Забытые пьесы 1920-1930-х годов — страница 8 из 27

«Сочувствующий»{59}
КОМЕДИЯ В ЧЕТЫРЕХ ДЕЙСТВИЯХ
Действующие лица:
ВЕСТАЛКИНА МАРИЯ ПАВЛОВНА, старая дева, бывшая помещица.
ШАНТЕКЛЕРОВ НИКОЛАЙ МИХАЙЛОВИЧ, ее племянник, выдающий себя за сочувствующего.
ГРОБОЖИЛОВ КАРПИЙ СИЛИСТРОВИЧ, бывший помещик.
БОЦ-БОЦЯНСКИЙ ЭМПИДОКЛ КАЗИМИРОВИЧ, судья.
ГРУДОПЕРОВА НАСТАСЬЯ АЛЕКСЕЕВНА.
ее дочери:
ЗИНА,
КАТЯ,
ВАРЯ.
ТРУПОЕДОВ МАКАРИЙ КОЛУМБОВИЧ, бывший помещик.
ФЕНАЦЕТИНОВ ЗИНОВИЙ ПЕТРОВИЧ, врач.
ТАРАБАРИН АНТИПИЙ СЕЛИВЕРСТОВИЧ, регент.
ПЕРЫШКИНА НАТАЛЬЯ ГРИГОРЬЕВНА, его невеста, учительница.
ТЮМТЮГОВ, председатель исполкома.
ВИКТОР, его сын.
БЫСТРОВ, прокурор.
ЗАПЕКАНКИН ПЕТР ИВАНОВИЧ, б. завхоз, махновец.
О. НИКАНДР, монах.
О. ГАВРИИЛ, монах.
ПОСЛУШНИК.
1-я ПОДРУГА.
2-я ПОДРУГА.
3-я ПОДРУГА.
ДУНЬКА, прислуга Весталкиных.
ГРУППА МОЛОДЕЖИ.
ГОСТИ.

Действие происходит в наши дни, в глухом степном городишке.
Действие первое
Комната в квартире Весталкиной. Громкий стук в двери. ДУНЬКА рассерженно бежит к дверям.
ДУНЬКА. Кто там?
ГРОБОЖИЛОВ (просительно). Дунечка, открой!
ДУНЬКА. Мария Павловна настрого приказала дверей никому не открывать, Николай Михайлович почивать изволят!
БОЦ-БОЦЯНСКИЙ. Нам на одну секунду! Мы сейчас же уйдем.
ДУНЬКА. Боюсь!
ГРОБОЖИЛОВ. А ты не бойся… приоткрой одну половиночку дверей, а уж мы в нее сами пролезем. Нам письмо передать.

ДУНЬКА нерешительно открывает задвижку. Дверь под напором извне начинает подаваться внутрь. Дунька испуганно стремится вновь закрыть дверь.

ДУНЬКА. Не смейте, не смейте входить! Я кричать буду… (Кричит.) Мария Павловна! Мария Павловна!

Дверь открывается настежь. В комнату врываются ГРОБОЖИЛОВ и БОЦ-БОЦЯНСКИЙ. В противоположных дверях показывается испуганное лицо МАРИИ ПАВЛОВНЫ.

МАРИЯ ПАВЛОВНА. Что случилось? Ради бога, тише.
ГРОБОЖИЛОВ. Ругайте, браните, но выслушайте…
БОЦ-БОЦЯНСКИЙ. Выслушайте.
МАРИЯ ПАВЛОВНА. Прошу вас, тише. Коленька вернулся поздно, и я приказала, пока он спит, не пускать просителей в комнаты. Проснется, тогда начнется прием.
ГРОБОЖИЛОВ. Казните, но выслушайте…
БОЦ-БОЦЯНСКИЙ. Выслушайте, Марья Павловна, выслушайте…
ДУНЬКА (укоризненно). Я предупреждала их, что Николай Михайлович почивать изволят. (С презрением.) А еще благородные люди называетесь, а ворвались почище товарищей!
МАРИЯ ПАВЛОВНА. Говорите, зачем пришли.
БОЦ-БОЦЯНСКИЙ. Мы пришли с Карпием Силистровичем просить вас передать Николаю Михайловичу, одному из вождей про… прол… прол…
ГРОБОЖИЛОВ. …пролетарской революции…
БОЦ-БОЦЯНСКИЙ. Пролетарской революции, что когда он поедет в ком… в ком…
ГРОБОЖИЛОВ. Коминтер…
БОЦ-БОЦЯНСКИЙ. Коминтерн{60}, то пусть вспомнит, что далеко в степях живут двое рев… рев…
ГРОБОЖИЛОВ. Революционеров!
БОЦ-БОЦЯНСКИЙ (со злостью). Вы, Карпий Силистрович, мешаете мне изложить дек… дек..
ГРОБОЖИЛОВ. Декларацию…
БОЦ-БОЦЯНСКИЙ. Декларацию!
ГРОБОЖИЛОВ. А зовут этих революционеров…
БОЦ-БОЦЯНСКИЙ (поспешно). Эмпидокл Казимирович Боц-Боцянский…
ГРОБОЖИЛОВ (перебивая). Карпий Силистрович Гробожилов.
МАРИЯ ПАВЛОВНА (укоризненно). И вы из-за такой ерунды изволили ехать к нам за десять верст.
БОЦ-БОЦЯНСКИЙ (подобострастно). Да мы за сто верст пришли бы, только были бы уверены, что там, в Москве, в самом Ком… Ком…
ГРОБОЖИЛОВ. Коминтерне…
БОЦ-БОЦЯНСКИЙ (со злостью). Благодарю вас! В самом Коминтерне есть хоть один человек, для которого наши имена не простой звук.
МАРИЯ ПАВЛОВНА. Удивительные настали времена! И вы туда же, и вы революционеры!
БОЦ-БОЦЯНСКИЙ (важно). Мы всегда были ими!
МАРИЯ ПАВЛОВНА (иронически). Скажите пожалуйста, а я и не подозревала.
ГРОБОЖИЛОВ (укоризненно). Марья Павловна, неужели вы не знали, что я еще в старое время так ненавидел самодержавие, что всех животных у себя в экономии красил в различные цвета. Кошки у меня были синие, собаки зеленые, кони красные…
МАРИЯ ПАВЛОВНА. Зачем вы это делали?
ГРОБОЖИЛОВ. Из революционных побуждений. Ненавидел и черный, и белый цвет!
БОЦ-БОЦЯНСКИЙ. А я… я воды никогда не пил. Все красное вино, красный коньяк… Уже тогда боялся контрреволюционером прослыть.

Продолжительный стук в двери. МАРИЯ ПАВЛОВНА тревожно вслушивается.

МАРИЯ ПАВЛОВНА. Опять стучат. Разбудят они Колю. Дуня, открой!..
ДУНЬКА (заглядывая в окошко). Батюшки мои, а народу видимо-невидимо!
МАРИЯ ПАВЛОВНА. Все с прошениями. Второй день житья нет от просителей. Весь уезд съезжается!.. Вы и то у себя прослышали, прилетели!
БОЦ-БОЦЯНСКИЙ. Марья Павловна, благодетельница наша, все люди кушать хотят. А мы-то ели сытненько, не то что теперь, на мужицком положении. Марья Павловна, кто знает, может, и нас наверху заметят.
ГРОБОЖИЛОВ. Мы не глупее других… Нам только скажи: «Карпий Силистрович, или Эмпидокл Казимирович, придите и володейте нами»{61}, — мы все забудем, все простим. А пока там, в Москве, не знают, кто мы, здесь от зависти и обиды умрешь.
БОЦ-БОЦЯНСКИЙ. Вы уж послужите нам, Марья Павловна! Сделаюсь красным прокурором, вас не забуду! Мы тоже управляли государством.
ГРОБОЖИЛОВ. Такие люди, как мы, на улице не валяются.
МАРИЯ ПАВЛОВНА. Знаю, знаю. Не хвалитесь. Коля все может сделать. Передам.
ГРОБОЖИЛОВ. Ручку вашу, ручку, благодетельница! Что значит дворянская кровь!
БОЦ-БОЦЯНСКИЙ. Скажите, что такое революция? Тьфу, да и только в сравнении с вековой чистотой, с кровью нашей дворянской! Эх, Марья Павловна, как и благодарить вас!
МАРИЯ ПАВЛОВНА. Ну, ступайте! Да сапожищами не стучите!
БОЦ-БОЦЯНСКИЙ. Прощайте, голубушка!
ГРОБОЖИЛОВ. Прощайте.

Уходят. С черного хода входит ГРУДОПЕРОВА.

НАСТАСЬЯ АЛЕКСЕЕВНА. Не пройдешь через двор! Народу понаехало к вам!
МАРИЯ ПАВЛОВНА. Здравствуйте, Настасья Алексеевна! Все к Коле. Откуда так рано к нам пожаловать изволили?
НАСТАСЬЯ АЛЕКСЕЕВНА. Из церкви… Думала, вас встречу…
МАРИЯ ПАВЛОВНА. Никак не могла… Из Москвы…
НАСТАСЬЯ АЛЕКСЕЕВНА (поспешно). Знаю, знаю… Все местечко два дня трещит, что Николай Михайлович и…
МАРИЯ ПАВЛОВНА. И его секретарь…
НАСТАСЬЯ АЛЕКСЕЕВНА. Тоже знаю, и секретарь к нам пожаловать изволили.
МАРИЯ ПАВЛОВНА. С весьма важным поручением.
НАСТАСЬЯ АЛЕКСЕЕВНА. Я и пришла к вам, Марья Павловна, узнать, верно ли, что Коленька стал коммунистом?
МАРИЯ ПАВЛОВНА. Вы очень любопытны, Настасья Алексеевна.
НАСТАСЬЯ АЛЕКСЕЕВНА. Сами понимаете, дорогая, что этот вопрос настолько важен, не только для меня, но и для всего местечка, что не успею я шагнуть от вас шагу, не успею я вот эту ногу вынести из вашей передней, как на меня накинутся все. Свиньи и собаки и те будут удивлены, как это в наших степях — и вдруг заявился коммунист!
МАРИЯ ПАВЛОВНА (с досадой). Нечего и удивляться! Вы таким тоном говорите, точно несчастье случилось!
НАСТАСЬЯ АЛЕКСЕЕВНА (раздраженно). А по-вашему, это счастье, что в нашем тихом, спокойном, богоспасаемом местечке да вдруг заявился, и кто же? Коммунист! Да откуда же? Из самой Москвы! Да с кем же? С адъютантом! А адъютанты с кем ездят?
МАРИЯ ПАВЛОВНА. Настасья Алексеевна.
НАСТАСЬЯ АЛЕКСЕЕВНА. Я вас спрашиваю, а адъютанты с кем ездят?
МАРИЯ ПАВЛОВНА. Настасья Алексеевна, прекратите разговор!
НАСТАСЬЯ АЛЕКСЕЕВНА (крича). Нет, вы отвечайте на мой вопрос! Ах, вы не хотите? Вы обиделись? Ну, расстреляйте меня! Ну, бросьте меня в тюрьму! Ну, распните меня на столбе! У вас племянник из Москвы?
МАРИЯ ПАВЛОВНА. Я отказываюсь вас понимать. Что вам дался мой племянник?
НАСТАСЬЯ АЛЕКСЕЕВНА. Как что? А мне не обидно? Мне не досадно? У меня у самой три дуры растут! Да сын-болван!
МАРИЯ ПАВЛОВНА. Вы успокойтесь немного… Вы так взволнованны…
НАСТАСЬЯ АЛЕКСЕЕВНА. Не могу! Я еще три года тому назад собрала их всех и заявила: «Дети, мы живем в тяжелое время и должны быть ко всему готовы!» И тогда же я им сказала: «Зина, иди запишись в меньшевички! Варя, ты стань социалисткой-революционеркой! Катя, будь коммунисткой!» А Ершику за шиворот тащила в бандиты…
МАРИЯ ПАВЛОВНА. Это же чудовищно!
НАСТАСЬЯ АЛЕКСЕЕВНА. А вы думаете, послушались мать? Вот теперь как бы пригодилась Катя, если бы она была коммунисткой! А за ней, кто знает? Может, черед настал Зины, Вари, наконец, Гришки!

Из спальни слышится громкий голос: «Дунька, товарищ Дунька!»

НАСТАСЬЯ АЛЕКСЕЕВНА (испуганно). Это он?
МАРИЯ ПАВЛОВНА. Нет, секретарь!
НАСТАСЬЯ АЛЕКСЕЕВНА. Уж вы, Марья Павловна, не взыщите за откровенность! Верите ли, вот где накипело… Своих бы щенят собственными бы руками задушила! (Со вздохом.) И жила бы я в Москве комиссаршей, и ездила бы теперь в автомобилях! Шоколад коробками грызла… вот и замечталась… Много ли для счастья нужно! (Целует Марию Павловну.) Голубушка моя, не судите меня за крик моего досадливого сердца.
МАРИЯ ПАВЛОВНА. Я зла не помню. А посмеяться все мы любим.
НАСТАСЬЯ АЛЕКСЕЕВНА. Прощайте, моя милушечка, прощайте… Ишь, как шумят, все ждут: рассудит, поможет…

Отворяя дверь, вплотную сталкивается с ТРУПОЕДОВЫМ.

Что вы, очумели, Макарий Колумбович!
ТРУПОЕДОВ. Простите, подслушивал!
МАРИЯ ПАВЛОВНА. Что?
ТРУПОЕДОВ. Слушал, о чем вы изволили друг с другом говорить.
МАРИЯ ПАВЛОВНА. Макарий Колумбович, но ведь это…
ТРУПОЕДОВ. Свинство? Знаю! Но ничего с собой поделать не смею. Привычка!
НАСТАСЬЯ АЛЕКСЕЕВНА. Вам же, дорогой, немало лет! Своих бы седых волос постыдились.
ТРУПОЕДОВ. И это знаю. Считать хорошо умею. Но сами рассудите, что же я с собой могу поделать, когда тридцать четыре года я только и знал, что подслушивал!
НАСТАСЬЯ АЛЕКСЕЕВНА (укоризненно). Макарий Колумбович!!
ТРУПОЕДОВ. В детстве в гардероб любил прятаться, когда моя матушка со своим лакеем батюшке рога ставила; в гимназии фискальничал с первого же класса; в корпусе кадеты ребро свернули накануне выхода офицером; в полку боялись, не любили и, наконец, выгнали, а потом служба в тюрьме и в розыске…
МАРИЯ ПАВЛОВНА. Присядьте, Макарий Колумбович! Неисправимый вы человек, так и умрете под чужой дверью!
НАСТАСЬЯ АЛЕКСЕЕВНА. Прищемят, и не почувствуете!
ТРУПОЕДОВ. Что делать? У каждого свое достоинство. Кто хорошо поет, кто стреляет, а я, верите ли, когда началась эта революция, чуть не заболел от досады, все хотелось знать, что думают людишки, спрятавшиеся за замки своих дверей; что они говорят и шепчут наедине с собой… Вот если бы такой аппарат изобресть, повесить его, скажем, ну, хоть над нашим местечком, а самому сесть у приемника и ловить тайный вздох, полунамек, неясный шепот… Я бы умер тогда спокойно. Нет, не изобретут, теперь все больше насчет омоложения и прочих штучек…
НАСТАСЬЯ АЛЕКСЕЕВНА. Это вы правду говорите, Макарий Колумбович. Марья Павловна, прошу ко мне в субботу, моя Зинушка именинница. Жду вас непременно. Прощайте!
МАРИЯ ПАВЛОВНА. Прощайте! Дуняша, проводи! (К Трупоедову.) Ну-с, а вы зачем пожаловать изволили?
ТРУПОЕДОВ. За милостью.
МАРИЯ ПАВЛОВНА. Какой милостью?
ТРУПОЕДОВ. От Карпия Силистровича я изволил узнать, что Николай Михайлович в Москве первым из первых. Что он великий борец за свободу не только всего мира, но и его окрестностей!
МАРИЯ ПАВЛОВНА (с важностью). О да, наш Коля там вроде губернатора.
ТРУПОЕДОВ. И вот я, преисполненный чувством величайшей гордости за него как за дворянина и бывшего соседа по нашим имениям, решил ему нанести визит и быть его первым просителем.
МАРИЯ ПАВЛОВНА. О чем же вы думаете просить Коленьку?
ТРУПОЕДОВ. Вернуть мое имение.
МАРИЯ ПАВЛОВНА. Коленька никогда не пользовался вашей землей!
ТРУПОЕДОВ. Да не ваш Коленька… Я о подлецах-крестьянах говорю. Ведь все забрали, гнилого мешка не оставили!
МАРИЯ ПАВЛОВНА. Коленька все сможет сделать. Захоти он, так революция на одном месте завертится, и ни шагу тебе ни вперед, ни назад. Будет крутиться, а толку? А толку, я спрашиваю?
ТРУПОЕДОВ. Что и говорить, личность! Дантон, Марат! Предки-то французы были.
МАРИЯ ПАВЛОВНА. Французский род, старинный! Его отец в нашем уезде одной земли двадцать тысяч десятин имел, скота тысячи голов.
ТРУПОЕДОВ. Знаю, богатые помещики были… Марья Павловна, кто мог подумать, что Николай Михайлович станет коммунистом!
МАРИЯ ПАВЛОВНА. Я знала, что это будет.
ТРУПОЕДОВ. Господи, какие ты творишь чудеса! Кого только не было в роду Шантеклеровых! И генералы, и помещики, один архиерей был, жулики и прохвосты были, одна из Шантеклеровых дом терпимости в Питере имела… Разные, разные были люди, но чтобы среди них нашелся такой негод… Простите, Марья Павловна, не то хотел сказать.
ДУНЬКА (входя в комнату). Монахи пришли.
МАРИЯ ПАВЛОВНА. Какие монахи?
ДУНЬКА. Отец Никандр с послушниками.
МАРИЯ ПАВЛОВНА. Зови их сюда. Что это они там в передней стоят? Отец Никандр, милости прошу!
ОТЕЦ НИКАНДР. Благослови сей дом, пресвятая владычица!
ТРУПОЕДОВ. Благослови, отец Никандр!
ОТЕЦ НИКАНДР. Благословляю, чадо!
МАРИЯ ПАВЛОВНА. Зачем пожаловать изволили?
ОТЕЦ НИКАНДР. И было сегодняшней ночью видение старцу Иерониму, и слышал он и плач, и рыдание, и видел потоци горючих слез…
ДУНЬКА. Это неспроста, быть беде!
ОТЕЦ НИКАНДР. Не к добру, не к добру! К гонению веры Христовой!
ТРУПОЕДОВ. Не иначе как к гонению!
ОТЕЦ НИКАНДР. Пути господни неисповедимы… Отец Иероним указал перстом своим на дом сей и изрек: «Идите и толците, молитесь и просите{62}, и по молитве вашей вернется вам…»
ТРУПОЕДОВ. Отец Иероним умно придумал! Николай Михайлович все может!
[ОТЕЦ НИКАНДР. Подлинную истину глаголят твои уста, божий человек. Еще вчера вечером вся монастырская братия возликовала, что господь бог уподобил раба божьего Николая…
МАРИЯ ПАВЛОВНА (обидчиво). Коленька жив и здоров!
ОТЕЦ НИКАНДР. …уподобил стать… (обращаясь к послушнику) да не оскверню своих уст мерзким словом…
ПОСЛУШНИК. …уподобил стать коммунистом!
ОТЕЦ НИКАНДР. Слугою сатаны и ада!
МАРИЯ ПАВЛОВНА (с обидой). Что же вам нужно от слуги сатаны и ада?]

Настойчивый голос из спальни: «Товарищ Дунька! Ду-у-у-ня!»

МАРИЯ ПАВЛОВНА. Дуня, тебя же зовут!
ДУНЬКА. Боязно идти! Они пьяны!
ЗАПЕКАНКИН (за кулисами). Дунька!
МАРИЯ ПАВЛОВНА. Да иди же, вторично кличут!

ДУНЬКА уходит.

Что же вам нужно?
ОТЕЦ НИКАНДР. …вернуть братии и монастырскую землицу, и прудик, и лесочек, и мельницу, и заводы, и скот, и машину, что локомобилем зовется.
ТРУПОЕДОВ. …и садик, и пасеку, и лошадок заводских, монастырских, и погребок винный…
ОТЕЦ НИКАНДР. Святая истина глаголет твоими устами, божий человек, и погребок с вином и елеем… На то и видение было Иерониму…

С криком вбегает ДУНЬКА, за которой гонится подвыпивший ЗАПЕКАНКИН.

ДУНЬКА. Пустите, да пустите, не то барыне скажу! Пустите!
ЗАПЕКАНКИН. Стой, стой, гадюка! Выдралась. Ваш поступок, товарищ Дунька, называется саботажем! Скрытая контрреволюция! Убью, аннулирую, елки-палки! Не торопитесь, иначе за себя не ручаюсь! Могу убить! (Увидя испуганных монахов.) Это что за рожи? А? Что за рожи, я спрашиваю? Молчать! Ах, простите, товарищ мадам! Вы, кажется, тетя моего…
МАРИЯ ПАВЛОВНА. Тетя вашего шефа!
ЗАПЕКАНКИН. Шефа? Какого шефа? Тьфу, брысь под лавку! Ше-фа-а-а! (К монахам.) Послушайте, товарищи, садитесь!
ТРУПОЕДОВ. Хотя я и бывший дворянин, но постою. Разве я могу сидеть в присутствии чемпионов борьбы за свободу всего мира?
ЗАПЕКАНКИН. Ха-ха-ха! Здорово, братишка! Гм… а ты мне нравишься… Я этого не забуду… Как зовут?
ТРУПОЕДОВ. Трупоедов, Макарий Колумбович.
ЗАПЕКАНКИН. Трупоедов? Что за могильная фамилия? А? (К монахам.) Не знаете? Почему вы молчите, товарищи? Вам не нравится слово «товарищ» — буду называть отче! Мы религиозных убеждений не насилуем. Мы соединили и разъединили церковь с государством. Мы даровали свободу и попу, и архиерею, и земле, и небу! (К отцу Никандру.) Хочешь, я тебя женю? Не хочешь, ну и черт с тобой!
ТРУПОЕДОВ. Святые отцы благодарят за милость и благодеяния. (К монахам.) Что вы точно в рот воды набрали? От него, может быть, больше зависите, чем от самого… Кланяйтесь ниже!
ОТЕЦ НИКАНДР. Было видение отцу Иерониму…
ЗАПЕКАНКИН. Что? Видения? Ха, ха, ха… Видения? Черт, уморил со смеху… В видениях я плохо разбираюсь… Ты лучше скажи мне, что у вас в самогонку кладут, махорку или перец? Я вчера так нарезался, сегодня брожу, точно крыса чумная!..
ОТЕЦ НИКАНДР (сурово). Было видение отцу Иерониму…
ЗАПЕКАНКИН. Братишка, я тебя спрашиваю, что у вас в самогонку кладут? От нее, проклятой, всю ночь одни голые бабы снились. Непорядки! К стенке! Мы с Колькой сегодня обсудим. Мы с Колькой…
МАРИЯ ПАВЛОВНА (сердито). Кого это вы Колькой зовете? О ком вы говорите?
ЗАПЕКАНКИН. Известно о ком. Колька у нас один!
МАРИЯ ПАВЛОВНА. Вы всегда в отсутствие самого так непочтительно о нем выражаетесь?
ЗАПЕКАНКИН (с иронией). Всегда, мадам. Ччерт… Тьфу!
МАРИЯ ПАВЛОВНА. И он вас еще не повесил и не расстрелял?
ЗАПЕКАНКИН (в пьяном гневе). Меня расстрелять? Товарищи-братишки, слышите? Меня повесить? Меня? Махновского завхо… тьфу… чертило ей в голову! Да я его в подкову согну, соки выжму, да я же у него тачанкой ребры выдавлю…
ТРУПОЕДОВ (к монахам). А он главней. Как кричит! Спуску не дает! Кланяйтесь, истуканы монастырские!..
МАРИЯ ПАВЛОВНА. Господи, что же это такое? Святой Николай, пресвятая Богородица!..
ЗАПЕКАНКИН. Что? Религиозную пропаганду вести? А декрет знаешь? Я до Совнаркома дойду{63}, Наркомвнудел вверх ногами переверну{64}, я камня на камне не оставлю!..
ОТЕЦ НИКАНДР (испуганно). Нози сами по полу забегали… В глазах огни текучие зажглися… не уйти ли от греха?..
ТРУПОЕДОВ. Не могу! Ушел бы, да подслушивать люблю! Пусть сердце от страха на кусочки рвется, а буду стоять. Ни шагу вперед, ни шагу назад!
ЗАПЕКАНКИН. Довольно! Амба! Здесь Керзон, там Китай!{65} Здесь… Да я вас без применения амнистий к высшей мере наказания со строгой изоляцией!

Вбегает ШАНТЕКЛЕРОВ.

ШАНТЕКЛЕРОВ. Кто это кричит? Петька, ты пьян? Скандалишь? (К монахам и Трупоедову.) Убирайтесь в переднюю, я позову!
ЗАПЕКАНКИН. Авиахим…{66} Добролет…{67}
ТРУПОЕДОВ. Дозвольте…
ОТЕЦ НИКАНДР. Отцу Иерониму было видение…
ШАНТЕКЛЕРОВ. Вон! Я сказал — вон!

МОНАХИ и ТРУПОЕДОВ убегают.

МАРИЯ ПАВЛОВНА (со слезами). Коленька, расстреляй его! Он враг твой… он…
ШАНТЕКЛЕРОВ. Я расследую без вас… Уходите, тетя!
МАРИЯ ПАВЛОВНА. Иду, мой дорогой! Иду!

ШАНТЕКЛЕРОВ закрывает плотно двери.

ШАНТЕКЛЕРОВ. Петька, что ты со мной и с собой делаешь?
ЗАПЕКАНКИН. Катись колбасой! Мне твой ультиматум не нравится. Будь повежливей! Я тебе не белогвардеец какой! Я у Махно конюшней управлял{68}. Я не деникинский писаришка вроде тебя и тебе подобных…
ШАНТЕКЛЕРОВ. Пойми же, наконец, что от нас самих зависит успех дела! Благодаря тебе же нас чуть-чуть не расстреляли на Кубани, а на Волге чуть не повесили!.. И все самогонка, девки, карты…
ЗАПЕКАНКИН. Нет, нет, постой! Ты мне бузу не разводи! Взгляни на свою рожу, кто больше похож на комиссара: ты или я? Почему я должен быть секретарем? (Кричит.) Товарищи, братишки!..
ШАНТЕКЛЕРОВ. Я — сочувствующий!
ЗАПЕКАНКИН. А разве у меня на лбу написано, что я не сочувствующий? Ты Деникину, а я Махно сочувствовал{69}. Амба! Каюк! Довольно! С сегодняшнего дня твоя очередь быть секретарем, моя — комиссаром.
ШАНТЕКЛЕРОВ. Петька, да приди же в себя! Ты, мерзавец, пьян и ничего не соображаешь!
ЗАПЕКАНКИН (продолжает кричать). Товарищи, воняющий труп фашистской буржуазии слышен за версту. В окружении капиталистического кольца… Мы… А впрочем, на все тьфу! Наплевать!
ШАНТЕКЛЕРОВ. Пьян, безнадежно пьян! Ну, скажи откровенно, сколько тебе нужно?
ЗАПЕКАНКИН. Один червонец.
ШАНТЕКЛЕРОВ. Ты с ума сошел?
ЗАПЕКАНКИН. Меньше не могу.
ШАНТЕКЛЕРОВ. Бери, но помни: будешь так пить — плюну я на все и укачу в Москву. Отворяй двери! Начнем прием…
ЗАПЕКАНКИН (надевает на голову радионаушники, садится за пишущую машинку). Пожалуйте.

Входит ТРУПОЕДОВ.

Товарищ, время — деньги. Кто много говорит, тот расхищает народное достояние.
ТРУПОЕДОВ. Вором никогда в жизни не был. Кому изложить просьбу?
ЗАПЕКАНКИН. Не возражай, когда начальство говорит! (Указывает на Шантеклерова.) Самому!

ТРУПОЕДОВ идет к столу ШАНТЕКЛЕРОВА.

ТРУПОЕДОВ (радостно). Николай Михайлович, голубчик, дорогой!
ШАНТЕКЛЕРОВ. Товарищ, что вам угодно?
ТРУПОЕДОВ. Да ведь мы с вами не раз на охоту вдвоем ездили, не раз судились, а в селе Комаровке к одной попадье в гости наведывались! Вроде родственничков были!
ШАНТЕКЛЕРОВ. Товарищ, для воспоминаний у меня нет времени. Что вам угодно?
ТРУПОЕДОВ. Простите, я насчет земли…
ШАНТЕКЛЕРОВ. Карла Маркса читали? Энгельса читали? Бухарина читали?{70}
ТРУПОЕДОВ (испуганно). Что вы? Я ровно одиннадцать лет, вчера день в день исполнилось, как книг в руки не беру!
ШАНТЕКЛЕРОВ. Напрасно. Прочтите «Капитал»! Там — наша аграрная программа. Кто не работает, да не ест. Ничем помочь не могу.
ТРУПОЕДОВ. Явите божескую милость! На вас вся надежда! Если не вы, то кто же вернет мне пашенки, лесочек, луга, помните, где мы с вами зайцев травить любили?
ШАНТЕКЛЕРОВ. Товарищ, я не могу же идти вразрез идеалам, ради которых мы кровь свою на баррикадах проливали…
ТРУПОЕДОВ (таинственно). Вы мне землю, а я вам в благодарность… (Наклоняясь к нему, шепчет.) У нас неспокойно… всюду контрреволюция…
ШАНТЕКЛЕРОВ. Укажите примеры!
ТРУПОЕДОВ. Здесь, в местечке, живет отставной прапорщик, по фамилии Кинжалов. Его все знают. Каждый мальчишка на него указать сможет. Представьте себе, этот Кинжалов женился!
ШАНТЕКЛЕРОВ. Что же здесь удивительного — это естественный долг каждого из нас!
ТРУПОЕДОВ. Позвольте, он десять лет жил невенчанным, а настала революция, взял и повенчался! А возьмите отца Гавриила — никогда рюмочки в рот не брал, а запретили продавать водку — запил, да как запил! Самогонку ведрами хлещет!..
ЗАПЕКАНКИН. Черт знает что такое… И поп эту дрянь пьет ведрами?
ТРУПОЕДОВ. Ведрами! А доктора обе дочки всегда в розовых платьях ходили, теперь же признают только белый цвет! Зимой шубенки справили, так воротники из серого каракуля нашили, вроде демонстрации против советской власти!
ШАНТЕКЛЕРОВ. Любопытно!
ТРУПОЕДОВ. Там, в передней, монахи ждут. Плачутся, а у самих денежки за пазухой зашиты! А председатель исполкома — обормот!
ШАНТЕКЛЕРОВ. Обормот?
ТРУПОЕДОВ. Обормот! Говорит, беспартийный, сына же студентом воспитывает! Студенты же, известно, только и учатся в своих университетах, чтобы правительства свергать!
ШАНТЕКЛЕРОВ. Я вам очень благодарен…
ТРУПОЕДОВ. Учительница с пономарем шляется — плохой пример для будущих граждан…
ШАНТЕКЛЕРОВ. Ваша фамилия будет известна Москве.
ТРУПОЕДОВ. Здесь живет бывший судья Боц-Боцянский, так у него не только одна жена законная, но две незаконных.
ШАНТЕКЛЕРОВ. Вы замечательный человек, Трупоедов!.. Очень жаль, что я с вами так поздно познакомился!..
ТРУПОЕДОВ. Мне бы именьице вернуть!
ШАНТЕКЛЕРОВ. Не могу… За что же мы кровь., проливали… кровь… баррикады… а знаете что? Хотите быть председателем че-ка?
ТРУПОЕДОВ (радостно). Господи! Хочу ли я? Да я первым был у тюремного начальства! Меня сам Плеве отличал{71}, не раз руку жал!.. Я сплю и вижу черный автомобиль, себя в кожаной куртке… Эх, подлецы, держитесь у меня! Запорю насмерть! Все свои слезы, унижения, страхи вымещу на ваших грязных спинах… Товарищ, я согласен!
ШАНТЕКЛЕРОВ. Очень рад! Нам люди нужны! Через неделю вы получите назначение. Скажите, у вас найдется десять червонцев?
ТРУПОЕДОВ. Десять червонцев?
ШАНТЕКЛЕРОВ. Эту пустячную сумму необходимо внести сейчас же в качестве экстраординарного налога за назначение. Декрет — его не обойдешь.
ТРУПОЕДОВ. Такой суммы у меня нет.
ШАНТЕКЛЕРОВ. Внесите меньше, ну, девять, восемь… наконец, семь.

ТРУПОЕДОВ, распарывая карман.

ТРУПОЕДОВ. Два червонца… последние… Клянусь, больше не имею.
ШАНТЕКЛЕРОВ. Секретарь! Примите два червонца и напечатайте расписку. Я подпишу.
ЗАПЕКАНКИН. Готово! Деньги на стол!
ШАНТЕКЛЕРОВ (обращаясь к Трупоедову). Могу поздравить вас уже сейчас с вашим назначением… Служите заветам революции так, как служу я и мои товарищи! Товарищ, вашу руку! Секретарь, радиотелеграмму!
ЗАПЕКАНКИН. Даешь!
ТРУПОЕДОВ. Слов не хватает выразить мою благодарность. (Махнув рукой.) Клянусь вам, что я ваш, а там что будет то будет!

ШАНТЕКЛЕРОВ, проводив его до дверей, начинает хохотать вместе с ЗАПЕКАНКИНЫМ.

ШАНТЕКЛЕРОВ. Петька, ну что? Я не был прав, когда тащил тебя в эту темную трущобу? Здесь не волжане и кубанцы. Там все люди образованные, распропагандированные! Там каждый бывший учителишко, офицеришко, дворянишко в сочувствующие прет, книги читает, «Азбуку» Бухарина зубрит, а здесь? Ха… ха… ха… Ты только приглядись к этому дворянину, которому сам Плеве ручку жал! Что осталось у него от гордого имени — человек? Дай ему славы и власти!.. А уж он с тупым равнодушием будет пороть и тех, кому поклонялся, и тех, кого ненавидел. Председатель че-ка! Ха… ха… ха…
ЗАПЕКАНКИН. Ха… ха… ха… А ты его ловко! (Копируя.) Мы свою кровь на баррикадах проливали. Ха… ха… ха… Кто не работает, да не ест… ха… ха… ха… Аграрная программа… Ха… ха… ха… Чертила! Тьфу! Амба!
ШАНТЕКЛЕРОВ. Два червонца в кассе! Удачно начали. Будем продолжать…
ЗАПЕКАНКИН. Следующий! Не напирай! Не напирай, я тебе в хайло плюну! Входи! Входи смелей!

Входят МОНАХИ и робко топчутся у дверей.

ЗАПЕКАНКИН. Послушай, братва, кто много говорит, тот расхищает народное достояние… Креститься не полагается… мы соединили церковь с государством… мы…
ОТЕЦ НИКАНДР. К вашей милости…
ЗАПЕКАНКИН. Обратитесь к самому! (Стучит на машинке.)

МОНАХИ осторожно подходят к, казалось, не обращающему на них внимания ШАНТЕКЛЕРОВУ.

ОТЕЦ НИКАНДР. Было видение отцу Иерониму…
ШАНТЕКЛЕРОВ. Товарищи, чем могу быть полезен?
ОТЕЦ НИКАНДР. Толцыте и отверзется, просите и получите…
ШАНТЕКЛЕРОВ. Выражайтесь яснее, мне некогда.
ОТЕЦ НИКАНДР. Перстом своим указал он…
ШАНТЕКЛЕРОВ. Товарищи, я занят государственными делами.
ОТЕЦ НИКАНДР (к послушнику). Что говорит богомерзкий человек?
ПОСЛУШНИК. Спрашивает, что надоть?
ОТЕЦ НИКАНДР. Пришли мы, добрый человек, по делу об ограблении храмов…
ШАНТЕКЛЕРОВ (с деланой строгостью). Ну… ну… не выражайтесь. Не забудьте, что перед вами сидит представитель власти, объявившей свободу и небу, и земле!
ОТЕЦ НИКАНДР (к послушнику). В толк не возьму, о чем говорит богомерзкий человек.
ПОСЛУШНИК. Дюже серчает.
ОТЕЦ НИКАНДР. Ты не серчай, батюшка, а помоги! А уж мы всем монастырем о твоем упокоении… о здравии молиться будем!
ШАНТЕКЛЕРОВ. Я согласен помочь. Должен вас предупредить только, что по декрету вы должны уплатить чрезвычайный налог…
ОТЕЦ НИКАНДР. Все, батюшка, все налоги оплачены!
ШАНТЕКЛЕРОВ. Оплатить налог на возврат имущества. Двадцать червонцев найдется?
ОТЕЦ НИКАНДР (послушнику). Что изрек сей Вельзевул?{72}
ПОСЛУШНИК. Просит двадцать червонцев!
ОТЕЦ НИКАНДР. О господи! Двадцать червонцев!
ШАНТЕКЛЕРОВ. Двадцать. Декрет — ничего не поделаешь!
ОТЕЦ НИКАНДР. Отмени декрет, божий человек! Все в твоих руцех!
ШАНТЕКЛЕРОВ. Не могу. Декрет подписан коллективно… Моя подпись последняя… Своей волей я могу уменьшить налог наполовину, а отменить не позволяет партийная дисциплина. Секретарь, примите десять червонцев.
ЗАПЕКАНКИН. Слушаю-с! Гони монету! Живей, не задерживай!
ОТЕЦ НИКАНДР (растерянно). Господи! Владычица! Что же это такое! Одни грабить грабили, теперь последнюю рубаху и ту отдай филистимлянам!{73}(К Шантеклерову.) Совесть-то у тебя есть?.. Ты сам был помещик!..

ШАНТЕКЛЕРОВ вскакивает из-за стола и преувеличенно стучит по столу.

ШАНТЕКЛЕРОВ. Молчать! Арестую за оскорбление революции! Бриллианты в лесочке прячете, а государству, истекающему кровью в борьбе за счастье человечества, десять червонцев взаймы, только взаймы, дать не хотите?.. Прямой провод!
ЗАПЕКАНКИН. Есть! Соединил!
ОТЕЦ НИКАНДР (испуганно). Батюшка, не губи!.. помилосердуй!
ШАНТЕКЛЕРОВ. Поздно плакать. Секретарь, депешу в Москву…
ЗАПЕКАНКИН. Даешь Москву!
ОТЕЦ НИКАНДР. На колени стану… стопы твои лобзать буду.
ШАНТЕКЛЕРОВ. В Москву! Монастырь вне закона. Монахи вне закона!
ЗАПЕКАНКИН. Прими депешу. Все вне закона! А? Что?
ОТЕЦ НИКАНДР (падая на колени). Последние монастырские деньги возьми… (Достает из-за пазухи.) Последний бриллиантик из ризы Богородицы в придачу, а нас не тронь, беззащитных сирот… Пять червонцев… на хранение были сданы!
ЗАПЕКАНКИН. Даешь Москву!
ШАНТЕКЛЕРОВ (бегая по комнате). Со мной шутить нельзя! Я половину своей крови на баррикадах оставил, а другую половину никому не позволю волновать… Секретарь, примите деньги!..
ЗАПЕКАНКИН. Москва, отбой! Все благополучно! Готово. Нечего дурака валять! Развязывай чулок!
ОТЕЦ НИКАНДР. Темные мы людишки! Неразумные!.. Декретов пуще дьявола боимся!
ШАНТЕКЛЕРОВ. Другой бы вас расстрелял! Я прощаю! Могу вас уверить, что через две недели вы получите все.
ОТЕЦ НИКАНДР. И лесочек, и пахоты, и лошадок, и погреб?
ШАНТЕКЛЕРОВ. И погреб. Жму вашу руку, товарищи, от души… желаю вам записаться в нашу партию… Секретарь, проводите! Все, все! Прощайте.

ЗАПЕКАНКИН прикрывает дверь. Оба смеются.

ЗАПЕКАНКИН. Пять червонцев! Какими глазами он глядел на нас!..
ШАНТЕКЛЕРОВ. А ты знаешь, Петька, я только сейчас почувствовал у себя драматический талант. Непременно пойду на сцену. Ты слышал, как я кричал?
ЗАПЕКАНКИН. У тебя талантов много. Раньше работал по военной части. Был и белым…
ШАНТЕКЛЕРОВ. И красным. Как я кричал?! Я об этом еще подумаю.
ЗАПЕКАНКИН. А я зеленым{74}. А теперь…
ШАНТЕКЛЕРОВ. Кто следующий?
ЗАПЕКАНКИН. Следующий! Брысь от дверей! Не народ, а жеребцы степные… (Впуская учительницу.) Мадмазель, ваша очередь! Кто долго говорит, тот расхищает… Обратитесь к тому столу…
ШАНТЕКЛЕРОВ. Ах, это вы?
УЧИТЕЛЬНИЦА. Да, это я!
ШАНТЕКЛЕРОВ. А кто это вы?
УЧИТЕЛЬНИЦА. Здешняя учительница.
ШАНТЕКЛЕРОВ. А почему вы у пруда с пономарем сидите?
УЧИТЕЛЬНИЦА. Не с пономарем, а с регентом.
ШАНТЕКЛЕРОВ. Все равно. Это вы развращаете нашу молодую гвардию?
УЧИТЕЛЬНИЦА. Регент — мой жених!
ШАНТЕКЛЕРОВ. Тем более! Я и не знаю, что мне с вами делать? Отдать под суд?
УЧИТЕЛЬНИЦА. Простите меня, но я не виновата. Я люблю, и меня любят!
ШАНТЕКЛЕРОВ. Вы еще оправдываетесь? Какое дело государству, что вас любят? Государство несет великие жертвы, и оно не может позволить ни одной учительнице влюбляться в различных пономарей или регентов. Скажите, с вами есть деньги?
УЧИТЕЛЬНИЦА. Я уже год не получаю жалованья!
ШАНТЕКЛЕРОВ. Жалованье? Хорошенькой женщине можно не платить. Я даже внес проект в Наркомпрос снять с госбюджета всех красивых учительниц. Ха… ха… ха… Не правда ли, блестящая идея! Все равно замуж выйдете!
УЧИТЕЛЬНИЦА. И я, и мой жених крайне бедны.
ШАНТЕКЛЕРОВ. Н-да… это очень скверно!.. Знаете что? Как вас зовут?
УЧИТЕЛЬНИЦА. Наталья Григорьевна Перышкина.
ШАНТЕКЛЕРОВ. Наталья Григорьевна! В субботу вечером жду вас с отчетом у себя… Непременно приказываю быть. Глаза! Какие контрреволюционные глаза!..
УЧИТЕЛЬНИЦА. Мне от моих глаз одно наказание…
ШАНТЕКЛЕРОВ. Вас расстреляют!
УЧИТЕЛЬНИЦА. Я не виновата. Меня создала такой природа…
ШАНТЕКЛЕРОВ (внезапно). И природу расстрелять! Хотите? Я прикажу! Сейчас, немедленно!.. А впрочем, не нужно. В субботу после двенадцати жду. По ведомственным делам я принимаю только ночью.
УЧИТЕЛЬНИЦА. Можно идти?
ШАНТЕКЛЕРОВ. Идите! (Глядя вслед.) Какой редкий экземпляр! Хороша, чертовски хороша! В передней много народа?
ЗАПЕКАНКИН (выглядывая в дверь). Уйма! Председатель волисполкома{75}…
ШАНТЕКЛЕРОВ. Зови его! А остальных в шею! От этой голытьбы не разживешься. А председатель быстро явился. Деревенский мужик, но с рассудком. Не коммунист, а держится за них. Эх, Петька, кто кого? Или мы, или они! Но если удастся наше дело — год покойной жизни, и да здравствует Москва, рулетка, скачки!.. Впускай!
ЗАПЕКАНКИН. Товарищ председатель, пожалуйста! Эй, вы, убирайтесь! Уходи назад! Сказано, уходи! Прием кончен! Не напирай! Не напирай, сволота, в морду бить буду! Дунька, сметай всех с лестницы! Дунька, товарищ Дунька!

Продолжительный гул. Многочисленные голоса.

ГОЛОС ДУНЬКИ. Сказано, уходите! Не принимают!

ЗАПЕКАНКИН закрывает дверь. Председатель внимательно вглядывается в ШАНТЕКЛЕРОВА. Говорит раздельно.

ТЕМТЮГОВ. Здравствуйте. Как только мне сообщили, что из Москвы прибыл партейный, я почел своим долгом вернуться из уезда и придти к вам. В последний раз партейные приезжали к нам в прошлом году, и с того времени хоть бы глазом сюда взглянул!.. Не любят наши степи!
ШАНТЕКЛЕРОВ. Очень рад с вами познакомиться.
ТЕМТЮГОВ. Я-то вас знаю… Ваш батюшка первым богачом на всю губернию считался… Мы с братом у него в имении служили…
ШАНТЕКЛЕРОВ. Я, как выражаются, с отцом ничего общего не имею, кроме родства. Отцы и дети! Кстати, позвольте представиться, я член Наркомвнудела, Внешторга, ГУМа и других свободных профессий, кандидат в германский рейхстаг, почетный пионер, иногда читаю лекции у совработников о балете, а это мой секретарь. Их у меня три!
ЗАПЕКАНКИН. Очень приятно, Запеканкин!
ТЕМТЮГОВ. Зачем изволили к нам пожаловать?
ШАНТЕКЛЕРОВ. Приехали мы по поручению последнего Съезда Советов.
ТЕМТЮГОВ. Наконец-то о нас в Москве вспомнили! А я-то боялся! Отгородились мы от белого света степным морем, всеми забытые!
ШАНТЕКЛЕРОВ. Дело касается земли бывших помещиков.
ТЕМТЮГОВ. Насчет землицы будьте покойны! Зубами вцепимся, а никому не отдадим. Земля крестьянская…
ШАНТЕКЛЕРОВ. Товарищ, совершенно верно! Земля на веки вечные закреплена за крестьянами. Об отобрании ее не может быть и речи! Недаром мы за нее на баррикадах кровь проливали!
ТЕМТЮГОВ. А сколько крестьян поумерло от голода, тифа, хвороб разных, только бы не выпустить ее из своих мозолистых рук.
ШАНТЕКЛЕРОВ. Правильно… правильно, товарищ! Наша партия, учтя все это, постановила: помещичьи земли не отбирать, но их бывшим владельцам вернуть, по обоюдному соглашению с крестьянами, одну двухсотую часть стоимости отобранной земли… уплатив по червонцу за десятину.
ТЕМТЮГОВ (нерешительно). Я не совсем понимаю, что вы излагать изволите…
ШАНТЕКЛЕРОВ. Дело очень простое и весьма понятное. В вашей волости мой отец имел двадцать тысяч десятин земли…
ТЕМТЮГОВ. Положим, имел…
ШАНТЕКЛЕРОВ. Отсчитываем двухсотую часть, она будет равняться ста десятинам, за которые ваши крестьяне должны будут внести мне двести червонцев.
ТЕМТЮГОВ. Двести червонцев!
ШАНТЕКЛЕРОВ. Двести червонцев. Власть рабочих и крестьян, идя навстречу народу, нарочно обложила его такой незначительной суммой…
ТЕМТЮГОВ. Я ничего не слышал о таком постановлении.
ШАНТЕКЛЕРОВ. Охотно верю. Мы прямо из Москвы, а декреты обычно запаздывают… У нас есть копия постановления, официально заверенная в Совнаркоме. Секретарь, прочтите.
ЗАПЕКАНКИН. Готово! (Читает.) Копия резолюции XII Съезда Советов{76}, единогласно принятая при общих аплодисментах. «Принимая во внимание полезную деятельность помещиков в деле развития хлебопашества в Республике, вернуть им одну двухсотую стоимости отобранной земли, расценив червонец за десятину».
ШАНТЕКЛЕРОВ. Кажется, ясно?
ТЕМТЮГОВ. Ясно-то ясно, но не совсем понятно. А декрет подписан?
ШАНТЕКЛЕРОВ. Его при мне подписал комиссар земледелия Семашко!{77}
ТЕМТЮГОВ. Позвольте мне бумагу, товарищ. Придется собрать сход и объявить о постановлении Съезда. Очень прошу пожаловать к нам. Нам что? Прикажут Советы вернуть землю барам да кулакам — вернем… Нам что!.. Бумагу-то можно взять?
ШАНТЕКЛЕРОВ. Конечно, можно. Она и адресована в ваш исполком.
ТЕМТЮГОВ. Прощайте.

Уходит.

ШАНТЕКЛЕРОВ (провожая до двери). Ни одного лишнего слова! Осторожен! Хитер! Только глаза заблестели да руки в кулаки сжались, когда бумагу брал! Карта поставлена. Кто возьмет: они или мы? (К Запеканкину.) Петя, голубчик, не пей эти дни! Ты и скандал утром устроил, только бы я червонцем откупился! Пойми, оба погибнем! Трибунал — понятие страшное.
ЗАПЕКАНКИН (снимает с головы наушники). Ты мне надоел! Что? Что ты сказал? Нечего бузу разводить да разными антимониями заниматься! Тьфу, до сих пор самогонка брюхо мутит. Меня трибуналом не испугаете! За правду я готов вот сию минуту тебе в рожу дать. Это ты меня сюда завез, да еще секретарем сделал! Ко-мис-сар! Ха… ха… ха…
ШАНТЕКЛЕРОВ. Завхоз несчастный! Пошел вон, да помни: наши жизни на карте. А на шее у тебя Махно, бандиты и прочие штуки.
ЗАПЕКАНКИН. Ну, ну… За собой гляди! Ко-мис-сар! Ха… ха… ха…

Уходит, напевая: «Яблочко, что ты катишься…»{78}. ШАНТЕКЛЕРОВ молча глядит ему вслед. В комнату осторожно входит МАРИЯ ПАВЛОВНА.

ШАНТЕКЛЕРОВ. Подведет! Чувствую, подведет! Эх, зачем я с ним связался!..
МАРИЯ ПАВЛОВНА. Ты его не расстрелял?
ШАНТЕКЛЕРОВ. Нет! Валялся у ног, просил прощения… помиловал!
МАРИЯ ПАВЛОВНА. Слава богу, от сердца отлегло… Ну, думаю, прощай, мой сон, загубила душу.
ШАНТЕКЛЕРОВ. Все обошлось благополучно.
МАРИЯ ПАВЛОВНА. Коленька, а Коленька! Приходили Боц-Боцянский и Гробожилов и просили, чтобы ты сказал в Москве, что они революционеры и что у Боц-Боцянского все кошки были синие, а Гробожилов вместо воды красное вино пьет!
ШАНТЕКЛЕРОВ. Они не были пьяны?
МАРИЯ ПАВЛОВНА. Несло, немножко несло! Коленька, чем это ты в Москве? К тебе так и прут со всех сторон. Неужели ты и вправду коммунист?
ШАНТЕКЛЕРОВ. Я — сочувствующий!
МАРИЯ ПАВЛОВНА. Это выше или ниже?
ШАНТЕКЛЕРОВ. Тетенька, вы мешаете мне заниматься! Конечно, выше.
МАРИЯ ПАВЛОВНА. Я всегда говорила твоей покойной мамаше и покойному папаше, что ты будешь великий человек. Они не верили! Мамаша со слезами уверяла, что в дедушку пошел, а тот был шулер картежный, а отец тебя всегда звал то негодяем, то жуликом…
ШАНТЕКЛЕРОВ. Тетушка, прекратите ваши воспоминания. Вы лучше укажите невесту с деньгами. Я решил жениться!
МАРИЯ ПАВЛОВНА. Жениться?
ШАНТЕКЛЕРОВ. Да, жениться!
МАРИЯ ПАВЛОВНА. И хорошо надумал! Одна невеста для тебя у нас есть — это Зиночка Грудоперова, но у нее жених студент, сын председателя волисполкома. И сама лицом хороша, да и деньжата припрятаны. Просили в гости в субботу.
ШАНТЕКЛЕРОВ. Пойдем, обязательно пойдем. Ну а теперь, тетушка, идите к себе, я страшно устал, да и дела кое-какие заканчивать надо.
МАРИЯ ПАВЛОВНА. Иду, Коленька, иду!

Целует в голову Шантеклерова. ШАНТЕКЛЕРОВ ходит по комнате из угла в угол.

ШАНТЕКЛЕРОВ. Что можно сделать на двести червонцев? Во-первых, одеться. Английское трико, ботинки с гамашами! Комнату на Тверской! Золотые часы балерине из Большого; <себе> серебряные — от Голейзовского!{79} Ну а потом? Лихач, цветы, ампир, шампанское, красивые женщины! Замечтался, черт возьми! Голые ножки в глазах замелькали!.. А учительница хороша! Какие у нее страстные глаза. Ее бы в Москву… закружила бы всех… Придет или не придет? Конечно, придет! (Бежит к дверям.) Дуня! Дуня! (Входит Дуня.) Придет учительница, непременно сообщить! Ну а пока никого не впускать! Ступай!

ШАНТЕКЛЕРОВ садится за стол. ДУНЯ тихонько выходит из комнаты.

Занавес.
Действие второе
Гостиная в квартире Грудоперовой. Из соседней комнаты несутся звуки рояля и гитары, хохот, отдельные крики. В гостиную вначале вбегает ВИКТОР, а потом ЗИНА.

ВИКТОР. Ты приняла предложение?
ЗИНА. Ну конечно! Я как увидела Шантеклерова, все на свете забыла! Его печальные глаза, в которых залегла мировая скорбь, так и просятся в душу. Такими я себе всегда представляла революционеров!
ВИКТОР. И ты веришь, что он действительно тот, за которого себя выдает?
ЗИНА. Ну конечно, какие могут быть сомнения? Ты только послушай, как он говорит… Витя, голубчик, ты не сердишься на меня, что я отказалась быть твоей женой? Я не могла… я влюбилась.
ВИКТОР. Мне тяжело… тяжело за тебя, за твое будущее… Не лежит мое сердце к нему, да и только!
ЗИНА. Виктор, будь справедлив! Он один из немногих, чье имя благословляют миллионы несчастных!
ВИКТОР. Это покажет ближайшее будущее. По-моему, он самозванец и аферист.
ЗИНА (гневно). Виктор, я перестану говорить с тобой! Ты оскорбляешь меня…

Вбегает КАТЯ.

КАТЯ. Зиночка, куда ты скрылась? Он все время только и спрашивает тебя. До чего же смешон секретарь! Объяснился мне в любви и потребовал, чтобы я через два часа дала согласие на свадьбу! Ха… ха… ха… Что же вы оба молчите?
ВИКТОР. Я не могу смеяться! Я возмущен!
ЗИНА. Катя, как несносны мужчины, когда они ревнуют! Стоило мне согласиться стать женою Николая Михайловича, как на голову его полился ушат грязи!
КАТЯ. Виктор, вам непростительно так относиться к лучшим людям республики!
ЗИНА. Кого ты чернишь? Он своею кровью, пролитой на баррикадах, дал тебе же возможность поступить в первый крестьянский университет!
ВИКТОР. Не ему я обязан своим поступлением. А свое отвращение к этой личности я скрывать не стану.

Поспешно вбегает НАСТАСЬЯ АЛЕКСЕЕВНА.

НАСТАСЬЯ АЛЕКСЕЕВНА. Обе исчезли! Счастье, можно сказать, само в руки катится, а они со студентами якшаются! Виктор, вы простите меня, но вы не пара Зине! Она дворянка, бывшая, но дворянка, а вы — мужик!
ВИКТОР. Что же делать? Не могу я изменить свое происхождение.
НАСТАСЬЯ АЛЕКСЕЕВНА. Да вы молчите, когда говорят старшие! Чему вас только в университетах учат? Шантеклеров не только дворянин…
ВИКТОР. Дворянин!
НАСТАСЬЯ АЛЕКСЕЕВНА. Но он и комиссар, да еще коммунист! Какого еще жениха нужно дворянской девушке в теперешнее время!

Усиливающиеся крики. Звуки вальса.

НАСТАСЬЯ АЛЕКСЕЕВНА. Ну, девчонки, марш в залу! (К Виктору.) А вы, мой друг, бросьте волочиться за чужими невестами, ищите другую…

ВСЕ уходят.

ВИКТОР (один). Дворянская кровь… мужик… Я понимаю, почему сюда отказываются ехать работать… Эти степи барьером отгородились от света! Здесь все живут исключительно прошлым…

Вбегает КАТЯ.

КАТЯ. Витя, мне жаль вас. Молодежь веселится, а вы один в сторонке прячетесь! Пойдемте в зал! Не спорьте с гостями.
ВИКТОР. Катя, поймите хоть вы меня! Не могу же я молчать, когда лгут. Ведь я недавно из Москвы, из центра политической жизни страны! Мы знаем в лицо каждого из деятелей революции! Мы своими руками складываем кирпичи нового дома, что зовется республикой! Не могу я молчать, когда какой-нибудь враль вроде помещика Шантеклерова начинает говорить о несуществующих вещах!
КАТЯ. О, как вы ненавидите этого великого человека! Виктор, я понимаю вас! Ваше сердце дрожит от обиды… Любовь воспламеняет сердце и наполняет его гневом…
ВИКТОР. Катя, во мне говорит возмущение и негодование. Я питаю презрение к нему за вас. Он же смеется над вами, вашей наивностью, над вашим легковерием.
КАТЯ. Виктор, тише! Николай Михайлович идет сюда! Дайте вашу руку.

Уходят.
Слегка подвыпивший ШАНТЕКЛЕРОВ.
Очень пьяный ЗАПЕКАНКИН.

ШАНТЕКЛЕРОВ. Мне нужно объясниться! Я не могу краснеть за тебя каждую минуту!
ЗАПЕКАНКИН. Не понимаю. В чем дело?
ШАНТЕКЛЕРОВ. До сих пор в ушах звенит общий смех.
ЗАПЕКАНКИН. Нажрались самогонки, вот и хохочут.
ШАНТЕКЛЕРОВ. Я не знал, куда от стыда деться, когда ты со студентом заспорил.
ЗАПЕКАНКИН. Я защищал свое пролетарское происхождение! Этот мужик заявил, что его отец крестьянин, а я ему ответил, что моим отцом было двое рабочих!
ШАНТЕКЛЕРОВ. Замолчи, да замолчи!
ЗАПЕКАНКИН. Я ничего не вижу смешного в том, что удвоил свое пролетарское происхождение.
ШАНТЕКЛЕРОВ. Подумал бы, кто же имеет двух отцов? Ты перепил. Уезжай домой! Немедленно уезжай!
ЗАПЕКАНКИН. Не могу! Женюсь!
ШАНТЕКЛЕРОВ. Женишься!
ЗАПЕКАНКИН. Через два часа! Амба! Крышка! Готово!
ШАНТЕКЛЕРОВ. Ничего не понимаю.
ЗАПЕКАНКИН. Каюк! Иду за ответом! «Эх, да яблочко, что ты катишься!..»

Уходит.

ШАНТЕКЛЕРОВ. Связался на свою голову с негодяем.

В гостиную вбегает группа молодежи.

1-я ПОДРУГА. Наконец-то мы вас нашли!
ВАРЯ. Николай Михайлович, без вас скучно!
2-я ПОДРУГА. Николай Михайлович, останьтесь с нами!
КАТЯ. Старики просят перейти в буфет, а мы решили не уступать вас без боя!
3-я ПОДРУГА. Очаровательный Николай Михайлович! Как мы рады, как мы рады, что вы с нами!
ЗИНА. Вы не уйдете? Не правда ли? Я прошу об этом!
ШАНТЕКЛЕРОВ. Если бы я был обычный кавалер, я сказал бы: лежу у ваших ног, но как солдат революции произношу: слушаюсь!

Из буфета выбегают ФЕНАЦЕТИНОВ, НАСТАСЬЯ АЛЕКСЕЕВНА, БОЦ-БОЦЯНСКИЙ и ДРУГИЕ ГОСТИ. Все выпивши.

БОЦ-БОЦЯНСКИЙ. Ага, вот где он! Я гляжу, кого-то нет. Думаю, кого? Кого недостает? И только когда Карпий Силистрович, который слегка вздремнул у окна, начал спросонья орать: «Повесить! Расстрелять!..»
ГРОБОЖИЛОВ. Это я орал!
БОЦ-БОЦЯНСКИЙ. Мы почувствовали, что вы ушли.
ГРОБОЖИЛОВ. Без вас точно солнце без луны!
ОТЕЦ ГАВРИИЛ. Темно, темно во облацех!
БОЦ-БОЦЯНСКИЙ. В буфет! Господа, предлагаю в буфет, за луной и солнцем!
КАТЯ. Мы Николая Михайловича не отдадим вам!
1-я ПОДРУГА. Николай Михайлович!
2-я ПОДРУГА. Ваше слово!
ВАРЯ. Мы готовы к бою!
3-я ПОДРУГА. Беритесь за руки!

Девицы окружают кольцом ШАНТЕКЛЕРОВА.

ШАНТЕКЛЕРОВ. Товарищи и вы, прекрасные женщины, благодарю вас всех за дружбу… и внимание. В этой уютной гостиной я отдыхаю душой и телом!
ФЕНАЦЕТИНОВ. Что мы? Мы — бациллы! Мы передатчики не болезней, нет, а настроений! И все, что мы слышали от вас, ваши лекционные изложения, это те чудесные капли, та микстура, без которой нет в жизни радости, а значит, настроения. Понятно?
НАСТАСЬЯ АЛЕКСЕЕВНА. А по-моему, для настроения все же необходимо вино.
БОЦ-БОЦЯНСКИЙ. Настаиваю: в буфет! В буфет!!
ШАНТЕКЛЕРОВ. В этой гостиной так уютно…
НАСТАСЬЯ АЛЕКСЕЕВНА. Не остаться ли нам всем в этой комнате?
БОЦ-БОЦЯНСКИЙ. И не заключить ли здесь нашу беседу, начатую еще в буфете уважаемым Николай Михайловичем?
ГОСТИ. Согласны! Мы согласны!
ШАНТЕКЛЕРОВ. Я весьма польщен общим вниманием…
НАСТАСЬЯ АЛЕКСЕЕВНА. Карпий Силистрович, вы распорядитесь насчет вина!
ГРОБОЖИЛОВ. Слушаюсь…
ШАНТЕКЛЕРОВ. Товарищи, садитесь!

Все усаживаются вокруг Шантеклерова, ГРОБОЖИЛОВ несет бутыль с вином и начинает разливать.

ШАНТЕКЛЕРОВ. Все, о чем мы раньше беседовали, настолько обычно в полной различных превратностей судьбе ответственного работника, что уже ничему не удивляешься.
КАТЯ. Как это интересно! Точно сказочный роман развертывается перед глазами, когда слушаешь вас…
1-я ПОДРУГА. Сказка! Очаровательная сказка из «Тысяча и одной ночи»!
2-я ПОДРУГА. Я умираю от любопытства!
ВАРЯ. И вы обо всем просто говорите, как будто бы вся ваша жизнь не кровью благородного сердца была написана, а текла так же спокойно и лениво, как наша, обывательская!
3-я ПОДРУГА. Да! Ах!., ваша жизнь — один волнующий роман!..
БОЦ-БОЦЯНСКИЙ. Не угодно ли вина?
ОТЕЦ ГАВРИИЛ. Во беседе вино — причина всякой мысли. Выпьем по баночке!
ШАНТЕКЛЕРОВ (выпивая). Вы очень любезны!
КАТЯ. А скажите, Николай Михайлович, страшно на баррикадах?
ШАНТЕКЛЕРОВ. Как вам сказать? Вначале — да, ну а потом — нет! Лежишь на мостовой, качаешься на телефонной проволоке, взлетаешь на трамвайные вагоны, машешь красным знаменем и думаешь единственно о том, когда над землей взойдет солнце свободы.
ЗИНА. Как все это интересно!
3-я ПОДРУГА. Изумительно!
ШАНТЕКЛЕРОВ. Иногда идешь в атаку! Стреляешь, ты убиваешь, тебя убивают — и всюду кровь! Направо, налево сначала реки, потом озера, наконец, море крови окружает тебя, и ты, как необитаемый остров, колышешься на кровавых волнах и в руках держишь флаг…
ЗИНА. Флаг?
1-я ПОДРУГА. Атласный флаг?
ШАНТЕКЛЕРОВ. Ну да, флаг!
КАТЯ. Брр!.. Страшно!
2-я ПОДРУГА. Страшно, но красиво! Безумно красиво!
ШАНТЕКЛЕРОВ (пьянея). Страшно? Вы сказали: страшно? Ничуть! Ветер тебя носит с севера на юг, с юга на север!.. Пить захочешь — пьешь горячую, алую кровь, пьешь, как вино, как воду!
1-я ПОДРУГА. Ваши слова напоминают мне Майн Рида, Фенимора Купера!
ГРОБОЖИЛОВ. И вы изволили сами ее пить?
3-я ПОДРУГА. Как это интересно! Я не могу спокойно слушать!
ШАНТЕКЛЕРОВ. Сам! Вот как это чудесное вино!
2-я ПОДРУГА. Ужасно! Ужасно!
НАСТАСЬЯ АЛЕКСЕЕВНА. Мне страшно… я боюсь…
ШАНТЕКЛЕРОВ. Напротив, приятно! Кровь освежает!
БОЦ-БОЦЯНСКИЙ. Николай Михайлович, а правду ли говорят, что взгляд Буденного{80} не выдерживает никто?
ШАНТЕКЛЕРОВ. Правда! Роты, батальоны, полки, лошади с ног падают, когда товарищ Буденный сердито посмотрит на своих крепких здоровых ребят!
КАТЯ. Глаза у него черные?
ШАНТЕКЛЕРОВ. Черные. Помню, под Ростовом, рассердившись на неудачную атаку, он только одним глазом взглянул на корпус, и весь корпус, весь, как один человек, свалился в реку и там пролежал два дня. Взгляни двумя — никто не встал бы!
ЗИНА. Я умерла бы от разрыва сердца при одной мысли, что встречусь с ним. У меня уже сейчас затряслись ноги…
ШАНТЕКЛЕРОВ. И умирают! Не выдерживают! У нас в нашей компании один только я способен выдержать его взгляд… И мы часто уставимся друг на друга на час, на два, а иногда и на день… и сидим…
ЗИНА. Ведь это самоубийство!
БОЦ-БОЦЯНСКИЙ. Крепкий вы человек, Николай Михайлович!
ШАНТЕКЛЕРОВ. О да! Однажды два дня сидели! Это было летом. Вокруг нас спорят, шумят, кричат, а мы сидим! Кричат, шумят, спорят… а мы сидим… Опять слышу: шумят, спорят… наконец оба поднялись… Слушайте, поднялись, а глаз не спускает ни он, ни я! Шумят, спорят, кричат, кричат, спорят, шумят… Чувствую, как по спине холодный пот льется, но держусь! Слышу, Буденный и говорит: «Знаешь, Коля, — он меня Колей зовет, — когда я реорганизую Красную армию, ты будешь первый красный генерал от коня… от кавалера!» Но я отказался! Я не люблю строй, дисциплину… Меня больше тянет к чистому искусству! Я люблю театр, музыку, балет… Балет обожаю! Ах, какие в Москве балерины! Какие ножки!
1-я ПОДРУГА. Я люблю Первую студию{81}! Как я хотела бы быть артисткой!
2-я ПОДРУГА. А я — Камерный!{82} Я влюблена в Церетели!{83}
3-я ПОДРУГА. Я только поступила бы в балет к Голейзовскому! Люблю обнажение!
КАТЯ. Не вспоминайте про театр! Это моя мечта — приехать в Москву и поступить на сцену!
ШАНТЕКЛЕРОВ (воодушевленно). Я — к вашим услугам! Моя протекция — все! Я могу написать письмо! Сейчас! Сию минуту! Меня знает в Москве каждый тапер в пивнушке… (поправляясь)… каждый директор! Все пьесы, которые идут в театрах, исправляю и пишу! Кто не знает, что мы с Анатолием Васильевичем друзья{84}! Мы с ним на ты! Каждый день пьем брудершафт! (Таинственно.) Товарищи, между нами, мы все свои! Кто помог написать пьесы Луначарскому?{85} Я! Кто написал драму из американской революции «Оливье Крамского»?{86} Я! Кто «Бубуса» ставил Мейерхольду?{87} Я! «Медвежьи песни»?{88} Я! «Дон Кихота» Сервантеса? Я! Но я об этом молчу! Я скромен! Я для друга готов оперы писать!
1-я ПОДРУГА. Чем больше слушаешь вас, тем незаметнее впадаешь в розовый восторг!
ВАРЯ. Николай Михайлович, как вы скромны!
ШАНТЕКЛЕРОВ. Я страшно не люблю, чтобы обо мне кричали. Да вот недавно, на последнем съезде, ко мне подошел Михаил Иванович Калинин{89} и при депутатах, собравшихся со всей Республики, обнял по русскому обычаю, поцеловал и громко заявил: «Шантеклеров и Чичерин{90} — вот два человека, которых страна должна благодарить за ответ Керзону!{91} Не будь их, весь Союз был бы ввергнут в кровавую бойню…» Товарищ, откуда вы достали такое вино? Я начинаю передавать государственные тайны!
БОЦ-БОЦЯНСКИЙ. Не извольте беспокоиться! Мы все свои!
ГРОБОЖИЛОВ. Умрем, а слова лишнего не скажем!
ФЕНАЦЕТИНОВ. Верьте, Николай Михайлович, между могилой и нами нет разницы!
НАСТАСЬЯ АЛЕКСЕЕВНА. Наконец, мы дворяне! А дворянин знает, где можно говорить, а где молчать!
ШАНТЕКЛЕРОВ (совершенно опьяневший). О чем я? Да, насчет тайн… я все, все знаю, я все вижу… Я… Я… если захочу, завтра стану японским императором… китайским богдыханом! тибетским ламой!.. Мне стоит захотеть, товарищи, слышите, мне стоит захотеть — и я буду королем Англии… императором Германии!.. Император… Император… Он не раз просил об этом… Что вы встали? Садитесь!
БОЦ-БОЦЯНСКИЙ. Мы постоим!
ГРОБОЖИЛОВ. Мы не можем сидеть при упоминании коронованных особ…
ШАНТЕКЛЕРОВ. Садитесь. Я приказываю! Садитесь! А впрочем, помогите встать… Ноги положительно не мои!

ФЕНАЦЕТИНОВ подобострастно подставляет плечо. Все встают. БОЦ-БОЦЯНСКИЙ склоняется перед нетвердо стоящим на ногах Шантеклеровым. 

ГРОБОЖИЛОВ. Осчастливьте… детям и внукам закажу… из потомства в потомство передаваться будет, что их предок удостоился чести быть рядом со столь великим человеком…
БОЦ-БОЦЯНСКИЙ. Я на четвереньках проползу… ковром текинским послужу… а целехоньким доставлю!
ШАНТЕКЛЕРОВ. Благодарю… Нам люди нужны… Не забуду! Прощайте, медам… прощайте… ах, зачем прощайте?.. до свидания… до приятного свидания!..

Сопровождаемый гостями качающийся ШАНТЕКЛЕРОВ исчезает за дверьми. В гостиной одна Зина.

ЗИНА. Какая я счастливая! Боже, какая я счастливая! Мой будущий муж — и такой великий человек! Даже страшно становится! Жаль Витю, он такой славный и он так любит меня! Да… что он пишет в своей записке, которую вложил мне в руку, уходя от нас?.. (Читает.) «Дорогая Зиночка, не думай, что у меня говорит чувство ревности к более счастливому сопернику. Я уверен, что свадьбы не будет! Не ослепляйся достоинствами самозванца и помни, что от тюрьмы ему не уйти! Телеграмма в трибунал послана…» Гадкий, гадкий, а я еще его жалела! Надо сказать Коле непременно, чтобы знал, какие на свете скверные люди.

Бежит к дверям. В дверях совершенно опьяневший ЗАПЕКАНКИН.

ЗАПЕКАНКИН. Наконец-то я тебя нашел! О, не отворачивай от меня свое хайло! Срок истек, я пришел за ответом…
ЗИНА. Каким ответом?
ЗАПЕКАНКИН. Не губи! Мне все ясно и все понятно! На остальное наплевать! Тьфу!..
ЗИНА. Я ничего не понимаю!
ЗАПЕКАНКИН. Я тоже ни черта не понимаю!.. Скребется в моем сердце, точно жеребец в конюшне. И вот хоть лопни на этом месте, а жениться надо!..
ЗИНА. О ком вы говорите?
ЗАПЕКАНКИН. О ком? Да о тебе ж, моя бороха!{92} Два часа прошло — и ты моя!
ЗИНА. Послушайте, но я же не могу стать женой и вашею, и вашего комиссара!
ЗАПЕКАНКИН. Что? Комиссара?
ЗИНА. Ну да! Николай Михайлович мне еще раньше вас сделал предложение!
ЗАПЕКАНКИН (гневно). Аннулировать!
ЗИНА. Ан-ну-ли-ро-вать?
ЗАПЕКАНКИН. В расход списать! Вычеркнуть!
ЗИНА. Кого вычеркнуть?
ЗАПЕКАНКИН. Немедленно отказать! Я ему покажу, как к чужим бабам лазать!
ЗИНА. Каким бабам? Мне с вами страшно!
ЗАПЕКАНКИН. Смирно! Тачанки вперед! Где он?

В комнату вбегает КАТЯ. Удивленный ЗАПЕКАНКИН глядит то на Зину, то на Катю.

ЗИНА. Катя, уведи меня отсюда! Мне страшно одной. Он совершенно пьян! Он требует аннулировать, а я не могу!
КАТЯ. Петр Иванович, что с вами?
ЗАПЕКАНКИН (удивленно). Где я? Что со мной? Это ты?
КАТЯ. Да! Я!
ЗАПЕКАНКИН (показывая на Зину). И это ты?
КАТЯ. Нет, это Зина!
ЗАПЕКАНКИН (падая на колени). Не может быть! А впрочем, все равно! Два часа прошло, теперь амба! Режь правду!
ЗИНА. Он только что сейчас говорил и мне эти слова!
ЗАПЕКАНКИН. Или сейчас — или никогда!
КАТЯ. Да вы сядьте!
ЗАПЕКАНКИН. Можно постоять. Мы не буржуи…
КАТЯ. Хоть немного придите в себя.
ЗАПЕКАНКИН. Или ты — или смерть!
КАТЯ. Господи! Я не знаю, что делать!
ЗАПЕКАНКИН. Аннулируй — или убью!
ЗИНА. Катя, скорей уйдем, пока никто не вошел в комнату.
КАТЯ. Но куда?

Девушки в смятении бегают по гостиной.

ЗАПЕКАНКИН. Минута на размышление, а там буду стрелять. Любовь не картошка, не бросишь в окошко.
ЗИНА. Бежим ко мне! Обойдем лестницей через спальню брата.

Они с силой открывают скрытую за ширмой дверь. Дверь широко раскрывается, и на пол, к ногам стоящего на коленях ЗАПЕКАНКИНА падает ТРУПОЕДОВ. С криком обе скрываются. ЗАПЕКАНКИН и ТРУПОЕДОВ секунду глядят друг на друга, наконец поднимаются с полу.

ЗАПЕКАНКИН. Тьфу, сволочь! Подслушивал?
ТРУПОЕДОВ. Так точно! Вступив в исполнение своих обязанностей до официального назначения, считаю своим долгом взять под надзор всех подозрительных личностей…
ЗАПЕКАНКИН. Всех подозрительных?
ТРУПОЕДОВ. Так точно. Обходя вверенный мне район вчера вечером, встретил телегу, быстрым аллюром мчащуюся за город. Нагнав ее, я узнал сидящего в ней ямщика, потребовал от него отчета в столь быстрой езде. При допросе выяснилось, что сей мужик ехал за триста верст сдать бумаги и телеграмму скорой почтой. Не имея права отнять бумагу до своего официального назначения и снявши точную копию с телеграммы, мужика отпустил, копию прилагаю.
ЗАПЕКАНКИН (важно). Ах, какая наглость! Дай-ка мне копию!
ТРУПОЕДОВ. Разрешите прочитать.
ЗАПЕКАНКИН. Читай, у меня в глазах мухи роятся и все двоится, все двоится…
ТРУПОЕДОВ. «В губ-е-р-нс-кий трибунал. Прокурору».
ЗАПЕКАНКИН. Что?
ТРУПОЕДОВ. «Прокурору. Вторично телеграфирую выезжай немедленно дело огромной важности гастролеры торопятся».
ЗАПЕКАНКИН. Прочитай, прочитай последнее слово…
ТРУПОЕДОВ. «Гастролеры…»
ЗАПЕКАНКИН. Не нужно… читай дальше! Да читай, что остановился?
ТРУПОЕДОВ. «Сочувствующий и бандит…»
ЗАПЕКАНКИН. Довольно! Дай бумагу! Дальше не нужно читать. Чья подпись?
ТРУПОЕДОВ. Подписано «Виктор», не иначе как сын председателя волисполкома.
ЗАПЕКАНКИН. А что, здесь вечером всегда душно?
ТРУПОЕДОВ. Всегда!
ЗАПЕКАНКИН. Распорядись, чтобы окна открывали, а бумагу я передам самому. Молодец, братишка.

Бежит к дверям.

ТРУПОЕДОВ. Рад стараться на пользу революции!

Смотрит вслед убегающему ЗАПЕКАНКИНУ.

Уж очень его быстро протрезвила бумага. Даже весь затрясся и вспотел. Точно его в самый нос укусило! Пьян, а держится! Лицо и брови в дугу превратились, в глазах огоньки засверкали! Что это могло значить? Впрочем, наше дело маленькое, служебное. Поди разбирайся, что думает начальство! Батюшки, час ночи! Пора в обход! Трам, там, там! На улицу мне! Так и чувствую, как силушка по жилушкам прокатывается! Мне бы Нью-Йоркской тюрьмой управлять да сыском ведать всей Европы!

Занавес.
Действие третье
Маленькая комната. Две кровати. ДУНЬКА поет, убирая постели.

ДУНЬКА. Шпилька? Да еще на подушке? Неужели с учительницей? Ха… ха… ха… Бедный регент! С ним поцелуи, а здесь…

Входит МАРИЯ ПАВЛОВНА.

МАРИЯ ПАВЛОВНА (взволнованно). Где Коленька?
ДУНЬКА. Ушел.
МАРИЯ ПАВЛОВНА. Поздно приехал?
ДУНЬКА. В два ночи, а в пять и след простыл!
МАРИЯ ПАВЛОВНА. Секретарь с ним?
ДУНЬКА. Валяется в передней! Там и ночевал! Пьян, света божьего не видит.
МАРИЯ ПАВЛОВНА. Ты бы уложила его в постель!..
ДУНЬКА. Пробовала… Не дается. Лезет руками куда не следует и кричит: «Два часа прошло, и ты моя!» Срам один! Как услышит мой-то — изобьет! Подумает, любовника нашла!
МАРИЯ ПАВЛОВНА. Сказала бы Николаю Михайловичу, вместе и перенесли бы его в спальню.
ДУНЬКА. Николай Михайлович был не один.
МАРИЯ ПАВЛОВНА. Кто же мог находиться у него поздно ночью?
ДУНЬКА. Учительница Наташка!
МАРИЯ ПАВЛОВНА (сердито). Бесстыжая девка! Думает, Коленька регент? Может, мечтает замуж за него выйти?
ДУНЬКА. А вот и шпилька — на кровати нашла!
МАРИЯ ПАВЛОВНА. Какой стыд! Ты, Дунька, язык за зубами держи! Чтобы на улицу ни одна сплетня не выползла! Вот срам! Вот позор! Не ожидала я от него такой мерзости!

Входит НАСТАСЬЯ АЛЕКСЕЕВНА, разодетая, с пунцовым бантом на груди.

НАСТАСЬЯ АЛЕКСЕЕВНА. Батюшки мои, а я уже подумала, не случилось ли несчастье? Вхожу в дом, слышу: не то с земли, не то с неба необыкновенный храп. Прошла все комнаты — хоть бы кто! Мне даже жутко стало! Такого храпа, сколько живу, не слыхивала!
ДУНЬКА. Пойти взглянуть, не задохся бы.

Уходит.

МАРИЯ ПАВЛОВНА. Настасья Алексеевна, дайте взглянуть на вас, вы сегодня какая-то необыкновенная! Бант-то, бант так и пышет!
НАСТАСЬЯ АЛЕКСЕЕВНА. Нечему удивляться! Я всегда коммунисткой была!
МАРИЯ ПАВЛОВНА. Что это, все наши дворяне коммунистами сделались? Намеднись Гробожилов с Боц-Боцянским такое несли! Как только язык поворачивался!
НАСТАСЬЯ АЛЕКСЕЕВНА. Я до глубины души возмущена вашим отрицательным отношением к моим коммунистическим наклонностям. Мне только очень хотелось бы, чтобы я более достойной матерью была вашему Коле, чем вы ему тетей!
МАРИЯ ПАВЛОВНА. Достойной матерью?
НАСТАСЬЯ АЛЕКСЕЕВНА. Вы разве не знаете, что Коля женится на Зине?
МАРИЯ ПАВЛОВНА. Я сама ему указала на Зину, но не думала о таком поспешном обороте дела.
НАСТАСЬЯ АЛЕКСЕЕВНА (копируя). «Или она — или смерть!» Как решительно бросил он свою историческую фразу. И какой трагедией запахло от его слов. Мне жутко стало… я согласилась!
МАРИЯ ПАВЛОВНА. Еще бы! У вас на очереди две дочки!

ДУНЯ в смущении останавливается в дверях.

ДУНЬКА. Марья Павловна, где брюки?
МАРИЯ ПАВЛОВНА. Что? Брюки? Какие брюки?
ДУНЬКА. Секретарские.
МАРИЯ ПАВЛОВНА. Разве я жена этого пьяницы и обязана знать, где он теряет одежду?
НАСТАСЬЯ АЛЕКСЕЕВНА. Ха… ха… ха!.. Он без брюк?
ДУНЬКА. Прикрылся рогожей…
МАРИЯ ПАВЛОВНА. Одно наказание с ним! Пьет запоем, каждый день без памяти!

Издали слышится громкий крик.

ЗАПЕКАНКИН. Товарищ Дунька, товарищ Дунька!
ДУНЬКА. Идет сюда!
НАСТАСЬЯ АЛЕКСЕЕВНА. Ах, как любопытно!

Дверь открывается. Завернувшись наполовину в рогожу, с пустой бутылкой в руках появляется ЗАПЕКАНКИН.

ЗАПЕКАНКИН. Товарищ Дунька! Не волнуйся! Почему декретов не знаешь? Стерва! (Увидя дам.) Мадам, простите и не глядите!
НАСТАСЬЯ АЛЕКСЕЕВНА. Ах напротив, это любопытно!
ЗАПЕКАНКИН. Любопытно? Что же это, хвосты коням крутят, что вам любопытно? Тьфу, похмелиться бы!
НАСТАСЬЯ АЛЕКСЕЕВНА. Фи, как это неэстетично!
ЗАПЕКАНКИН. Даешь брюки!
МАРИЯ ПАВЛОВНА. Вы бы спать пошли.
ЗАПЕКАНКИН. Спать? Ха… ха… ха!.. Смеетесь, что ли? Отменить сон! Спать нельзя! Заснешь и не встанешь. И расподлючая жизнь настала: ни самогонки, ни брюк, а тут еще над шеей веревка… «Эх, яблочко, что ты катишься…»
НАСТАСЬЯ АЛЕКСЕЕВНА. Что же вас испугало? Кажется, звонок! Вероятно, пришел Николай Михайлович. (К Запеканкину.) Прощайте. Целуйте ручку вашей будущей хозяйке… а если хотите повышения по службе, то и… понимаете… да только не в этом шутовском наряде… Ха… ха… ха!.. Идемте, Марья Павловна!

МАРИЯ ПАВЛОВНА и НАСТАСЬЯ АЛЕКСЕЕВНА уходят.
ЗАПЕКАНКИН один.

ЗАПЕКАНКИН. Я всегда говорил, что ни одна баба не выдержит против моей рожи. Даже в этом наряде проткнул женское сердце… А он, писаришко несчастный, комиссара строит!.. Девок отбивает… Черт, а голова трещит… Похмелиться бы! (Смотрит на бутылку.) Пусто! Интересно знать, кто был тот лохматый в очках, что так усердно расспрашивал меня про нашу работу? А я находился в ударе. Ну, и налил ему с три короба. Не поздоровилось бы Кольке, если приезжий оказался бы прокурором… И все телеграмма виновата! Ах ты, елки-палки! Не житье, а масленица! Сами бабы лезут, а ты без штанов! Не зайди я по дороге в трактир, и деньги были бы целы, да и брюки не пропил бы! (Мечтательно.) Если взглянуть издали, то эта мамаша недурна. (Копируя Настасью Алексеевну.) «Если хочешь повышения…» Ха… ха… ха!.. Ах, сволочь!

Быстрыми шагами вбегает взволнованный ШАНТЕКЛЕРОВ.

ШАНТЕКЛЕРОВ. Весело?
ЗАПЕКАНКИН. Очень.
ШАНТЕКЛЕРОВ. Где пропадал всю ночь?
ЗАПЕКАНКИН. В трактире!
ШАНТЕКЛЕРОВ. Пьянствовал?
ЗАПЕКАНКИН. Спускал червонец.
ШАНТЕКЛЕРОВ. Что?
ЗАПЕКАНКИН. Червонец спускал!
ШАНТЕКЛЕРОВ (с презрением). С горя или радости?
ЗАПЕКАНКИН (возмущенно). Колька, перестань шутить! Дела наши тьфу с мармеладом. Обоим каюк. С сегодняшнего дня я — честный человек. Я уезжаю.
ШАНТЕКЛЕРОВ. Куда?
ЗАПЕКАНКИН. Еду в Москву.
ШАНТЕКЛЕРОВ. Поздно, махновец, поздно! Дела складываются таким образом, что если мы не сумеем в течение двух дней придумать что-либо гениальное, то для тебя и для меня откроется одна дорога — в Бутырку! Хорошее место? А?
ЗАПЕКАНКИН. У каждого свой вкус. Кто любит худых баб, а я люблю ядреных.
ШАНТЕКЛЕРОВ. Довольно шутить! Нужно действовать. Я только что со схода. Крестьяне постановили не давать ни гроша до получения ответа на посылаемый ими запрос в ближайший город.
ЗАПЕКАНКИН. Это номер!
ШАНТЕКЛЕРОВ. Подвел студент. Он выступил с речью, в которой называл меня и тебя самозванцами, шулерами, прохвостами!
ЗАПЕКАНКИН. Как он смел, негодяй! В расход! Нечего ждать!
ШАНТЕКЛЕРОВ. Требовал мандаты… Крестьяне взволновались… Я слышал угрожающие крики! Один председатель сохранял присутствие духа. Хитрый мужик, все присматривался к бумагам…
ЗАПЕКАНКИН. Работа чистая, московская…
ШАНТЕКЛЕРОВ. Наконец, крестьяне заколебались… Боясь за себя, они по предложению председателя отложили совещание на несколько дней и по совету студента отправили человека за декретом в город!
ЗАПЕКАНКИН (испуганно). Студент и телеграмму послал прокурору! Нужно бежать! Плюнуть на все и бежать!
ШАНТЕКЛЕРОВ. В нашем распоряжении два дня. Денег в кассе семь червонцев. Я инсценирую свадьбу, это даст нам червонцев пятьдесят, и тогда…
ЗАПЕКАНКИН. Я на Кубань… а ты… В Москву, в Москву!
ШАНТЕКЛЕРОВ. Да, чуть монахов не забыл… Немедленно отправляйся в монастырь и скажи игумену, чтоб завтра приготовили еще десять червонцев! Действуй со всей строгостью… революционных законов… Говори побольше страшных слов, ну, профсоюз, интернационал, живая церковь{93}, реформация… Ступай, ступай же! Что ты за стол прячешься?
ЗАПЕКАНКИН. Не могу идти… не в состоянии!
ШАНТЕКЛЕРОВ. Опять пропил брюки?
ЗАПЕКАНКИН. Опять!
ШАНТЕКЛЕРОВ. В который раз! Ну, спустил бы рубаху, пиджак, ну, еще что-нибудь из белья, нет, норовит обязательно пропить брюки!
ЗАПЕКАНКИН. Народ пошел окаянный… дай им брюки, да и баста!
ШАНТЕКЛЕРОВ (бежит к гардеробу). Бери последние и иди! Дорогой забеги в трактир и поговори насчет лошадей. Спросят на когда, скажи на завтра! Понял? На завтра!
ЗАПЕКАНКИН. Бегу! А деньги?
ШАНТЕКЛЕРОВ. На месте заплатим! Ступай!

ДУНЯ входит в комнату.

ДУНЬКА. Студент пришел!
ШАНТЕКЛЕРОВ. Петька, не уходи. Какой студент?
ДУНЬКА. Сын-то, как его, ну, раньше старостой звали! Сын исполкома.
ШАНТЕКЛЕРОВ. Что это значит? Час тому назад он злейшим врагом выступал на сходе.
ДУНЬКА. Просит принять немедленно.
ШАНТЕКЛЕРОВ. Где он?
ДУНЬКА. В передней.
ШАНТЕКЛЕРОВ. Проведи его в зал и проси обождать.
ДУНЬКА. Слушаю!
ШАНТЕКЛЕРОВ (поспешно, Запеканкину). Спрячь рогожу под кровать! Волосы, волосы хоть рукой пригладь! Скорей садись за стол и делай вид, что пишешь!
ЗАПЕКАНКИН. Я готов.

ШАНТЕКЛЕРОВ бежит к дверям, которые слегка приоткрывает, а затем громким деланым голосом кричит.

ШАНТЕКЛЕРОВ. …исполняя задание последнего Съезда Советов, подтвержденное экстренными заседаниями Совнаркома о справедливости удовлетворения земельных претензий российских помещиков, я как член чрезвычайной тройки считаю своим долгом сообщить: постановление законодательных органов Республики крестьянством встречено восторженно…
ЗАПЕКАНКИН. …восторженно…
ШАНТЕКЛЕРОВ. Восторженно! Состоялись многочисленные демонстрации, вынесены резолюции. Все клялись как можно быстрее провести в жизнь мудрое решение Съезда и тем способствовать скорейшему разрешению аграрной программы… разрешению аграрной программы. Секретарь, распорядитесь немедленно сообщить в Москву… (Угрожающе.) Причеши же волосы, пьяница несчастный! Рубаху, рубаху поправь! (Другим тоном.) Секретарь, ступайте.

ЗАПЕКАНКИН с обиженным видом уходит.
ШАНТЕКЛЕРОВ идет к дверям.

(Виктору.) Простите, дела! Республика возложила на меня ряд обязанностей как на старого партийного работника…
ВИКТОР. Я слышал, вы диктовали депешу в Москву, и мне особенно стало стыдно за сегодняшний день!
ШАНТЕКЛЕРОВ. Молодость всегда порывиста и не всегда справедлива.
ВИКТОР. Молодость не умаляет моей вины перед вами!
ШАНТЕКЛЕРОВ. Молодость поспешна в своих решениях!
ВИКТОР. Есть предел, дальше которого и молодость не смеет возвысить свой голос!
ШАНТЕКЛЕРОВ. Прошу садиться, товарищ. Я вас слушаю.
ВИКТОР. Я пришел извиниться за резкость моих фраз на сегодняшней сходке, а также сообщить, что после вашего ухода крестьяне согласились подчиниться постановлению Съезда и готовы внести вам деньги…
ШАНТЕКЛЕРОВ. Этот поступок доказывает, что местные крестьяне — честные слуги революции!
ВИКТОР. Решение крестьян продиктовано искренней признательностью к прежним помещикам, а в частности, к вам…
ШАНТЕКЛЕРОВ. Поблагодарите крестьян и передайте им, что об их революционном поступке будет доложено в Кремле…
ВИКТОР. Крестьяне просят об одном: дать им срок в три дня, в течение которого будет собрана вся сумма.
ШАНТЕКЛЕРОВ. Охотно исполняю вашу просьбу. С вами очень приятно поближе познакомиться! Вы свердловец?{94}
ВИКТОР. Да, свердловец.
ШАНТЕКЛЕРОВ. А знаете, это сразу видно.
ВИКТОР. Позвольте еще раз принести вам свои извинения и разрешите откланяться.
ШАНТЕКЛЕРОВ. Надеюсь, мы будем друзьями.

ВИКТОР уходит. ШАНТЕКЛЕРОВ открывает дверь.
Входит НАСТАСЬЯ АЛЕКСЕЕВНА.

(Радостно.) Ну, маман, через три дня у меня в руках будут такие деньги, что клянусь, я закормлю вас шоколадом до смерти!
НАСТАСЬЯ АЛЕКСЕЕВНА (обиженно). Благодарю, не ожидала. Умирать не собираюсь!
ШАНТЕКЛЕРОВ. Маман, как скучно стало бы на свете, если бы все дураки в один прекрасный день поумирали! Ха… ха… ха!..
НАСТАСЬЯ АЛЕКСЕЕВНА. Это ты на что намекаешь?
ШАНТЕКЛЕРОВ. Маман, к завтрашнему дню необходимо достать сто червонцев. Через два дня они будут возвращены с излишком…
НАСТАСЬЯ АЛЕКСЕЕВНА. Ста червонцев у меня нет. Надо будет заложить бриллиантовую звезду покойного мужа… Он ее получил от эмира бухарского!{95}
ШАНТЕКЛЕРОВ. Заложите мужа, эмира, а деньги достаньте! Как получите червонцы, немедленно начинайте готовиться к завтрашнему дню! Ведь завтра моя с Зиночкой свадьба, а послезавтра мы с ней в Москву, в мой скромный особняк на Арбате.
НАСТАСЬЯ АЛЕКСЕЕВНА. Как это приятно! Как это радостно! Николя, а, Николя! А что, в Москве у меня будет автомобиль?
ШАНТЕКЛЕРОВ. Маман, что за наивные вопросы! У нас в столице никто в автомобиле и не ездит, больше на аэропланах да на воздушных шарах летают.
НАСТАСЬЯ АЛЕКСЕЕВНА. Николя, а страшно на шарах?
ШАНТЕКЛЕРОВ. Маман, вы торопитесь! Нужно успеть заложить бриллианты, разослать приглашения, сервировать стол…
НАСТАСЬЯ АЛЕКСЕЕВНА. Иду, Николя, иду! А что ты мне купишь, аэроплан или шар?
ШАНТЕКЛЕРОВ. Маман, вы опоздаете!
НАСТАСЬЯ АЛЕКСЕЕВНА. Николя, ты вечно торопишься! Не хочешь и поговорить о таких серьезных вещах… Ну, не сердись, бегу! Со всех ног бегу!

Бежит к дверям. В быстро открывшуюся дверь падает ТРУПОЕДОВ, больно ударившись, трет спину.

ШАНТЕКЛЕРОВ (удивленно). Каким образом вы к нам попали?
НАСТАСЬЯ АЛЕКСЕЕВНА. Опять подслушивали?
ТРУПОЕДОВ. Подслушивал! Привычка! Могила исправит… Ой, больно!
ШАНТЕКЛЕРОВ. Отвечайте, как вы вошли в дом, в котором все двери на запоре?
ТРУПОЕДОВ. Влез в окно!
НАСТАСЬЯ АЛЕКСЕЕВНА. Батюшки мои! И это бывший дворянин!
ТРУПОЕДОВ (наклоняясь к Шантеклерову). Нельзя было ждать ни минуты! Разрешите, товарищ комиссар, изложить сущность дела.
НАСТАСЬЯ АЛЕКСЕЕВНА. Это очень любопытно!
ШАНТЕКЛЕРОВ. Маман, торопитесь с бриллиантами!
НАСТАСЬЯ АЛЕКСЕЕВНА. Но это так интересно!
ШАНТЕКЛЕРОВ. Маман, я теряю терпение!
НАСТАСЬЯ АЛЕКСЕЕВНА. Разве я теперь не комиссарша?
ШАНТЕКЛЕРОВ. Маман…
НАСТАСЬЯ АЛЕКСЕЕВНА. Иду, иду!

Уходит.

ШАНТЕКЛЕРОВ. Расскажите, что случилось? Прошу присесть!
ТРУПОЕДОВ. Благодарю… я постою! Со вчерашнего вечера, находясь при исполнении своих преждевременных обязанностей, я усилил свой надзор как за людьми, замеченными в антиреволюционных поступках, так и за вами… Ох, поясница ноет!
ШАНТЕКЛЕРОВ. И за мной?
ТРУПОЕДОВ. Так и за вами как за объектом различных антиобщественных вожделений!
ШАНТЕКЛЕРОВ. Выражайтесь яснее, товарищ Трупоедов.
ТРУПОЕДОВ. Разрешите по порядку! Возвращаясь ночью мимо вашего дома и заметив свет вот в этой самой комнате, я, движимый чувством обычной любознательности и беспокойства, посмел заглянуть в неплотно прикрытые ставни…
ШАНТЕКЛЕРОВ. Кто вас просил заглядывать в окна?
ТРУПОЕДОВ. Увидев одиночную фигуру врага республики, учительницу Наталью Григорьевну Перышкину, о которой в свое время имел честь вам докладывать, я решил проследить дальнейший ход событий как со стороны сей контрреволюционерки, так и со стороны вас, к тому времени подсевшего к ней близко и начавшего снимать с нее белую блузку…
ШАНТЕКЛЕРОВ (возмущенно). Послушайте, Трупоедов, вы отдаете себе отчет в ваших словах или нет? Ведь вы черт знает что говорите!
ТРУПОЕДОВ. Когда оная блузка была снята и за ней последовали другие части женского туалета, в моей голове блеснула мысль, не таятся ли в поступке этой мерзкой женщины различные антибольшевистские и контрреволюционные вожделения…
ШАНТЕКЛЕРОВ. Час от часу не легче!
ТРУПОЕДОВ. Решив накрыть ее с поличным, а таковым мог быть только регент…
ШАНТЕКЛЕРОВ. Да вы с ума сошли, негодяй!
ТРУПОЕДОВ. Я незамедлительно кинулся в трактир, обычное местопребывание сего мужа…
ШАНТЕКЛЕРОВ. Срам на весь городишко. Прощай, свадьба, деньги!
ТРУПОЕДОВ. И там нашел не только жениха, но и увидел прелюбопытное зрелище!
ШАНТЕКЛЕРОВ. Не испытывайте моего терпения, сумасшедший! Вы все рассказали регенту?
ТРУПОЕДОВ. Все!
ШАНТЕКЛЕРОВ. Что же теперь мне делать?
ТРУПОЕДОВ. Но так как регент, как и ваш секретарь, были пьяны до бесчувствия и оба валялись под столом, я, боясь за вашу особу, оставленную в объятиях ужасной женщины, решил самолично простоять у окна, чтобы утром арестовать ее…
ШАНТЕКЛЕРОВ. Нет, довольно! Замолчите! Срамить себя я не позволю!
ТРУПОЕДОВ. Не извольте волноваться. Как только в моем мозгу возникло это решение, как только я поднял вот эту ногу, чтобы переступить за порог, меня окликнул чей-то голос… В углу трактира сидел какой-то человек с длинными волосами, в синих очках. Подойдя к нему и отрекомендовавшись будущим начальником че-ка, я, в свою очередь, спросил, с кем имею честь разговаривать? — «Прокурор», — ответил он.
ШАНТЕКЛЕРОВ (испуганно). Прокурор?
ТРУПОЕДОВ. «Прокурор», — отрекомендовался человек в очках и больше не проронил ни слова.
ШАНТЕКЛЕРОВ. Прокурор! Прокурор!
ТРУПОЕДОВ. Тайно последовав за ним, утверждаю, что данный человек поселился у председателя волисполкома. Доводя все изложенное до вашего сведения, испрашиваю разрешения на дальнейшее расследование.
ШАНТЕКЛЕРОВ (бегая по комнате с расстроенным видом). Действовать и дальше в том же духе! Трупоедов, в этот час, в этот момент на вас глядят века, тысячелетия!
ТРУПОЕДОВ. Я чувствую, и мне страшно.
ШАНТЕКЛЕРОВ. История запишет ваше имя рядом с именем египетских мамелюков!{96}
ТРУПОЕДОВ. Я не заслужил такого счастья.
ШАНТЕКЛЕРОВ. Умрите за наши идеи!
ТРУПОЕДОВ. Смерть или победа!
ШАНТЕКЛЕРОВ. Трупоедов, день и ночь не спускайте глаз с окон исполкомовского дома! Лезьте в окно, в трубу! Проломайте пол, стену, но завтра к вечеру сообщите мне все, что услышите. Этого требует борьба труда с капиталом! Ступайте!
ТРУПОЕДОВ. Честь имею кланяться!
ШАНТЕКЛЕРОВ. Стойте, стойте! А впрочем, идите! Стойте! Ни звука регенту про окно! Поняли?
ТРУПОЕДОВ. Понял!
ШАНТЕКЛЕРОВ. Не только регенту, но и другим! Да вы меня понимаете?
ТРУПОЕДОВ. Понимаю.
ШАНТЕКЛЕРОВ. Ступайте!
ТРУПОЕДОВ. Честь имею кланяться!

Уходит.

ШАНТЕКЛЕРОВ (несколько раз пробегает по комнате). Фу, рубаха стала мокрая от пота! Прокурор! Трибунал! Ну, хорошо еще Бутырки, а если высшая мера… Брр!! Какие мысли в голову лезут! Что же делать? Бежать? Потерять столько червонцев? А что, если это был не прокурор, а какой-нибудь шутник, забравшийся в трактир! Трупоедов, положительно, сумасшедший человек! Он себя действительно воображает начальником мифического че-ка!
МАРИЯ ПАВЛОВНА (входя в комнату с высоко поднятой головой). Коленька, я на минутку!
ШАНТЕКЛЕРОВ. Что вам, тетушка, нужно?
МАРИЯ ПАВЛОВНА. Прости меня, но я должна быть суровой. Я не затем прожила старой девой пятьдесят два года, чтобы в моем доме… язык не поворачивается сказать… Вот следы преступления!

МАРИЯ ПАВЛОВНА с брезгливой миной несет роговую шпильку и кладет ее на стол перед удивленными взорами Шантеклерова.
Затем поворачивается и так же важно выходит.

ШАНТЕКЛЕРОВ (в бешенстве хватает шпильку и бросает на пол). Точно сговорились оба! О, проклятая трущоба! Где даже великое таинство любви опошляется нескромными взорами Трупоедовых и назиданием полусумасшедших тетушек! Нет, нужно бежать! В Москву! В Москву!

Занавес.
Действие четвертое
Декорация второго действия. Звуки оркестра, рукоплескания, крики. Через комнату часто пробегают танцующие.
ОТЕЦ ГАВРИИЛ под руку с БОЦ-БОЦЯНСКИМ.

БОЦ-БОЦЯНСКИЙ. Оно конечно, осетрина рыба благородная, наша, дворянская, но подай ее без хрена, без подливы, а главное, без водочки, по-пролетарски, и вся ее рыбья важность ни к чему!
ОТЕЦ ГАВРИИЛ. А по-моему, Эмпидокл Казимирович, ежели есть перцовочка, наливочка из вишенок или других ягодок, то и бог с ней, с осетринкой! Теперь революция, можно закусить и селедочкой, а то лучком!
БОЦ-БОЦЯНСКИЙ. Не согласен… Нет, нет, нет!..
ОТЕЦ ГАВРИИЛ. После лучка жжет внутри! Выпьешь еще одну, другую и чувствуешь, как это по всему телу благодать разливается, и так на душе делается легко-легко, точно тебя невидимые крылья на воздух поднимают.
БОЦ-БОЦЯНСКИЙ. Отец Гавриил, для того разве мы и революцию делали, подумайте: страдания, кровь, — чтобы лучком водочку закусывать? Вы отстали от жизни! Да, впрочем, вы кле-ри-кал! Зачем, отче, красный бант на рясу нацепили?
ОТЕЦ ГАВРИИЛ (возмущенно). Эмпидокл Казимирович! Не ожидал от вас… Да, я больше соц… соц… соц…
БОЦ-БОЦЯНСКИЙ. Не спорьте… С первого же слова видно, кто чем дышит. (Увидя Гробожилова, изрядно пьяного.) Карпий Силистрович, Карпий Силистрович, разрешите конфликт власти с церковью.
ОТЕЦ ГАВРИИЛ. Кто это власть? Уж не вы ли?
БОЦ-БОЦЯНСКИЙ. Да! Если не сейчас, то буду скоро! Мне (подчеркивая) сам сказал: «Боц-Боцянский, приеду в Москву, сейчас же выпишу вас! Вы назначаетесь прокурором. Красным прокурором!» Я даже налог оплатил на прокурора, три червонца!
ГРОБОЖИЛОВ. Три червонца!
БОЦ-БОЦЯНСКИЙ. Три! И мне не жаль! Мне только власть в руки взять, и верну я их с прибавочкой, с процентиком!
ГРОБОЖИЛОВ. А мне — мне ничего не нужно! Я горд, что в Москве, подумайте! — в Москве — живет и дышит мой лучший друг, в самом Кремле, слышите ли вы, друг — Николай Михайлович Шантеклеров! Для меня нет большего счастья, как прийти в любой дом и сказать: «Мы с Николаем Михайловичем друзья, и я внес налог… за службу… за дружбу…» Червонец! Он как друг не взял бы — декрет, ничего не поделаешь!

Крики усиливаются. Музыка играет туш.

ОТЕЦ ГАВРИИЛ. Чада! Обносят! Поспешим яко алчущие и жаждущие!
БОЦ-БОЦЯНСКИЙ. Товарищи, идемте. Необходимо быть у него на глазах. Пусть знает, какие мы революционеры!
ГРОБОЖИЛОВ. Пойдемте, иначе мой друг Шантеклеров обидится.

Поспешно уходят. В комнату вбегают ВИКТОР и БЫСТРОВ.

ВИКТОР. Ну и типы! Кто бы мог подумать, что в Республике, в период величайшей революции, сохранились люди, мимо которых совершенно незамеченным промчался социальный вихрь!
БЫСТРОВ. Я не удивлен! Ах, как много их по необъятному Союзу великих республик, за курганами, степями, среди болот и лесов, прячущихся от жизни, живущих прошлым, без надежды в будущем…
ВИКТОР (указывая в открытую дверь). Ты взгляни: фраки, визитки, воротнички и резкий запах нафталина и камфары. Ха… ха… ха!.. Они, как их деды, прадеды, отцы, надевают фраки, жеманно кланяются и живут мечтами о прошлом.
БЫСТРОВ. А банты?.. Красные, пунцовые… (Иронически.) Куда мы попали? Собрание? Доклад? Хотя и отдают дань времени. Ты заметил, у всех на груди красные банты!..
ВИКТОР. Нет, ты полюбуйся этой парочкой: Боц-Боцянский, матерый зубр с красной розеткой поверх Владимирской ленточки{97}, и батя, отец Гавриил… Ха… ха… ха!.. Оба танцуют… Свобода!.. Ха… ха… ха!..
БЫСТРОВ. Их можно принять за сочувствующих! Ха-ха-ха!
ВИКТОР. Или кандидатов в партию! Ха… ха… ха!..
БЫСТРОВ. Виктор, ты обратил внимание, как побледнел Шантеклеров при нашей встрече?
ВИКТОР. Я глаз не спускал с его лица, когда, представляя тебя, подчеркнуто сказал: «Прокуроров!»
БЫСТРОВ. Его улыбка, его радостные взоры и сейчас перед моими глазами. Его заплетающийся, захлебывающийся голос, произносящий: «Так, значит, вы не прокурор, а Прокуроров — ваша фамилия?» — звучал с неподдельным удивлением.
ВИКТОР. Чувствует зверь, что за ним следят! Чтоб задержать его на несколько дней, мне вчера пришлось с визитом пойти и убеждать остаться!.. Хотя бы не опоздали наши!.. Миша, ты меня прости, я сегодня утром, во время твоего отсутствия, взял бланк с печатью трибунала и разослал по трактирам приказ — никому не давать лошадей до завтрашнего дня.
БЫСТРОВ. Я об этом думал, возвращаясь после допроса из монастыря.
ВИКТОР. Какое впечатление произвели твои разоблачения?
БЫСТРОВ. Вначале монахи не поверили, потом пришли в ярость… В интересах следствия я упросил отца Никандра прийти на свадьбу и принести деньги.
ВИКТОР. Представляю себе гнев отцов, их проклятия… Кто-то идет сюда, смотри!

Через комнату озабоченно пробегает ЗАПЕКАНКИН.

БЫСТРОВ. Это он?
ВИКТОР. Секретарь Шантеклерова.
БЫСТРОВ. Я вчера встретил его в трактире. Он держал копию, по-видимому, твоей второй телеграммы, которую я не застал в городе из-за моего приезда сюда.
ВИКТОР. Как же она могла попасть к нему?
БЫСТРОВ. Не знаю. Будучи пьян, он излил мне свою наболевшую душу! Плакал вот в этот самый жилет и рассказывал прошлую жизнь не только свою, но и Шантеклерова. Одна уголовная хроника!
ВИКТОР. Он возвращается с Шантеклеровым. Не хочется с ними встречаться… Уйдем отсюда!..

Уходят.

ШАНТЕКЛЕРОВ (озабоченно). Бьет десятый час вечера. Ровно в четыре утра мы должны бежать! Немедленно отправляйся в трактир и вели коней держать наготове! Монахи не обманут?
ЗАПЕКАНКИН. Отец Никандр обещал вечером принести.
ШАНТЕКЛЕРОВ. Ступай, и чтоб во рту у тебя не было ни капли водки!.. Я сам не пью!
ЗАПЕКАНКИН. Держусь, за дальнейшее не ручаюсь!

Уходит. Слышен голос ЗИНЫ.

ЗИНА. Коля, ты здесь?
ШАНТЕКЛЕРОВ (целуя ее). Мой ангел, прости! Эти нудные партийные дела не дают мне возможности полностью отдаться своему счастью.
ЗИНА. Ты действительно счастлив?
ШАНТЕКЛЕРОВ. Я от радости готов кричать на весь мир и повторять только одну фразу: «Ты моя, ты моя!»
ЗИНА (целуя). Я тоже счастлива!
ШАНТЕКЛЕРОВ. Зиночка, зачем ты пригласила студента?
ЗИНА. Я не приглашала. Это сделала Катя.
ШАНТЕКЛЕРОВ. Ах, какая с ним противная личность! Длинные волосы, очки и фамилия Про-ку-ро-ров!
ЗИНА. Я их сегодня не видела.
ШАНТЕКЛЕРОВ. Сидят в буфете… Им бы на даровщинку водки напиться.

НАСТАСЬЯ АЛЕКСЕЕВНА, одетая в голубое платье, с обнаженными руками, полуоткрытой грудью и с пунцовым бантом на груди.

НАСТАСЬЯ АЛЕКСЕЕВНА. Дети мои, я плачу! Я плачу от счастья! Господь бог услышал мои молитвы. Наконец я буду комиссаршей! (Прикладывает платок к глазам.)
ЗИНА. Мамочка, ты наливку пила?
НАСТАСЬЯ АЛЕКСЕЕВНА. Пила, Зиночка, от радости пила. Ведь мечта моей жизни исполнилась! Ты только подумай: Москва, автомобиль, театры, а почет, почет! Кто поехал? Это комиссарша, мать жены Шантеклерова. Со всех сторон любопытные глаза и шепот, шепот… Я рыдаю. О, владычица!..
ШАНТЕКЛЕРОВ. Я очень рад, маман, что мог вам доставить такое удовольствие.
НАСТАСЬЯ АЛЕКСЕЕВНА. У меня сердце слабое, боюсь умереть. Дети, я пришла за вами. Гости желают вас видеть… Слышите, кричат «урра!» — это в честь молодых!
ШАНТЕКЛЕРОВ. Маман, идите, мы сейчас!
НАСТАСЬЯ АЛЕКСЕЕВНА. Без вас ни за что! А вот и они…

В гостиную врываются с бокалами в руках ПРИГЛАШЕННЫЕ.

ФЕНАЦЕТИНОВ. Как микробы, прячутся они в клетках жизни, но не скрыться вам от микроскопа любопытства.
БОЦ-БОЦЯНСКИЙ. Господа… товарищи… подымите выше ваши бокалы и закричите так «ура!», чтобы капитал умер от неожиданности! Урра!

Гости кричат «ура», чокаются друг с другом.

ОТЕЦ ГАВРИИЛ. Братие, внимание! (Торжественно.) Благочестивейшему… самодерж… творц… Николаю Алекс… Николаю Михайловичу многие лета… а… а…

Гости поют «Многие лета», качают Шантеклерова, кричат «ура!».

ОТЕЦ ГАВРИИЛ. Осиротело стадо без тебя, вождь земли и неба… и мечется без пастыря, как в гибель Содома и Гоморры!
ШАНТЕКЛЕРОВ. Благодарю, благодарю… Я… я… волнуюсь… Я тронут до глубины моей пролетарской… моей души… мне хотелось бы, чтобы никто из вас не обращал на меня с Зиночкой никакого внимания и чтобы все вы проводили в жизни принципы коммунизма…
1-я ПОДРУГА. Очаровательно!
2-я ПОДРУГА. Я в розовом восторге!
ГРОБОЖИЛОВ. Э!.. Э!.. Как это можно? Что вы говорите? У нас в полку еще в старое доброе время был командиром некий такой генерал, фамилия его была Гнилокишкин…
3-я ПОДРУГА. Гнилокишкин! Прелестно!
ГРОБОЖИЛОВ. …так вот, у этого Гнилокишкина были две дочери, тоже Гнилокишкины, так вот эти Гнилокишкины…
ФЕНАЦЕТИНОВ (нетерпеливо). Карпий Силистрович, [не] до Гнилокишкиных сейчас…
ШАНТЕКЛЕРОВ. Напротив, я слушаю… это же очень интересно, не правда ли? Продолжайте, товарищ Гроб… Гроб…
ГРОБОЖИЛОВ. Гробожилов! Фамилия сия тянется с того времени, когда всемилостивейшая императрица, ее императорское высочество, матушка Екатерина Вторая, в путешествии своем по Запорожью…
ФЕНАЦЕТИНОВ. Товарищи, я настаиваю на своем… Нужно сделать поворот на ножку, как говорят акушеры, и просто в буфет…
ГРОБОЖИЛОВ (раздраженно). Я протестую, мне слова не дают сказать.
БОЦ-БОЦЯНСКИЙ. Да вы, Карпий Силистрович, когда пьяны, способны говорить всю ночь, а время сейчас — деньги. Вы вот двадцать лет в городе не бывали, а там теперь везде и всюду написано: «Не расхищайте народного достояния!» Время-то — народное достояние! Я как прочитал сие, еще в двадцатом году, боюсь и в город теперь ездить — долго ли до тюрьмы?
ГРОБОЖИЛОВ. Эмпидокл Казимирович, что вы хотели сказать этими словами?
БОЦ-БОЦЯНСКИЙ. Сами понимаете.
ГРОБОЖИЛОВ. Вы хотите сказать, что я вор?
БОЦ-БОЦЯНСКИЙ. Я же не называю вас вором!
ГРОБОЖИЛОВ. Но вы нарочно подчеркнули последнюю фразу!
БОЦ-БОЦЯНСКИЙ. Вы ошибаетесь!
НАСТАСЬЯ АЛЕКСЕЕВНА. Господа, в буфет! Карпий Силистрович, Эмпидокл Казимирович, в приют примирения! Николя, твою руку! Зиновий Петрович, руку! Зина…
ФЕНАЦЕТИНОВ. Я же говорил, поворот на ножку…
ОТЕЦ ГАВРИИЛ. В буфет! В буфет! «Многие лета… многие лета…»

ГОСТИ шумно уходят из гостиной. Усиленные звуки музыки. В гостиную возвращаются ШАНТЕКЛЕРОВ и НАСТАСЬЯ АЛЕКСЕЕВНА.

ШАНТЕКЛЕРОВ. Простите, маман… но мне необходимо серьезно и срочно переговорить с вами.
НАСТАСЬЯ АЛЕКСЕЕВНА. Николя, какие могут быть извинения? (Кокетливо.) Не правда ли, мне идет этот пунцовый бант? Он особенно оттеняет мои голубые глаза и мой профиль.
ШАНТЕКЛЕРОВ. Да… да… он удивительно гармонирует с голубым цветом вашего платья.
НАСТАСЬЯ АЛЕКСЕЕВНА. Ты неправ, Николя! А профиль? Мне всегда говорили, что у меня профиль мексиканский…
ШАНТЕКЛЕРОВ. Какой?
НАСТАСЬЯ АЛЕКСЕЕВНА. Мексиканский! А в Мексике живут брюнеты… а ты, Николя, брюнет…
ШАНТЕКЛЕРОВ. Маман, мне нужно поговорить о деле…
НАСТАСЬЯ АЛЕКСЕЕВНА. Напрасно ты споришь со мной!.. Что касается моих глаз и моего профиля…
ШАНТЕКЛЕРОВ. Маман, позвольте мне изложить суть дела…
НАСТАСЬЯ АЛЕКСЕЕВНА. Николя… ты не даешь мне возможности доказать тебе, как ты неправ! Хорошо, я согласна с тобой, что голубой цвет платья играет определенную роль во всей той красочной гамме оттенков, какую представляю я вот в этом наряде…
ШАНТЕКЛЕРОВ. Маман!..
НАСТАСЬЯ АЛЕКСЕЕВНА. Николя, ты не сердись и не думай, что я глупая женщина! Какая женщина может похвалиться, что у нее был мексиканец! Я с пеленок коммунистка! Для меня интернационал — родная земля!
ШАНТЕКЛЕРОВ (нетерпеливо). Маман, я уйду… я не могу!
НАСТАСЬЯ АЛЕКСЕЕВНА. Я и сейчас бы могла иметь несколько мексиканцев, несмотря на то что у меня дочери невесты! У меня темперамента на всю Испанию хватит! Меня одень в шелк, посади в автомобиль, да я за пояс заткну любую Кавальери…{98}
ШАНТЕКЛЕРОВ. Маман, мне остается покинуть вас…
НАСТАСЬЯ АЛЕКСЕЕВНА. Но ты же сам споришь! Согласись, что красный цвет моего банта углубляет мои голубые глаза, оттеняет мой мексиканский профиль, и я готова простить твою ошибку! На, целуй ручку! Да не здесь, а выше… еще выше… еще…
ШАНТЕКЛЕРОВ. Маман, беру свои слова обратно! Вы очаровательная женщина!
НАСТАСЬЯ АЛЕКСЕЕВНА. Я говорила… целуй еще… выше… выше!..
ШАНТЕКЛЕРОВ. Маман, за сколько вы заложили бриллианты?
НАСТАСЬЯ АЛЕКСЕЕВНА. О чем ты, Николя? О деньгах? Как это скучно!
ШАНТЕКЛЕРОВ. Мне нужно точно знать сумму остатка, чтобы завтра утром я мог вернуть вам все до копейки!
НАСТАСЬЯ АЛЕКСЕЕВНА. Завтра и поговорили бы!
ШАНТЕКЛЕРОВ. Мне надо знать сегодня!
НАСТАСЬЯ АЛЕКСЕЕВНА (раздраженно). Если тебе необходимо сейчас, подчеркиваю, сейчас, считать противные деньги, то делай это сам!.. В этом ридикюле остатки!..

Бросает ШАНТЕКЛЕРОВУ ридикюль, тот поспешно считает.

Николя, а правда, у меня мягкие и нежные ручки?
ШАНТЕКЛЕРОВ (считая). Правда…
НАСТАСЬЯ АЛЕКСЕЕВНА. Николя, не называй меня маман!
ШАНТЕКЛЕРОВ (считая). Как же мне звать вас?
НАСТАСЬЯ АЛЕКСЕЕВНА. Как хочешь, но только не маман! Я для маман слишком молода! Не правда ли, Николя?
ШАНТЕКЛЕРОВ. О, конечно… вы… вы…
НАСТАСЬЯ АЛЕКСЕЕВНА (с нетерпением). Я жду, Николя, что ты скажешь? Ну, говори же, говори смелей!
ШАНТЕКЛЕРОВ. Осталось тридцать червонцев… остальные съело ваше стадо.
НАСТАСЬЯ АЛЕКСЕЕВНА. Николя, ты жестокий человек!
ШАНТЕКЛЕРОВ (целуя руку Настасье Алексеевне и пряча деньги себе в карман). О нет, я не жестокий человек! Вашу пухленькую с ямочками ручку… другую…
НАСТАСЬЯ АЛЕКСЕЕВНА. Николя… выше… еще выше…

Входит КАТЯ и, удивленная, секунду глядит на ШАНТЕКЛЕРОВА и мать.

КАТЯ. Николай Михайлович, пришли монахи и просят их немедленно принять.
ШАНТЕКЛЕРОВ. Где они?
КАТЯ. Я провела их в свою комнату.
ШАНТЕКЛЕРОВ (бежит к дверям). Простите, я сейчас.
НАСТАСЬЯ АЛЕКСЕЕВНА (раздраженно). Вскочила, точно пожар увидела! Монахи пришли? Подумаешь, господа какие! Обождать на кухне не могут?
КАТЯ. Просили немедленно сообщить о своем приходе.
НАСТАСЬЯ АЛЕКСЕЕВНА. Не спорь со мной! Нарочно за матерью бегаете, так и следите за каждым ее шагом!
КАТЯ. Мамочка, я и не думала застать вас с Николаем Михайловичем!
НАСТАСЬЯ АЛЕКСЕЕВНА. Застать? Это что за выражение? Ступай в зал, я не посмотрю, что и ты невеста!
КАТЯ. Мамочка, не сердись! Тебе же вредно. (Смотрит на нее.) Боже, твое лицо покрывается пятнами!

Убегает.

НАСТАСЬЯ АЛЕКСЕЕВНА (испуганно). Пятнами? Да! Вот пятнышко… вот другое! Какой ужас! (Хватает ридикюль.) Зеркальце, пудра, платок, помада… Где же деньги? И здесь нет… Здесь тоже нет… спрошу Николя… Тридцать червонцев… я чувствую, как мое лицо покрывается не пятнами, а пузырями!

Уходит. В комнату вбегают БЫСТРОВ и ВИКТОР.

ВИКТОР. Двенадцатый час ночи! Наши задержались. Придется действовать самим!
БЫСТРОВ. Обождем до часу. Веселье в разгаре! Слышишь, поют! Хотели «Интернационал» спеть, никто не умеет… Затянули «Ветку акации» и стонут весь вечер!
ВИКТОР. Ты обратил внимание, что Шантеклеров не пьян?
БЫСТРОВ. Он очень встревожен.
ВИКТОР. Ты прав! Среди гостей нет Трупоедова, местного дворянина, безусловного маниака, вообразившего себя начальником че-ка!
БЫСТРОВ. Я имел несчастье познакомиться с ним в трактире.
ВИКТОР. Этот господин служит для Шантеклерова осведомителем по части различных сплетен и слепо верит ему как представителю высшей власти.
БЫСТРОВ. Представь себе, он хотел арестовать меня. И когда я ему заявил, что являюсь прокурором, то он быстро исчез из трактира.
ВИКТОР. Миша, перейдем в тот темный угол, кто-то идет…

Через темную комнату, направляясь в зал, идет ОТЕЦ НИКАНДР с ПОСЛУШНИКОМ.

ОТЕЦ НИКАНДР. Где Вельзевул, исчадие ада, проклятие бога?
ПОСЛУШНИК. Прямо, отче, прямо!
ОТЕЦ НИКАНДР. Бесовскими песнями ублажают слух свой, окаянные…
ПОСЛУШНИК. Прямо, отче, прямо…

Скрываются.

БЫСТРОВ (поспешно). Монахи пришли. Нужно приступать к делу! Беги к отцу, возьми крестьян, оцепи дом! Я останусь здесь… Если подъедут из города наши, немедленно направь сюда! Ступай же, а я пойду в зал…
ВИКТОР. Да, уже пора!.. Скоро начнут расходиться.

ВИКТОР быстро уходит из гостиной. БЫСТРОВ направляется в зал.
Следом за ним в гостиную вваливаются, обнявшись, совершенно пьяные ТРУПОЕДОВ, ЗАПЕКАНКИН и регент ТАРАБАРИН.

ЗАПЕКАНКИН. Чер-р-ти! Поют! А говорит: «Не пей!» Как собака на сене. Ни себе, ни другим. Нет!.. Кончено! Амба! В первый раз в жизни стало страшно… Трибуналом понесло… «Эх, яблочко, что ты катишься…»
ТРУПОЕДОВ. И мне страшно! Когда я увидел приказ с печатью: «По постановлению прокурора предлагается не давать лошадей…» и тому подобное, у меня внезапно зашевелились мозги. Чувствую, хлопают они вот здесь, как парусина! И я начал потеть, потеть — признак усиленной деятельности моих мыслей…
ТАРАБАРИН. О, замолчите, не волнуйте мою душу! И мне стало страшно, когда я встретил Наташу у пруда жалкой, опозоренной, плачущей… Мы ни слова не сказали друг другу… мы молчали!.. В этом молчании была трагедия проклятой ночи, трагедия разбитой жизни, трагедия молодой души… И я поклялся отомстить, кровью стереть ее слезы…
ЗАПЕКАНКИН. Товарищи, я открываю собрание! Братишки, нам всем наплевать на интервенцию, если бы не Керзон и не Китай! А так как наши дела дрянь и скоро всем нам табак, то кто хочет высказаться по вопросу?
ТАРАБАРИН. К черту слова! Все ясно, все понятно!
ЗАПЕКАНКИН. Товарищи, братва! Без резолюции нельзя… Ни воняющий труп буржуазии, ни гнет капитала, ничто не спасет нас от трибунала. Сказывай резолюцию! Товарищ, время не ждет. Мы должны на что-нибудь решиться! Власти могут нагрянуть с часу на час, и тогда пропала головушка!
ТРУПОЕДОВ. Я предлагаю ворваться в зал и арестовать…
ЗАПЕКАНКИН. Аннулировать! Конкретней!
ТАРАБАРИН. Я хочу крови! Смерть за позор!
ТРУПОЕДОВ. Меня не удовлетворяет такая постановка вопроса!
ТАРАБАРИН. Ждать больше нельзя… слезы требуют мщения!

К крику в гостиной примешивается сильный гул из залы. Слышится истерический крик ШАНТЕКЛЕРОВА, МОНАХОВ.

ЗАПЕКАНКИН. Братишки! Тише!

Слышны крики: «Братва, спасайся! Карьером взад! Погибла головушка!»

ТРУПОЕДОВ. Они? Трибунал?

Все трое бегут к дверям. Навстречу им идут встревоженные гости, окружившие ШАНТЕКЛЕРОВА и МОНАХОВ.

ОТЕЦ НИКАНДР (стуча палкой об пол). О, порождение ада! О, друг сатаны и Вельзевула! О, соблазнитель и искуситель сердец! Верни мне монастырские деньги!
ШАНТЕКЛЕРОВ. Твоя наглость возмутительна!
ОТЕЦ НИКАНДР. Верни деньги, разбойник Варрава{99}, и кайся перед миром христианским!
ШАНТЕКЛЕРОВ. Уходи отсюда!
ОТЕЦ НИКАНДР. В последний раз прошу деньги, богомерзкий человек!
ШАНТЕКЛЕРОВ. Я теряю терпение…
ОТЕЦ НИКАНДР. Деньги и бриллиант верни, душегуб и разбойник!
ЗИНА. Мамочка, да что это такое? Почему вы молчите, почему позволяете оскорблять Николая Михайловича?
НАСТАСЬЯ АЛЕКСЕЕВНА. Послушай, отец, ты пьян?
ОТЕЦ НИКАНДР. Не я пьян, ослепшая душа! Пьяны вы, принявшие козла за овна! Тать и прощелыга стоит перед вами…
ШАНТЕКЛЕРОВ. Я его сейчас задушу!
ГРОБОЖИЛОВ. Монах с ума сошел!
БОЦ-БОЦЯНСКИЙ. Эй, отец, осторожней!
ОТЕЦ ГАВРИИЛ. Не кричи, монах!
ОТЕЦ НИКАНДР. О, кричать буду! Рыдать буду! Трубой иерихонской гудеть буду — верни деньги монастырские!

ШАНТЕКЛЕРОВ в бешенстве кидается на МОНАХОВ.

ШАНТЕКЛЕРОВ. Молчи, монастырская крыса! Мои враги не дремлют, они скоро узнают, как шутить со мной!

Общее замешательство. МОНАХОВ оттаскивают в угол. Поднявшаяся рука повисла над стоящим перед ШАНТЕКЛЕРОВЫМ ТРУПОЕДОВЫМ.

ТРУПОЕДОВ. Опустите вашу руку! Не ожидал и я от вас такого свинства! Взять деньги, и у кого же? У приятеля, с которым к одной же попадье ездили!.. Денежки-то мои целы?
ШАНТЕКЛЕРОВ. Трупоедов!
ТРУПОЕДОВ. Я больше не че-ка! Че-ка едет! Они едут! Колокольчики звенят! Динь, динь, динь… ближе… ближе…
ЗИНА. Мамочка, мне страшно!
НАСТАСЬЯ АЛЕКСЕЕВНА. Я ничего не понимаю.
ТРУПОЕДОВ. А нам не страшно… Тарабарин, нам не страшно?
ТАРАБАРИН (трагично). Страшно!.. (К Шантеклерову.) Верни мою невесту!
ШАНТЕКЛЕРОВ. Господа, товарищи… дамы, успокойтесь!
2-я ПОДРУГА. Какая трагедия!
ТАРАБАРИН. Нет, кричать, кричать на весь мир о позоре молодого, неопытного сердца, кричать о разбитой душе! Ты сгубил мое счастье, ты погубил Наташу!
1 — я ПОДРУГА. Ах, какой роман! Какой роман!
ЗИНА (падая на руки подруг, плача). Неужели все это правда?
ТРУПОЕДОВ. Правда! Я сам наблюдал сие, граждане!

ЗИНУ, громко рыдающую, уводят.

ЗАПЕКАНКИН. Амба, амба, черт возьми!
НАСТАСЬЯ АЛЕКСЕЕВНА. Ах, дура! Какая же я дура!.. Комиссарша! В Москву! Автомобили! Воздушный шар, шоколад с золотым ярлыком! Как девчонку, обошли льстивыми словами!
ШАНТЕКЛЕРОВ. Маман!
НАСТАСЬЯ АЛЕКСЕЕВНА. Молчать! Взгляни на гостей! Они смеются! Смейтесь, смейтесь над позором моей досадливой души… Я вся перед вами! За коммуниста дочь хотела отдать! За почетом погналась!.. Обманули, ограбили…
ШАНТЕКЛЕРОВ. Маман, я приказываю!
НАСТАСЬЯ АЛЕКСЕЕВНА. О нет! Приказать молчать мне никто не смеет! Кричать о собственной глупости никто не запретит!
ШАНТЕКЛЕРОВ. Маман, еще одно слово, и я уйду!
НАСТАСЬЯ АЛЕКСЕЕВНА. Нет, нет, не уйдешь! Ты не уйдешь, пока не скажешь перед всеми: кто ты?
ШАНТЕКЛЕРОВ. Я вижу, все против меня! Все поверили интригам… наглым наговорам… Мне остается уйти с разбитым сердцем, уйти из дома, где оставил свою душу, свою любовь… (Увидев Запеканкина.) Что же делать? Пойдем, Запеканкин… Они еще пожалеют о нас… Пойдем!
ЗАПЕКАНКИН. Катись на легком ветре, а я остаюсь!.. Ступай один. Комиссар!.. Тьфу!
ШАНТЕКЛЕРОВ (не веря себе). И ты?!
ЗАПЕКАНКИН. И я! Я — пролетарий, а ты — буржуй! Не по дороге!

Под окном слышатся многочисленные крики, колокольчики приближающихся лошадей.
ШАНТЕКЛЕРОВ кидается к дверям. В дверях появляется БЫСТРОВ.

БЫСТРОВ. Остановитесь! Дверь снаружи закрыта!
ШАНТЕКЛЕРОВ. Я телеграфирую в Москву… в Кремль… Я… Как вы смеете…
БЫСТРОВ. Все кончено! Смотрите, как прячутся красные банты, как блестят разочарованные глаза, в какое бешенство приходят эти люди! Имейте же мужество сказать всем правду: кто вы?
НАСТАСЬЯ АЛЕКСЕЕВНА. Что же ты молчишь?
БОЦ-БОЦЯНСКИЙ. Я же говорил всем, что он прохвост!
ГРОБОЖИЛОВ. А я кричал об этом на каждом углу!

Комната заполняется прибывшими ВЛАСТЯМИ. Наклонив голову, стоит ШАНТЕКЛЕРОВ перед смущенной толпой.

БЫСТРОВ. Гражданин Шантеклеров, вы арестованы. Ваше прошлое деникинского офицера, ваше настоящее, полное уголовщины, заставляет власть немедленно взять вас под стражу. (К красноармейцам.) Арестуйте его!
ШАНТЕКЛЕРОВ. Я подчиняюсь силе. (Оглядывая всех.) В Москве это возмутительное недоразумение будет, безусловно, исправлено! Господа, до скорого свидания!
ОТЕЦ ГАВРИИЛ. С миром изыде!
ФЕНАЦЕТИНОВ. Какой наглец!
БОЦ-БОЦЯНСКИЙ. А вдруг вернется?
ГРОБОЖИЛОВ. Тогда нам смерть!
БЫСТРОВ. Граждане, тише! По распоряжению трибунала арестовывается бывший завхоз Махно бандит Запеканкин…
ЗАПЕКАНКИН. Три-бу-на-ла? Ей-богу, никогда не был бандитом! Зря языком трепать не буду! Да вот пусть они скажут… Вместе самогонку жрали!..

Уводят его под конвоем красноармейцев.

Братва! Да что же это? Тьфу, ну и засыпался!..
НАТАЛЬЯ АЛЕКСЕЕВНА. Час от часу не легче… Бандит… шантажист… да что со мной!.. Глаза!.. Где были мои глаза? Позор! Стыд! Насмеялись… натешились… О боже, боже!..
БЫСТРОВ. Граждане, не волнуйтесь. Случилось то, что должно было случиться. Проснитесь и взгляните на окружающую жизнь, прислушайтесь к несущимся звукам бодрой песни и вместе с необъятной армией незаметных кузнецов стройте радостное настоящее, не оглядываясь на прошлое… И тогда… тогда не страшны будут Шантеклеровы, не страшны Запеканкины! Граждане, не будьте доверчивы к проходимцам, а станьте честными рабочими великого Союза! Прощайте…

БЫСТРОВ вместе с прибывшими медленно проходит через толпу ошеломленных гостей. НАСТАСЬЯ АЛЕКСЕЕВНА рыдает. При полном молчании стоящих гостей выводят арестованных.

Занавес тихо падает.

Конец.
Александра Воинова (Сант-Элли)

Оглавление

К карточке книги