– Вам понравилось?
– До безумия.
Он улыбается:
– Надеюсь, чтение не слишком вас расстроило?
Я краснею:
– Нет. Но мне очень захотелось поехать на Сардинию.
Он смотрит на меня:
– У меня там маленький домик, на юге острова, рядом с Мураверой. Я дам вам ключи, когда захотите.
Я опускаю глаза:
– Правда?
– Правда.
Пауза.
– Там можно встретить персонажей книги? – спрашиваю я.
Он смотрит на меня:
– Каждый день.
Я смотрю на него:
– Даже Уцелевшего?
– Особенно Уцелевшего.
Он берет книгу и тут же кладет обратно. Потом встает:
– Я опаздываю, мне пора, если не хочу пропустить последний поезд. Элен сегодня не сказала мне ни слова.
Я смотрю на Элен, думаю о домике на Сардинии и отвечаю:
– В следующий раз скажет.
– Да, – печальным тоном отвечает он. – Может быть. До свидания.
– До свидания.
Он выходит, и в комнате как будто становится темнее. Он никогда не спрашивает, начала я писать для него или нет.
Элен поворачивает голову и улыбается мне.
– Итак, моя прекрасная дама, вы сегодня изображаете молчунью?
– Люсьен не женился на мне 19 января 1934 года в Милли, своей родной деревне. Тот день был очень снежным. Он специально выбрал самый холодный день зимы, чтобы никто не смог прийти… Жюстин…
– Да?
Я подхожу, беру ее за руку.
– Знаешь, почему Люсьен не захотел на мне жениться?
– Потому что кольцо надевают на единственный палец, от которого идет вена к сердцу.
Элен хихикает, как ребенок.
– Безымянный, на левой руке.
Я сажусь рядом, и она продолжает свой монолог:
– Дом папаши Луи замаскировали под мэрию – большой, четырехэтажный, квадратный, прямо напротив вокзала. Люсьен приставил к стене стремянку и повесил сине-бело-красный флаг на водосточную трубу и большую вывеску со словом «МЭРИЯ» над входной дверью. Мои родители никогда раньше не бывали в Милли и ничего не могли заподозрить, а снег скрыл все следы.
Улицы были пусты. Мы ждали родителей перед псевдомэрией, я надела белое платье, очень простое, без кружев.
Родителям мы сказали, что обвенчаемся позже, весной или летом, и тогда я добавлю кружево и фату. Мама огорчилась, что единственная дочь клерменских портных выходит замуж в таком простом наряде. Люсьен выглядел очень авантажно в темно-синем фланелевом костюме, который мне пришлось ушить, так сильно он похудел.
Люсьен взял меня за руку и обнял взглядом. Мы вошли. В тот день я отдала ему обе руки, которыми теперь самостоятельно читала книги шрифтом Брайля. Я была обязана Люсьену всем… Жюстин…
– Да?
– Ты понимаешь, что это такое?
– Я понимаю значение слов, но не встречала человека, о котором могла бы сказать то же самое.
Пауза.
– На первом этаже дома папаша Луи сдвинул мебель и поставил большое бюро и несколько стульев. Люсьен прикрепил к стенам фальшивые муниципальные распоряжения, а на запертую дверь пристроил табличку «Регистрация актов гражданского состояния». Луи обожал играть в мэра, к роли он подошел очень серьезно, хоть и не понимал, зачем Люсьен тратит столько сил на не-женитьбу, а когда тот попытался объяснить, что брак мешает крови свободно циркулировать и превращает мужчин и женщин в рабов клятв, которые невозможно сдержать, просто отмахнулся от него.
Папаша Луи был крупным мужчиной с низким голосом и прекрасно выглядел с трехцветным шарфом через плечо.
Он зачитал выдержки из Гражданского кодекса. Статья 212: Супруги обязаны хранить верность и помогать друг другу. Статья 213: Супруги совместно осуществляют моральное и материальное руководство семьей, обеспечивают детям доступ к образованию и подготавливают их будущее.
Мои родители отбыли сразу после церемонии, памятуя, как рано темнеет зимой.
Она замолчала.
– Элен…
– Да?
– Почему вы сегодня ни слова не сказали Роману?
Она пожимает плечами в знак полного недоумения и сообщает перед возвращением на свой пляж:
– Мы поцеловались, и наш не-свидетель Бодлер прочел стихотворение.
Дитя, Сестра моя, уедем в те края,
Где мы с тобой не разлучаться сможем,
Где для любви – века, где даже смерть легка,
В краю желанном, на тебя похожем[28].
Глава 24
В 1935 году папаша Луи за символическую плату продает свое кафе Люсьену и Элен. Название остается тем же. Зачем ломать традицию? Никто ведь не меняет имя старику и не заставляет его отказываться от привычек! Новые владельцы перекрасили стены и на этом остановились.
В светлый зал можно попасть через застекленную деревянную дверь, матовое стекло которой окрашено в красный, синий и зеленый цвета. Два больших окна выходят на улицу, третье – на площадь церкви в романском стиле. Пол деревянный, темный. В четырех зеркальных колоннах отражается калейдоскоп лиц и фигур посетителей, сидящих у оцинкованной стойки. За ней находится чулан-кладовка. Справа четыре ступени ведут в помещение, где оборудованы кухня и ванная с краном, плитой, столом и двумя стульями. Лестница с врезанными ступенями ведет на второй этаж, в скудно обставленную комнату.
Элен заучивает на слух названия всех алкогольных напитков, запоминает, как выглядят рисунки на этикетках, какого цвета содержимое и форма бутылок.
Сначала клиенты объясняют ей, в какой бокал или стакан наливать аперитивы «Бирр», «Сен-Рафаэль», «Амер каботен», «Аркебузу», «Дюбонне», настойку из корней горечавки, вермут, черри, пастис и мальвазию «Сент-Андре».
Здесь никто не жульничает с объемом, ценой и посудой, а среди завсегдатаев появились любители лимонада и оранжада: цвет глаз Элен привлекает деревенскую молодежь не хуже абсента.
Глава 25
Как правило, наши старожилы воняют, потому что не любят мыться. Им плевать, в каком виде они предстанут перед Всевышним.
Утром, во время обряда умывания-мытья-чистки, мы часто ссоримся, а чтобы заставить кого-нибудь принять душ, приходится очень постараться.
Элен никогда не воняет. От нее пахнет младенцем.
Впервые мы остались наедине в рождественский вечер. Я уже месяц работала в «Гортензиях», и мне выпало дежурить. Медсестра велела приглядывать за Элен, потому что у нее был небольшой жар, и я пришла поставить градусник. Она взяла меня за руку, и я чуть не расплакалась: никто никогда не был со мной так нежен. В жесте Элен было нечто материнское – то, чего я не знала. В детстве бабушка прикасалась ко мне только туалетной рукавичкой.
– Какая погода на вашем пляже? – спросила я.
– Прекрасная. Сейчас август. Народу очень много.
– Берегитесь солнца!
– Я в большой шляпе.
– Там красивый вид?
– Средиземное море всегда прекрасно. Как тебя зовут?
– Жюстин.
– Ты часто приходишь?
– Почти каждый день.
– Рассказать тебе о Люсьене?
– Да.
– Наклонись. Подставь ухо.
Я сделала, как она просила, и словно бы услышала голос раковины, которая, как всем известно, всегда произносит то, что хочет человек, взявший ее в руки.
Глава 26
В 1936 году они закрывают бистро 20 августа и не работают до 31-го. Люсьен вешает большое объявление:
ЗАКРЫТО ПО СЛУЧАЮ ОТПУСКОВ
Даже чайка исчезает с крыши.
Одиннадцать дней граждане Милли выпивают в одиночестве. Чинят водопровод, ковыряют землю в саду, пилят дрова, смазывают колодезный ворот, сопровождают жен на мессу.
Деревенское кафе закрыто впервые со дня основания. Даже старики, забывшие, сколько им самим лет, не упомнят подобного.
Люсьен и Элен вновь открываются первого сентября. Бодлер уже топчется перед дверью с вырезанной из газеты фотографией Джанет Гейнер. Он входит в бистро с «новой подружкой», как в храм на венчание.
В этот день все клиенты немножко дуются на хозяев, особенно на Элен, считая, что именно она решила уйти в отпуск. Мужчины в основном хранят молчание – кроме тех моментов, когда разглядывают Джанет Гейнор и заявляют, что она – красивейшая женщина мира, а некоторые могли бы взять с нее пример и причесаться поаккуратнее. Элен не реагирует, она вернулась к привычным занятиям – зашивает дырявые карманы и штопает локти, не замечая своей глянцевой соперницы.
Вечером, через час после закрытия, она находит портрет, забытый кем-то на дальнем столике. Интересно, звезда умеет читать? Этот вопрос она всегда задает себе первым при встрече с любым человеком.
Элен научилась читать в шестнадцать лет. Ей показалось, что, прикоснувшись к алфавиту Брайля, она заново родилась и научилась дышать. Потом пришли слова, а за ними и фразы. Первую, из «Жизни» Ги де Мопассана, Элен никогда не забудет. Этот роман она с тех пор прочла двадцать, а то и тридцать раз: «Ребенком ее почти не ласкали, так как она не отличалась ни резвостью, ни хорошеньким личиком и смиренно, кротко сидела в углу»[29].
Читая мрачные фразы, вроде такой: «Тогда окружавший ее сырой и угрюмый пейзаж, заунывный шелест падавших листьев, серые тучи, гонимые ветром, наполнили ее такою глубокой и безысходной тоской, что она вернулась домой, боясь разрыдаться…»[30] – она ликует. Каждое слово подобно пьянящему глотку солнечного тепла. Раньше, не умея читать, Элен во многом напоминала Жанну, героиню Мопассана, чья юность прошла в монастыре.
Элен казалось, что она скользит по поверхности вещей и людей. Читая, она как будто наслаждается сочным фруктом, о котором мечтала годами, а теперь чувствует его сладкий вкус на губах, языке, в горле и на пальцах.
Жизнь «до чтения» состояла из привычных каждодневных жестов, которые в конце дня погружали ее в глубокий сон, как усталую тягловую лошадь. Теперь ночи Элен населены снами, загадочными персонажами, музыкой, пейзажами, ощущениями.