Известно, что было две существенно различающиеся редакции.
В первой редакции пьесы, носившей название «Кореньковщина», нэпмана звали Соломон Рубин, герой говорил о себе: «Меня зачеркнуть нелегко. Я как бородавка — прижигают ляписом в одном месте, я выскакиваю в другом» (Киршон В., Успенский А. Кореньковщина // Молодая гвардия. М., 1926. № 10, Октябрь. С. 43).
В доработанном варианте пьесы, теперь называющейся «Константин Терехин» («Ржавчина»), нэпман-еврей Соломон Рубин превратился в русского нэпмана-антисемита Петра Лукича Панфилова, чьи циничные речи объясняли причины ненависти обывателя к ни в чем не повинным евреям.
Сохранились специальные предложения авторов по возможному сокращению пьесы:
«Авторы считают, учитывая опыт постановки этой пьесы в театре МГСПС, что при постановке ее необходимы сокращения. Однако особенности условий постановки и актерского состава в каждом театре, где будет ставиться пьеса, не позволяют авторам точно указать необходимые сокращения. Авторы рекомендуют купюры, наиболее безболезненные для пьесы и приемлемые для них:
1) Опустить весь первый эпизод, за исключением начала и конца (сцена с лампочкой), перенеся эту сцену в начало эпизода седьмого „Королева изволила отбыть“.
2) Опустить разговоры у стола студентов до прихода Терехина в третьем эпизоде „Хочется выть!“.
3) В том же эпизоде сократить вдвое или втрое разговоры Панфилова.
4) Выкинуть эпизод пятый (сцена на бульваре), оставив лишь разговор Нины и Федора, а затем с Терехиным, перенести этот разговор в эпизод шестой („Как мышь с корабля“), однако провести его или перед закрытым занавесом, или при другой декорации, установке.
5) Сократить в шестом эпизоде („Как мышь с корабля“) разговор Василия с Петром Ляминым.
6) Сократить в восьмом эпизоде („Идем в поход!“) речь Терехина, опустив речь Петросяна».
Заметим, что предложенные авторами сокращения резко сужали смысловое пространство пьесы, сводя ее лишь к изобличению скверного семьянина, «разложенца» Терехина. Снимался весь проблемный актуальный общественно-политический контекст. Скорее всего, авторская инициатива по сокращению текста была связана с обстоятельствами работы над постановкой пьесы в театре им. МГСПС.
Фабула пьесы передавала реальные события дня: нашумевшее дело студента Горной академии Коренькова, обвиненного в том, что он довел до самоубийства жену, закончившееся громким судебным процессом. Сокурсник и сожитель Ривы Кореньков оскорблял и избивал молодую женщину, имел нескольких любовниц, травил жену еще и как еврейку, т. е. был антисемитом. О самоубийстве студентки Горной академии Ривы Давидсон писали газеты, в связи с происшедшим проходили диспуты, в «Правде» по этому поводу выступил видный партийный деятель А. А. Сольц. Тема «партийца-разложенца» и шире — «упаднических настроений» — была остра и актуальна. В советской прессе тех лет энергичные обсуждения проблем пола, формы семьи, брака, воспитания детей и прочих важных сторон частной жизни связывались с темой идеологического кризиса, разочарования в идеях революции.
Третьего марта 1927 г. пьеса «Константин Терехин» («Ржавчина») была представлена в рабкоровском кружке «Рабочей газеты» и вызвала бурные споры среди присутствующих. Спустя полтора месяца, 15 апреля 1927 г., состоялась премьера в театре им. МГСПС, где «Ржавчину» ставил Е. О. Любимов-Ланской. (Он же и сыграл нэпмана Панфилова, сохранилось фото Любимова-Ланского в роли.) Художниками были Н. А. Меньшутин и П. И. Жуков.
За первый сезон 1927/28 гг. в Москве прошло 20 представлений, «Ржавчину» посмотрели свыше 5175 зрителей (см.: Репертуарные списки московских драмтеатров… С. 183).
Авторы «в центре действия поставили бывшего рабочего завода „Гужон“, бывшего комиссара конного полка <…> в настоящем вузовца <…>. Раньше условия войны позволяли его опасную энергию переключать в социально-полезный результат, а когда наступил мир, эта энергия нашла себе выход в преступности <…> бандитизме». Крамов в роли Терехина «создает образ хитрого, умного, вкрадчивого, жестокого и лицемерного героя» (Волков Н. «Константин Терехин» (театр им. МГСПС) // Известия. 1927. 28 апреля).
Пьеса привлекла внимание множества театров страны. В частности, в том же сезоне 1927/28 гг. спектакль был выпущен в казанском театре Русской драмы, где роль Петра Лямина играл М. И. Царев. В 1927 г. она была поставлена в Бакинском рабочем театре (режиссер А. А. Иванов, художник И. Я. Шлепянов).
Пьеса ставилась и на сценах других стран — в Америке, Англии, Германии и Франции. 22 ноября 1929 г. «Ржавчина» вышла к зрителям в парижском театре Авеню (постановка Н. Н. Евреинова. Перевод Вл. Л. Бинштока и Ф. Нозьера), собрав обширную прессу. Нину Верганскую играла хозяйка театра, актриса Р. Фальконетти (о спектакле см. подробнее в нашей ст.: «К истории рецепции советской драматургии в Париже в 1920–1930-е гг.» («Ржавчина» В. Киршона и А. Успенского на сцене театра Авеню) // От текста — к сцене: Российско-французские театральные взаимодействия XIX–XX веков. М.: ОГИ. 2006; а также — в ст. Балаховской Е. И. «Спектакль о советской жизни: французские критики о постановке „Ржавчины“ в театре мадемуазель Фальконетти» в том же издании).
Шкваркин В.«Лира напрокат», 1927Публикуется впервые — по машинописному экземпляру, хранящемуся в личном архиве Е. Д. Уваровой. Сверено по машинописи из фонда В. В. Шкваркина в РО ГЦТМ им. А. А. Бахрушина: Ф. 480. Оп. 2. Ед. хр. 12.
На Л. 1 — штамп ГРК от 10 февраля 1928 г.
Куплеты в пьесе, кроме пролога и финала, написаны не самим Шкваркиным, о чем сообщает помета драматурга на машинописи.
Цензурные вымарки, в том числе три, сделанные Главреперткомом (РГАЛИ. Ф. 656. Оп. 1. Ед. хр. 3136. Л. 7, 8, 10), отмечены квадратными скобками.
Пьеса под названием «Водевиль» была представлена в Мосгублит (московское отделение Главреперткома) 23 декабря 1927 г. Отзыв (похоже, писавшийся очень торопливо) заканчивался так: «Только если рассматривать весь этот театр с его идиотической художественной комиссией как явление нарицательного порядка, пьеса имеет сатирическую значимость и смысл. И когда идиот-редактор заявляет автору, что раз выводится белогвардеец и аристократ, то они должны быть скомпрометированы на все сто процентов, что пьес без революции сейчас ставить нельзя и что можно повесить портрет Жуковского, когда нужно показать кровопийца, потому что Жуковский носит белую манишку и имеет ордена, — ясно, что нужно гораздо шире раздвинуть рамки, тогда станет понятно, что здесь выпады и против цензуры, и против советской общественности.
В целом, если особенно ядовитые стрелы у автора убрать, пьесу можно разрешить под литерой „Б“». 2 января 1928 г. (РГАЛИ. Ф. Главреперткома. Ф. 656. оп. 1. Ед. хр. 3136. Л. 6–6 об.). Литера «Б» реперткомовского перечня означала «произведение, вполне идеологически приемлемое и допускаемое беспрепятственно к повсеместному исполнению».
Через несколько дней, 11 января 1928 г., из Мосгублита в ГРК отправлена служебная записка № 32648: «…Вам на согласование добавления к 4-ой картине пьесы „Водевиль“ для московского театра Сатиры. Просьба срочно дать заключение (в субботу просмотр)» (РГАЛИ. Ф. 656. Оп. 1. Ед. хр. 3136. Л. 5).
«Общий отзыв о содержании и направлении произведения» появляется на следующий же день: «Приемлемо, но два момента звучат неприятно: на стр. 1-й диалог о бодрых пьесах (намек на цензуру, требующую якобы всегда обязательно бодрый конец) и на стр. 3-й — место, где завлитчастью в театре забраковывает „Ревизора“, не зная, что он читает его. Реплики о „зубоскальстве“, об „уклонах“, „мистике“ и т. п. опять-таки звучат иронией по адресу цензуры. Высказываюсь за разрешение дополнительного текста, но с купюрами на с. 1 и 3».
Купюры театром были осуществлены.
После премьеры критик писал: «У автора — дешевые и затасканные приемы дореволюционного водевиля» (Загорский М. «Лира напрокат». Театр Сатиры // Современный театр. 1928. № 5. (31 января). Рецензент был возмущен «терпким неуважением [автора] к советскому современному театру <…> Неужели есть у нас такие театры, такие актеры, директора и завлиты? <…> Мы лучшего мнения о нашем театре». Еще один критик, ставя в пример пьесу В. Н. Билль-Белоцерковского «Луна слева», сообщал: «…смех Билль-Белоцерковского — смех организованный, а не беспорядочный, случайный и приперченный недостойным недоброжелательством, как у В. Шкваркина. <…> Нередко монтер оказывается более отличным (так! — В. Г.) драматургом, нежели присяжный театральный сочинитель. Иные советские театры ставят — и ставят с успехом — пьесы полотеров, токарей, стекломоев и даже гончаров. Таково уж наше удивительное время, и смеяться над монтером-драматургом едва ли пристойно». Вывод был суров: «Глаз у Шкваркина дурной. Он крив, он смотрит со стороны — обывательский, косой взгляд» (Ильин М. «Лира напрокат» // Новый зритель. 1928. № 5. С. 8–9). Автор одной из рецензий даже переходил к политическим обвинениям: «Лира напрокат» «противоречит ленинскому тезису о том, что каждая кухарка может управлять государством» (Жизнь искусства. 1928. № 6). Сдержанно отозвался о пьесе и спектакле Марков. Отметив, что, хотя «Лира…» намного художественно «вкуснее» прежних вещей драматурга, все же его предшественники «не труднодостижимые Гоголь и Щедрин, а скромные водевилисты Кони и Писарев…», он констатировал, что «зритель победил театр. <…> Образы <…> превратились в постоянные маски» (Марков П. А. Очерки театральной жизни. Театр о мещанстве или мещанский театр // Марков П. А. О театре: В 4 т. М.: Искусство. 1974–1976. Т. 3. 1976. С. 506–508).
Чижевский Дм.