лейба были нестерпимы.

ЦАЦКИН. Какие безобразия… нарушение Кодекса законов о труде… ерунда!..

ЛИПА. О, вы не знаете реб Лейба…

ЦАЦКИН. Не будем об этом говорить. Кто из нас… (Как бы припомнив.) Кстати. Вы, кажется, друг Иванова… Вы не познакомите меня с ним?..

ЛИПА. Вас… с удовольствием.

ЦАЦКИН. Я буду очень рад, если вы его сегодня же пришлете.

ЛИПА. Хорошо. Завтра у нас собрание рабочих, приходите. Послушайте, чем живет и как рассуждает наш рабочий.

ЦАЦКИН. Вы пришлете сегодня Иванова, а я завтра буду на мельнице.

Обмениваются рукопожатиями. ЛИПА уходит. ЦАЦКИН некоторое время смотрит на себя в зеркало, не замечая вошедшего ГЕРА.

ЛЕЙБ ГЕР (хохочет, с трудом успокаивается). Что такое?

ЦАЦКИН. Пролетарии всех стран, соединяйтесь…^{169} Вы понимаете, я пролетарий — и они пролетарии, вот мы и соединяемся.

ЛЕЙБ ГЕР (смеется). Ах, у меня живота нет… уж от смеха…

ЦАЦКИН. Живота у вас нет, а смех у вас животный.

ЛЕЙБ ГЕР. Я забыл вам сказать, что сейчас у меня будут важные персоны.

ЦАЦКИН. Кто?

ЛЕЙБ ГЕР. Райтехник, нарсудья, человек с образованием коминститута и фининспектор.

ЦАЦКИН. Судья — коммунист?

ЛЕЙБ ГЕР. Почему вы так думаете?

ЦАЦКИН. Он ведь окончил, вы говорите, коммунистический институт?

ЛЕЙБ ГЕР. Вы не поняли. Коммерческий институт… Как вы не привыкли к нашим сокращениям.

ЦАЦКИН. По какому случаю эти уважаемые люди собираются сегодня?

ЛЕЙБ ГЕР. Совершенно случайно. Они разнюхали, что у мета появилось вино.

ЦАЦКИН (внезапно). Вы слышали, о чем я говорил с Липой?

ЛЕЙБ ГЕР (с удивлением, смешанным со смущением). Почему вы думаете, что я подслушивал?

ЦАЦКИН. Я слышал шорох за дверью и догадался. (Смотрит в упор на Гера.) Значит, я не ошибся?

ЛЕЙБ ГЕР (смущенно). Меня… интересовало…

ЦАЦКИН. Милости просим, но учтите, что у Ефима Степановича все пять чувств в порядке, потому что он живет по Мюллеру.

Неловкое молчание. Входит РАЙТЕХНИК.

ЛЕЙБ ГЕР. Почет и уважение Петру Константиновичу.

РАЙТЕХНИК. Здравствуйте, дорогой реб Лейб, как живете?

ЛЕЙБ ГЕР. Знакомьтесь: мой зять — Ефим Степанович Цацкин.

РАЙТЕХНИК. Очень и очень приятно.

ЛЕЙБ ГЕР (усаживает гостя). Дайте сюда из первого транспорта…

ЦАЦКИН. Наркомспирта или Наркомвина?

ЛЕЙБ ГЕР. Нет, нет, без наркомов.

Вносят вино и пиво. Стол уставляется закусками.

ЦАЦКИН. Простите, вы инженер-строитель или путеец?

РАЙТЕХНИК. Я инженер-строитель.

ЦАЦКИН. Обучались в Ленинграде?

РАЙТЕХНИК. Нет, в Киеве.

ЦАЦКИН. Самый красивый город в мире.

РАЙТЕХНИК. Да, город недурной.

ЦАЦКИН (азартно). Как можете вы говорить так о Киеве! Разве вы найдете в мире еще один Крещатик, Печерскую лавру, Аскольдову могилу, на гору вверх, с горы вниз…

РАЙТЕХНИК. Но в московском Кремле…

ЦАЦКИН. Что Москва! Кривая ведьма, немазаная красавица. Узкие переулки, безносые улицы, беззубые дома. Нет, вы…

Входят ФИНИНСПЕКТОР и НАРСУДЬЯ.

ЛЕЙБ ГЕР. Ай-ай, кого я вижу. Почет и уважение.

НАРСУДЬЯ. Здравствуйте.

ЦАЦКИН. Разрешите представиться — Ефим Степанович Цацкин. (Наклоняет эффектно голову.)

ФИНИНСПЕКТОР. Степан Аполлинариевич Козлик.

НАРСУДЬЯ. Леонид Варфоломеевич Ногов.

ЛЕЙБ ГЕР. Садитесь и приступайте к делу.

Все усаживаются.

ФИНИНСПЕКТОР(развязно). Товарищ инженер, отмерьте мне шкалик спиртотрестского.

РАЙТЕХНИК (морщась). Выпьем, товарищ Ногов.

НАРСУДЬЯ. С удовольствием.

ЛЕЙБ ГЕР наливает бокалы.

ЦАЦКИН. Друзья, я предлагаю выпить за тех, которые живут и дают другим жить.

ЛЕЙБ ГЕР. Ура!..

Пьют.

ФИНИНСПЕКТОР (к Цацкину). Вы наивно говорите.

ЦАЦКИН. Анонимно.

ФИНИНСПЕКТОР. Анаивно, аноимно, как там по-вашему.

ЛЕЙБ ГЕР. Я предлагаю второй раз за тех же.

РАЙТЕХНИК. Идет. Кто против?

НАРСУДЬЯ. Ура! Пьем!..

Все пьют.

ФИНИНСПЕКТОР (косясь на Ногова). Выпьем за того, кто мне обещал припаять бумажку.

РАЙТЕХНИК (к Цацкину). Ваше слово, Ефим Степанович.

ЦАЦКИН. Я за лозунг: меньше слов и больше дела. (Пьет.)

ЛЕЙБ ГЕР (к фининспектору). Вы читали мое заявление?

ФИНИНСПЕКТОР (тихо). Реб Лейб, напишите мне заявление в широком масштабе.

ЛЕЙБ ГЕР. Жить стало невозможно. За все плати, за миллиграмм воздуха плати.

ФИНИНСПЕКТОР. Будьте спокойны, главное — это я.

СУДЬЯ. Вы уж не слишком забывайтесь, Степан Аполлинарьевич, над вами имеется еще власть повыше.

ФИНИНСПЕКТОР. Это насчет вашей должности судьи? Чихать я на вашу должность хотел. Я был военкомом дивизии, корпуса, армии! Я в революции потерял три пальца, а вы что потеряли? Ну, что вы сделаете мне? Составил я протокол на него (указав пальцем на Гера) — и каюк, присох, нет его. Судить будете, накось выкуси. (Сует ему шиш под нос.) Сплетник этакой.

СУДЬЯ. Как вы, реб Лейб, таких хамов пускаете в дом?..

ЦАЦКИН. Не забудьте, что Хам был сыном Ноя… и что после Вавилонского столпотворения все народы настолько смешались, что трудно стало отличить хама от семита и яфетида^{170}.

РАЙТЕХНИК. Браво, Ефим Степанович, гениально.

ЦАЦКИН. Выпьем за братство Хама с Симом и Яфетом!

СУДЬЯ. Ни за что.

ЦАЦКИН. Тогда выпьем за всех членов профсоюза.

РАЙТЕХНИК. Браво.

Пьют.

ФИНИНСПЕКТОР. Что мы сделали, друзья, ведь рабкоры тоже члены союза.

РАЙТЕХНИК. Верно.

СУДЬЯ. Пусть здравствуют, но глупостей не пишут.

ЦАЦКИН. А если напишут, то пусть не пеняют, что придется не здравствовать.

Смеются.

РАЙТЕХНИК. Нет, знаете, это такие проныры, всюду пролезут. Целую неделю икал, одолела икота, думаю, не к добру. Так и было: читаю «Правду», и что думаете?.. Там меня Липа вспоминает…

ЛЕЙБ ГЕР. Жаль, что вы по-еврейски не читаете, он и в «Штерне» вспомнил о вас.

РАЙТЕХНИК. Ведь страшно подумать, где уверенность в том, что наша дружеская выпивка не будет завтра расписана как величайшее преступление.

Входит ПРЕДСЕЛЬСОВЕТА, останавливается у дверей.

ЛЕЙБ ГЕР. А… товарищ Иванов, милости просим.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Меня сюда пригласил ваш зять.

ЛЕЙБ ГЕР. Да, да, он здесь, сядьте за стол.

ЦАЦКИН (выходя из-за стола). Разрешите познакомиться.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ (сдержанно). Вы мою фамилию уже слышали. Зачем вы пригласили меня сюда, для участия в выпивке?

ЛЕЙБ ГЕР. Да, да, у меня очень дорогой гость.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Мне здесь делать нечего.

ЦАЦКИН. Лейб Гер, вы вмешиваетесь в мои дела. (Председателю.) Я вас вызвал для личных переговоров, выпивка оказалась случайной.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ (иронически). Случайной… (Круто отворачивается.)

ЛЕЙБ ГЕР (подбегая к Иванову). Товарищ, почему вы меня избегаете, почему вы против меня, прошу вас, не омрачайте же моего веселья, выпейте с нами.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Нет, я у вас, реб Лейб, пить не стану, пусть пьют остальные, это дело их.

РАЙТЕХНИК, ФИНИНСПЕКТОР и СУДЬЯ через другую дверь уходят.

ЦАЦКИН (к Геру). Человек пришел ко мне, зачем вы не даете ему пройти…

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Это подло… заманить меня на выпивку.

ЦАЦКИН. Уверяю вас, что это случайно…

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ. Пьянствуйте сами.

Быстро уходит.

ЛЕЙБ ГЕР (возбужденно). Будем пьянствовать… А тебе что? Болячка.

ЦАЦКИН (громко). Реб Лейб…

ЛЕЙБ ГЕР. Я вас не спрашиваю, как разговаривать с такой сволочью… (У дверей кричит вслед уходящему Иванову.) Не хочешь покориться, покоришься. Они тебя избрали хозяином, а я тебе заявляю, что место хозяина занято, теперь можешь со мной воевать. (Еще громче.) И свидетелей у тебя нет, и судья мой. Наплевать на тебя, козий помет.

ЦАЦКИН (возбужденно). Что вы сделали? Вы совершили сейчас безобразный поступок. Все планы мои рухнули. Зачем вы устроили выпивку?

ЛЕЙБ ГЕР. Вам не нравится? Можете взять свою жену и уйти туда, откуда пришли.

ЦАЦКИН (с трудом сдерживаясь). Эта фраза будет вам дорого стоить.

Быстро уходит. ЛЕЙБ ГЕР, подходя к столу, выпивает залпом три рюмки вина. Мгновение думает.

ЛЕЙБ ГЕР. За эту смелость я ему язык отрежу.

Уходит.
Входит ИОСИФ, неся с собой гири.

ИОСИФ. Наконец-то я сумею позаниматься.

Упражняется. Через комнату проходит АДЕЛЬ, увлеченная чтением книжки. Вслед за ней проходит САЛИМАН, прижав руки к груди. Не замечая ИОСИФА, уходят.

ИОСИФ (презрительно). Дурак… Раз, два, раз, два…

Упражняется. Из следующей двери входит АДЕЛЬ, все еще углубленная в чтение, спотыкается о гири и падает. САЛИМАН спешит ее поднять и роняет притворившуюся без сознания Адель.

САЛИМАН. Врача скорей.

ИОСИФ (не прекращая упражнения). Бросьте притворяться: она здорова, как верблюд.

САЛИМАН. Вежливей, молодой человек.

ИОСИФ. Вежливей? Ну, как лошадь.

САЛИМАН. Дурак!

АДЕЛЬ стонет.

ИОСИФ (смеясь). Ай, актриса, ее бы в театр.

АДЕЛЬ (вспрыгивая). Босяк, шалопай, вон отсюда!

ИОСИФ. Убирайтесь, если вам угодно.

САЛИМАН. Уйдемте, ведь это хам.

Оба стремительно уходят.

ИОСИФ. Раз, два, раз, два.

Радостно вбегает АБРАША.

АБРАША. Иосиф, нас отправляют в лагери.

ИОСИФ. Счастливого пути.

АБРАША. А ты?

ИОСИФ. А я уже выжимаю два пуда.

АБРАША. Не пойдешь с нами?

ИОСИФ. Некогда. Я перехожу к изучению бокса и затем поеду в Англию, там, говорят, боксеры очень нужны.

АБРАША. А нас через год переведут в комсомол.

Быстро вбегает ДИНА, а за ней МАТЬ.

ДИНА. Как вам угодно, но по стопам Элеоноры и Адель я не пойду.

МАТЬ. Пойдешь, а если не пойдешь, то тебя понесут. (К Иосифу.) Где отец?

ИОСИФ, упражняясь, не отвечает.

Что же ты молчишь, моя дорогая физкультура?..

ИОСИФ. Ты уже оставила Дину в покое и придираешься ко мне.

ДИНА. Подожди, Иосиф, и до меня очередь дойдет…

МАТЬ. Ты еще говоришь. (Бросается к Дине.) Я тебе сейчас ни одного волоска на голове не оставлю…

ИОСИФ (становясь на ее пути и выставляя вперед гири). Осторожно, матушка, я ее защищаю.

АБРАША. Родители не вправе бить своих детей.

МАТЬ. Боже мой, это дом петлюровцев, не дети, а бандиты.

ДИНА (к матери). У меня свой путь, и я его не изменю… Я буду посещать клуб, встречаться с Бейлой, а с будущей недели начну обучаться портняжному делу. Я хочу и освобожусь от вашей опеки.

АБРАША и ИОСИФ рукоплещут.

МАТЬ(плача). Боже мой, боже мой, это петлюровцы!..

Входят ЦАЦКИН и ЛЕЙБ ГЕР, все уходят.

ЛЕЙБ ГЕР. Я его выгоню, а если он будет возмущать рабочих, то еще в тюрьму усажу.

ЦАЦКИН (смеясь). Скажите так, по душам, кому место в тюрьме: ему или вам?

ЛЕЙБ ГЕР. Я вам не обязан давать отчета.

ЦАЦКИН. За такие некультурные поступки можно далеко попасть.

ЛЕЙБ ГЕР. Некультурные так некультурные.

ЦАЦКИН. Не скромничайте, реб Лейб, вы хорошо знаете себя.

ЛЕЙБ ГЕР. А вас я тоже знаю…

ЦАЦКИН. Меня? Гм…

ЛЕЙБ ГЕР. О, я вас понимаю, товарищ Цацкин.

ЦАЦКИН (в тон). О, я вас чувствую, реб Лейб.

ЛЕЙБ ГЕР (сквозь зубы). Цацкин, не дрыгайте задними ногами…

ЦАЦКИН. Если я задрыгаю, то многим станет тошно…

ЛЕЙБ ГЕР. Вы уже перестали обозревать природу и занялись агитпрофработой среди рабочих.

ЦАЦКИН. Мне наплевать на рабочих, я их так же эксплуатирую, как и вы, но мне претят эти азиатские меры. Я культурный человек, я выжму из рабочего все соки, и он не почувствует, а у вас это получается отвратительно…

ЛЕЙБ ГЕР. Вы мне очки не втирайте. Я знаю, зачем вы подмигиваете рабочим: вы ищете союзника против меня.

ЦАЦКИН. Против вас нужны союзники? Вы слышите, стоит мне мигнуть только, и вам света божьего не видать… Га, что, поняли, с кем имеете дело?..

ЛЕЙБ ГЕР. Это тоже по Мюллеру?

ЦАЦКИН. Вы не забудьте, что я хозяин табачной фабрики, что судьба ваша в моих руках. На мельнице вы больше не хозяин, а вздумаете мешаться, я вас сотру в порошок. Можете мне поверить, сил у меня хватит, вот… (Засучивает рукав.) Пощупайте мои мускулы.

ЛЕЙБ ГЕР. Подлец…

ЦАЦКИН. Не оскорбляйте честного человека, потому что я уголовный кодекс не признаю. Я вас изобью до потери сознания, и свидетелей не будет…

ЛЕЙБ ГЕР. Тьфу на тебя, вор, мошенник, свин…

ЦАЦКИН подходит к зеркалу, поправляет свой костюм и, самодовольно улыбаясь, уходит.
Входит БУХГАЛТЕР.

ЛЕЙБ ГЕР. Реб Йосл, нам предстоит большой разговор.

БУХГАЛТЕР. Большому кораблю большое плавание.

ЛЕЙБ ГЕР. Вы все знаете… Что делать?

БУХГАЛТЕР. Нужно помириться.

ЛЕЙБ ГЕР. Он мне грозит тюрьмой. Он меня обманул и ограбил… Он оказался авантюристом.

БУХГАЛТЕР. Как вы решили поступить?

ЛЕЙБ ГЕР шепчет на ухо БУХГАЛТЕРУ.

Ой, это опасно!

ЛЕЙБ ГЕР. Ничего, я заткну все прорехи, но его утоплю. Вы, реб Йосл, должны мне только помочь. БУХГАЛТЕР. Нужно это проделать осторожно.

ЛЕЙБ ГЕР. Утром мы отправимся в уголовный розыск, и пусть он расхлебывает кашу, которую сам заварил.

Входит МАЛЬЧИК.

МАЛЬЧИК. Вас зовут, реб Лейб, на мельницу.

ЛЕЙБ ГЕР. Иду. (Бухгалтеру.) Я сейчас вернусь.

У двери сталкивается с ЦАЦКИНЫМ, на миг останавливается, вознаграждает ЦАЦКИНА презрительным взглядом. ЦАЦКИН улыбается, подходит вплотную к бухгалтеру и упорно смотрит на него. БУХГАЛТЕР поправляет свой воротник, пытаясь ускользнуть от взора ЦАЦКИНА.

БУХГАЛТЕР. М-да…

ЦАЦКИН. Реб Йосл, я вас проглотил. Вы уже перевариваетесь в моем желудке.

БУХГАЛТЕР (смущенно). Что вы хотите?

ЦАЦКИН (в упор). Я хочу, чтобы вы повторили то, что вам здесь произнес реб Лейб.

БУХГАЛТЕР (сбитый с толку). О чем говорил со мной реб Лейб?.. Странно…

ЦАЦКИН (подымая дрожащего бухгалтера со стула, не спускает глаз с него). Говорите, о чем?

БУХГАЛТЕР. Ефим Степанович… что вы придрались… я ничего не знаю…

ЦАЦКИН. Я все слышал… Будет плохо, реб Йосл.

БУХГАЛТЕР. Я вас не понимаю, они дерутся между собой, а я должен отвечать…

ЦАЦКИН. Слушайте же, если вы не хотите обозревать природу с высоты Винницкой тюрьмы, то отвечайте. (Вкрадчиво.) Если вы хотите сухим выйти из воды, то слушайтесь Ефима Степановича.

БУХГАЛТЕР. Что вы хотите от несчастного старика?

ЦАЦКИН. Я хочу, чтобы вы были счастливы.

БУХГАЛТЕР. Друг на друга кляузничают, засыпают розыск заявлениями и вмешивают меня…

ЦАЦКИН (смущенно). Кто подал заявление в розыск?..

БУХГАЛТЕР. Успокойтесь, не подано пока еще.

ЦАЦКИН. Значит, Лейб собирается меня запереть?

БУХГАЛТЕР. Что же вы меня спрашиваете, ведь вы слышали?..

ЦАЦКИН. Когда я слышал?

БУХГАЛТЕР. Только что.

ЦАЦКИН (догадавшись). Ага. А, я слышал, но не совсем. Он собирается что-то сделать?

БУХГАЛТЕР. Ну, что еще сделать. Подать заявление в розыск, указав на ваше дело.

ЦАЦКИН. Это я слышал. Но когда собирается что-то сделать?

БУХГАЛТЕР. Слышал и не слышал, его не разберешь. Бросьте, Ефим Степанович, этот спор. Помиритесь. Он завтра утром на вас донесет, а вы послезавтра на него… Чем это кончится?

ЦАЦКИН (вкрадчиво). Вы правы, реб Йосл, и я собираюсь вас просить, чтобы вы меня помирили с реб Лейбом.

БУХГАЛТЕР. А если не удастся?

ЦАЦКИН. Если не удастся, то хотя бы день-два оттянуть.

БУХГАЛТЕР. Вот это я люблю. Завтра я ни за что не пущу его в розыск кляузничать на зятя и добьюсь во что бы то ни стало мира между вами.

ЦАЦКИН (обрадованный). Спасибо, реб Йосл. (Внезапно.) Да… он хотел донести… о бандеролях?..

БУХГАЛТЕР. Э… о чем бы то ни было… миритесь.

ЦАЦКИН. Миримся, миримся, решено… Но все-таки оставьте мне…

БУХГАЛТЕР. Ну, понятно, об этих проклятых бандеролях. (Уходя.) Я сейчас же вас помирю…

Вбегает АДЕЛЬ.

ЦАЦКИН. Где отец, Адель?

АДЕЛЬ. Уехал к Блиндеру.

ЦАЦКИН. Ты хорошо знаешь, что он поехал к Блиндеру, а не в город?

АДЕЛЬ. Отлично знаю, он обещался к обеду быть.

ЦАЦКИН пытается уйти. АДЕЛЬ взором его останавливает.

ЦАЦКИН (мимически). Я вам нужен?

АДЕЛЬ. Да, я должна с вами поговорить.

ЦАЦКИН. Со мной — когда угодно.

АДЕЛЬ. Разговор будет серьезный.

ЦАЦКИН. Лишь бы не пахло уголовным розыском.

АДЕЛЬ. Не шутите и не играйте чужими чувствами.

ЦАЦКИН. Зачем… я предпочитаю играть чужими деньгами…

АДЕЛЬ. Вы разбили мое сердце.

ЦАЦКИН. Сердце… важность… Тут мне реб Лейб ломает голову, а впрочем… вы не первая и не последняя.

АДЕЛЬ. Прежде чем отдать свою руку другому, я пришла с вами поговорить в последний раз.

ЦАЦКИН. В последний раз, слава богу.

АДЕЛЬ. Скажите правду, неужели вы меня никогда не любили?..

ЦАЦКИН. Сказать вам правду?

АДЕЛЬ. Да.

ЦАЦКИН. Я до сих пор не понимаю, что такое любовь…

АДЕЛЬ. Вы черствый человек.

ЦАЦКИН. А разве черствые люди любят так природу, как я люблю?..

АДЕЛЬ. Значит, я напрасно вас люблю?

ЦАЦКИН. Почему напрасно? Если вам приятно любить, то я не возражаю…

АДЕЛЬ. Прощайте. Я выйду замуж за человека, к которому ничего не питаю… Я буду всю жизнь страдать и думать только о вас.

ЦАЦКИН (насмешливо закатывает глаза и хватается за сердце). Ах, как это романтично! Здесь пахнет рецептом Татьяны, но нет трагедии Онегина. Впрочем, я вам почти ничем помочь не могу.

Многозначительно смотря на нее, уходит. АДЕЛЬ садится за стол, прячет голову в руках. Входит САЛИМАН.

САЛИМАН (подходя на цыпочках). Адель Лейбовна.

АДЕЛЬ (как бы испугавшись). Ах…

САЛИМАН. Вы задумались…

АДЕЛЬ. Да, думала и решила.

САЛИМАН. Что решили?

АДЕЛЬ. Выйти за вас замуж…

САЛИМАН (отступая на шаг). Вы решили… Но я ведь еще не совсем решил…

АДЕЛЬ. Не разговаривайте. У меня трагедия, и я решила немедленно выйти замуж…

САЛИМАН. Но вы ведь не любите меня.

АДЕЛЬ. В том-то и состоит моя месть, что я буду всю жизнь верна нелюбимому человеку.

САЛИМАН (обрадовавшись своей мысли). А вдруг ваш отец не согласится?

АДЕЛЬ. Не беспокойтесь, согласится.

САЛИМАН. А вдруг мои родители не согласятся?

АДЕЛЬ. Тогда бежать… В Америку… Архипелаг. Остров Святой Елены, мыс Святой Надежды…^{171}

САЛИМАН. Я хотел бы еще подождать… хотя бы год…

АДЕЛЬ. Ни минуты… Завтра конец…

САЛИМАН. Я не могу так скоро…

АДЕЛЬ. Ага, вы меня сбили с пути, разбили мое сердце, а теперь, как подлец, бежите. Вы слышите, я оболью вас серной кислотой, под суд… никаких разговоров!..

САЛИМАН (испуганно). Я разве говорил… что не согласен… я… со… гласен… Я побегу приготовиться…

Уходит, боязливо озираясь.

АДЕЛЬ (одна, приняв искусственную позу). Боже мой! Как трудно честной девушке выйти замуж.

Занавес.

Акт шестой

Контора при мельнице на третьем этаже. ЦАЦКИН в мельничном костюме перебирает бумаги.

ЦАЦКИН. Что вы скажете о нашем фининспекторе? Га!.. Он мне стоял как кость в глотке. Я все испробовал: не берет, не пьет, не курит. Пробовал его свести с женой — кой черт! Женщин не любит. Я уже отчаялся. Вдруг он мне заявляет, что увлекается археологией. Это значит, что он любит рыться в земле. Я обрадовался. Две недели рыскал я кругом и нашел ему древнейшие раскопки… Он успокоился в земле, а я на земле.

БУХГАЛТЕР (открывая окно). Ефим Степанович, не правда ли, отсюда открывается хороший вид…

ЦАЦКИН. Наша тюрьма выше, оттуда Лейб видит большие горизонты.

БУХГАЛТЕР. Эх, Ефим Степанович, что вы сделали со мной и реб Лейбом.

ЦАЦКИН. Вас я осчастливил своей дружбой, а реб Лейба я обеспечил постоянной квартирой в Допре^{172}.

БУХГАЛТЕР. И для того чтобы сделать Гера несчастным, зачем вы меня вмешали… Ведь Лейб мне этого никогда не простит…

ЦАЦКИН. А если я этого вам никогда не простил бы, вам было бы легче?..

БУХГАЛТЕР. Лейб пишет из Допра такие письма… Он называет меня мошенником и думает, что я нарочно вас помирил, с тем чтобы отсрочить время и дать вам возможность донести на него…

ЦАЦКИН. Бросьте хныкать, реб Йосл, скажите, не правда ли, я гениальный человек?..

БУХГАЛТЕР. Гениальный… Чтобы похоронить Лейба в тюрьме, вовсе не нужна гениальность…

ЦАЦКИН. Но патент… патент на мое имя, а за преступление отвечает он, га! Не гениальность!..

БУХГАЛТЕР. Подождите, это еще не все… Вы им заявили, что реб Лейб нанял вас с условием, что фабрика будет на ваше имя, а он скажет наоборот.

ЦАЦКИН (быстро, упорно смотря на бухгалтера). А как вы ответите, если вас спросят, кто был хозяином?..

БУХГАЛТЕР (смущенно). Я знаю?.. Я сам не знаю…

ЦАЦКИН. Реб Йосл, не крутите задом, вы уже все равно потеряли доверие реб Лейба, будьте же благоразумны и держитесь крепко за меня… Будьте человеком… Иначе… Не дай бог… В тюрьму можете угодить и вы. Вы понимаете, я не люблю одиночества, в тюрьму или в могилу — я всюду вас за собой потащу. Но оставим этот разговор. Помните, что реб Лейб (упорно смотрит на него) пал жертвой ложного доноса неизвестного лица.

БУХГАЛТЕР. Я-то помню, только Элеонора Лейбовна и Гитля не совсем…

ЦАЦКИН. Достаточно, чтобы вы держали язык за зубами…

БУХГАЛТЕР. Каково самочувствие Элеоноры Лейбовны?

ЦАЦКИН. Блестяще, она вся пошла в отца… С нее как с гуся вода. Она вчера так упорно ухаживала за рай-техником, как будто от него зависело, чтобы я выиграл сто тысяч.

БУХГАЛТЕР. Она дельный человек, у нее мужская голова.

Входит МЕЛЬНИК.

ЦАЦКИН. Василий Иванович, доброе утро.

МЕЛЬНИК (весело улыбаясь). Доброе утро, Ефим Степанович.

ЦАЦКИН. Садитесь. (Подвигает ему стул.)

МЕЛЬНИК. Что будете сегодня молоть?

ЦАЦКИН. Необходимо перемолоть все запасы пшеницы и жита. У меня срочный покупатель на двадцать вагонов муки…

МЕЛЬНИК. А заказы?

ЦАЦКИН. К черту их. Нужно молоть и продавать.

МЕЛЬНИК (подозрительно). До сих пор мы выдавали муку крестьянам в обмен на пшеницу, но если вы всю муку продадите, прекратится обмен.

ЦАЦКИН(смеясь). Успокойтесь, Василий Иванович, Цацкин найдет выход. Кстати… (Вынимает из кармана коробку конфет.) Я получил сегодня подарок, не откажите попробовать. (Подает ему открытую коробку.)

МЕЛЬНИК (беря шоколад). Вы нас, Ефим Степанович, так избалуете, что, когда реб Лейб вернется, он нас не узнает…

ЦАЦКИН. Справедливость прежде всего. Вы понимаете, это у меня в крови… У меня наследственная справедливость, я не могу видеть…

Входит МАЛЬЧИК.

МАЛЬЧИК (Цацкину). Вы меня звали?

ЦАЦКИН. Да, попросите сюда Йосла. (К мельнику.) Как поживают рабочие?..

МАЛЬЧИК уходит.

МЕЛЬНИК. Шепчутся, их не поймешь… К нам относятся плохо…

ЦАЦКИН. Всем не угодишь. Итак, я надеюсь завтра иметь двадцать вагонов муки…

МЕЛЬНИК. Постараюсь…

Уходит.

ЦАЦКИН. Скажите, реб Йосл, как обстоят наши дела и касса?..

БУХГАЛТЕР. Табачной фабрики?

ЦАЦКИН. Нет, мельницы…

БУХГАЛТЕР. По-разному…

ЦАЦКИН. Вы все еще не поняли, что я хозяин мельницы…

БУХГАЛТЕР. Мне все равно, но Лейб…

ЦАЦКИН. Реб Йосл, вы опять задрали хвост.

БУХГАЛТЕР. Я нанялся к реб Лейбу и должен перед ним отчитаться… Дайте мне бумажку или записку от Лейба, и я вам всю мельницу отдам.

ЦАЦКИН. А если я плюну и выгоню вас?

БУХГАЛТЕР. Я уйду и захвачу с собой материал.

ЦАЦКИН. Завтра я продам два вагона муки…

БУХГАЛТЕР. Пожалуйста, но меня не вмешивайте в ваши дела… Придет Лейб, и я скажу, что в продаже я не участвовал…

ЦАЦКИН. Реб Йосл, а если… (Смотрит на него многозначительно.)

БУХГАЛТЕР. Я… никогда!..

ЦАЦКИН. А если бы вам, реб Йосл, отсыпать… нет, нет, не в заднюю часть, а в карман.

БУХГАЛТЕР. Я человек непродажный. Вы зять и можете поступить как вам угодно, а я…

ЦАЦКИН. А вы закроете глаза…

БУХГАЛТЕР (улыбаясь). Я разве могу все видеть…

ЦАЦКИН. О, об этом ведь трактует параграф. Значит, по рукам, реб Йосл…

БУХГАЛТЕР. Что вы со мной делаете, Ефим Степанович…

ЦАЦКИН. Я вам уже говорил, что поставил своей целью сделать вас счастливым… Сколько у вас сейчас муки?..

БУХГАЛТЕР. Вагона три…

ЦАЦКИН. Вычеркните их из книг. Проданы.

БУХГАЛТЕР. Когда?

ЦАЦКИН (улыбаясь). Вот денежки. (Хлопает ладонью по боковому карману.) А это вам за вашу гениальность!.. (Кладет на стол деньги.)

БУХГАЛТЕР (беря деньги). Смотрите, Ефим Степанович, грех на вашу душу…

ЦАЦКИН. Если бы моя душа вздумала носиться со всеми моими грехами, то мне пришлось бы нанять ей носильщика… Кстати, скажите, как обстоят дела с нашими должниками?

БУХГАЛТЕР. Завтра истекает срок платежа по двум векселям, в общей сумме на пятьсот рублей.

ЦАЦКИН. Нужно их получить. Дальше.

Входит ЭЛЕОНОРА. ЦАЦКИН спешит ей навстречу, долго целует ей руки и лоб и смотрит нежно в глаза.

Ах, как я истомился сегодня!

ЭЛЕОНОРА. Не ждал меня?

ЦАЦКИН (целуя ей руку). Не ждал и очень рад.

ЭЛЕОНОРА. Есть интересная новость: следователь согласился отпустить отца под залог.

ЦАЦКИН (подавляя смущение). Когда он его освободит?..

ЭЛЕОНОРА. Как только будет внесен залог…

ЦАЦКИН. Придется подождать, сейчас денег нет.

ЭЛЕОНОРА. Я уже деньги раздобыла. И завтра утром папа будет дома… я была на свиданье у него и, представь себе, он обвиняет тебя в доносе… Я, понятно, его разубеждала, но тщетно… Печально. Отец вернется из тюрьмы и застанет дом пустой. Дина, Абраша, Иосиф уже прислали письмо из Москвы.

ЦАЦКИН. Залоговые деньги при тебе?

ЭЛЕОНОРА. Да.

ЦАЦКИН. Дай их мне, и я все сам уже проделаю.

ЭЛЕОНОРА (передавая ему деньги). Смотри не задерживайся. Завтра готовлю обед и для него.

ЦАЦКИН (целуя ей руку). Можешь быть совершенно спокойна.

ЭЛЕОНОРА уходит. После некоторого раздумья ЦАЦКИН уходит в дверь, ведущую в мельницу. Входит РАБОЧИЙ, озирается, собирается уйти.
Входит ЛИПА.

ЛИПА. Здравствуй, Мойше, как живете? Никого нет.

РАБОЧИЙ (восторженно). А, Липа! Здравствуй. (Долго трясет его руку.)

ЛИПА. Ну, что нового на мельнице? Где Ефим Степанович?

РАБОЧИЙ. Сейчас войдет. Он здесь.

ЛИПА (открывая дверь). Иванов, он здесь. Ты поспеши, а я здесь его задержу.

РАБОЧИЙ. Новый хозяин… мелем, мелем, продаем, по-прежнему живем. Сегодня мельница работает двадцать четыре часа. Весь запас пшеницы будем перемалывать.

ЛИПА. Почему вдруг?

РАБОЧИЙ. Явился оптовый покупатель.

ЛИПА. Ага, понимаю, спешит реализовать. Тогда и мы поспешим. Как нравится тебе реб Лейб?

РАБОЧИЙ. Сел, и прочно сел. Говорят, что зять донес на него.

ЛИПА. Это не секрет.

РАБОЧИЙ. Говорят, что его могут за эти штуки на двадцать лет отправить на каторжные работы. Фальшивые бандероли, подделка бухгалтерских книг…

ЦАЦКИН (входя, мягко). Здравствуй, Липа.

ЛИПА. Здравствуйте, я пришел за расчетом.

ЦАЦКИН. Садись. Почему ты отказываешься работать дальше?

ЛИПА. Странно. Зачем вам держать бунтарей на мельнице?

ЦАЦКИН. Я вас считаю честным и преданным человеком.

ЛИПА. Ой ли?

ЦАЦКИН. Дорогой Липа, разве вы не знаете о том, что я поспорил из-за вас с реб Лейбом?

ЛИПА. Знаю.

ЦАЦКИН. Почему же вы мне не верите? Будьте же откровенны.

ЛИПА. Вы не внушаете мне доверия. По-моему, вы авантюрист.

ЦАЦКИН. Вы меня оскорбляете.

ЛИПА. Вы хотели откровенности.

ЦАЦКИН. Я всячески улучшаю положение рабочих.

ЛИПА. Для того чтобы их закабалить по-своему, еще более ужасным образом.

ЦАЦКИН. Что вы еще скажете обо мне?

ЛИПА. О вас будут говорить другие.

ЦАЦКИН (с тревогой). Кто?

Входят ИВАНОВ и СЛЕДОВАТЕЛЬ.

ЛИПА. Они.

ЦАЦКИН (испуганно, с деланой улыбкой). Чем могу быть вам полезным?

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Я объявляю вас арестованным.

ЦАЦКИН (дрогнувшим голосом). Садитесь.

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Нам некогда. Вы не один у нас.

ЦАЦКИН. Я никогда не любил одиночества.

СЛЕДОВАТЕЛЬ (улыбаясь). Будете вместе с женой, мельником и бухгалтером.

ЦАЦКИН. В чем меня обвиняют, разрешите узнать?

СЛЕДОВАТЕЛЬ. В мелочах: побеге из московской тюрьмы, в подделке червонцев в Киеве, растратах в Одессе, мошенничествах в Харькове и других городах Союза.

ЦАЦКИН. И больше ничего?

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Мы подробнее с вами потолкуем в тюрьме.

ЦАЦКИН. Значит, вы меня приглашаете для более подробной беседы?

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Понятно.

ЦАЦКИН. Тогда с удовольствием.

Быстро одевается. Смотрит в упор на следователя.

Вы мне кажетесь знакомым, товарищ следователь.

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Не узнали старого знакомого, харьковского следователя?

ЦАЦКИН(печально). Узнал. Лучше бы я вас первым узнал.

В контору милиционеры вводят ЭЛЕОНОРУ, БУХГАЛТЕРА и МЕЛЬНИКА.

СЛЕДОВАТЕЛЬ. Вперед.

ЦАЦКИН (бухгалтеру, Элеоноре и мельнику). Вперед, товарищи, тесней ряды сомкнем, как говорят у нас в Москве: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»

Занавес.

Владимир Киршон и Андрей Успенский