– А ты помнишь все, что я говорила?
– Да. Кажется…
– И много я тебе рассказываю?
– Много… В те дни, когда я тебя не раздражаю.
У терминала № 2 аэропорта Сент-Экзюпери Я-уж-и-не-помню-как целует меня в волосы и уходит.
В койке он ничего подобного не делает, а сейчас ведет себя так, словно мы «вместе». Вообще-то я затрудняюсь сказать, кто мы друг другу.
Чемодана у меня нет, только небольшая сумка с вещами на два дня. Мой рейс на Стокгольм уже объявили. Посадка через выход № 2. Терминал 2, выход 2. Жюль родился 22-го. Для меня это добрый знак.
Пока мы ехали из Милли в аэропорт, Я-уж-и-не-помню-как не задал ни одного вопроса.
Он включил радио, покрутил ручку настройки и сказал, что всегда полагается на удачу. На нем был свитер горчичного цвета, совершенно не подходивший по тону к брюкам. Горчичный вообще следует запретить на законодательном уровне.
Я-уж-и-не-помню-как не силен в искусстве сочетаний, зато у него на щеках появляются ямочки, когда он улыбается, как будто хочет извиниться за недостаток вкуса.
Глава 50
Магнус и Ада живут совсем рядом с моей гостиницей, на улице Спергаттан, 27. Я не предупредила их о приезде. Сейчас девять утра, а темно, как ночью. Короткий день будет длиться с 11:00 до 15:00.
Я шагаю очень быстро, потому что ужасно мерзну, несмотря на теплющую куртку Жюля. Если я правильно посчитала, родителям Аннет Магнусу и Аде сейчас около семидесяти. Я знаю, что они совсем не говорят по-французски, и назначила встречу переводчице у дома № 1 по Спергаттан. Мне известно, что ее зовут Кристель, она француженка двадцати шести лет и давно живет в Стокгольме. Час работы Кристель стоит 400 шведских крон, то есть около 50 евро. Владеть двумя языками выгоднее, чем заботиться о старичках и старушках.
Она уже ждет меня.
Стоит, дует на руки. Светлые волосы спрятаны под толстую вязаную шапку бутылочно-зеленого цвета.
Когда я подхожу, она говорит: «Привет, Жюстин!» – узнав меня по фотографиям на Фейсбуке[54]. На них я не толще, не брюнетистее и не блондинистее, не моложе и не старше, чем на самом деле. Мы обмениваемся рукопожатием.
Пока мы идем от дома № 1 до дома № 27, я снова объясняю, что приехала встретиться с бабушкой и дедушкой моего восемнадцатилетнего кузена Жюля, которого считаю родным братом, что мы оба потеряли родителей, что они погибли в аварии, которая, возможно, не была аварией, а еще мне стало известно, что мой дядя Ален, отец Жюля, может не быть его отцом. Мой рассказ как две капли воды похож на любимые романы бабули. Кристель реагирует на него восклицаниями, и из ее рта вырывается пар.
Деревянная дверь дома № 27 покрашена в красный цвет, на ней висит рождественская гирлянда. Интересно, они одни? Дома ли?
У Аннет был младший брат, у Жюля – два кузена. Что, если откроют они?
Я снимаю перчатку с правой руки и стучу – три раза, коротко. Нет ответа… Повторяю попытку.
Может, за три дня до Рождества Магнус и Ада отправились на прогулку по фьордам или куда-нибудь еще? Я не знаю, как выглядит фьорд, и не могла вообразить лица Магнуса и Ады. А вдруг они умерли? Нет, ведь я перехватила открытку и чек от них на прошлой неделе. Впрочем… Умереть можно в одночасье.
Открывает мужчина – Магнус, он в пижаме. Вылитый Жюль, только на пятьдесят лет старше. Те же брови, взгляд, рот, худое лицо, рост. Смотрю на его руки – пальцы длиннее русских сигарет. Сделай он сейчас затяжку, я могла бы хлопнуться в обморок прямо на тротуаре, так велико сходство с моим братом. Даже белоснежно-седые волосы Магнуса такие же густые и непослушные, как у Жюля.
– Здравствуйте, я Жюстин, кузина Жюля по отцу.
Кристель переводит мои слова на шведский.
Глава 51
Близнецы ждут его в беседке вместе со своими невестами. Арман возвращается с завода пешком. На часах без пяти минут полдень. Смена началась в четыре утра. Летом, после шести, он занимается садом, а спать ложится в 21:00.
Сегодня 14 июля. Работать в праздничный день выгодно, получаешь по двойной ставке. Через десять лет Арман выйдет на пенсию и тогда, возможно, попутешествует вволю. Он ведь даже моря никогда не видел.
В пятидесяти метрах от дома он уже различает голоса Кристиана и Алена, они в саду. Звонко смеются их девушки. Он толкает калитку, петли смазаны и не скрипят. Еще утром скрипели… Кто их смазал?
Он заходит в прохладный дом, моет на кухне руки с хозяйственным мылом, оттирает пальцы и чистит ногти. Смотрит на свое отражение в зеркале. Виски поседели… Его с детства звали Американцем – из-за красивой внешности, – и он долго ненавидел это прозвище: оно наводило на мысль, что его мать связалась с солдатом-янки после Освобождения. Потом Арман привык, перестал обращать внимание. Если коллеги спрашивали: «Как дела, Американец?» – он не обижался. В здешних местах люди не зовут друг друга по именам, придумывают другое гражданское состояние и насмешливые прозвища.
Он проголодался.
Эжени приготовила кускус с морепродуктами, любимое блюдо Алена. Бульон варится на среднем огне. Он приподнимает крышку, вдыхает аромат и закрывает глаза. Нужно продлить удовольствие, оттягивающее встречу с мальчиками. Через несколько минут он их обнимет.
После отъезда сыновей в Лион время тянется невыносимо медленно, а дом кажется слишком большим. Восемнадцать лет два озорника переворачивали здесь все вверх дном, а теперь осталась пустота. В комнатах зажигают свет только для того, чтобы вытереть пыль. Больше всего ему не хватает велосипедных прогулок по утрам в воскресенье, чувства гордости за штурм холмов, потных футболок сыновей, их затылков и улыбок, похожих до невозможности. Двое мальчишек по цене одного, хотя Ален смелее Кристиана. И болтливее.
Он выходит из дома, раздвинув занавес из бусин. Они не виделись с Рождества. Семь месяцев – долгий срок. Сыновья не возвращаются в Милли с тех пор, как начали работать «в музыке». Он идет к ним вдоль огорода и замечает, что в этом году листья помидоров пожелтели раньше срока.
Он замечает ее не сразу. Она стоит спиной к нему. Только золотистые волосы сверкают на солнце, как зеркальца, которыми он слепит птиц в ветвях фруктовых деревьев.
Увидев отца, высоченный – метр восемьдесят восемь! – Кристиан вскакивает, чтобы обнять его. Он закрывает глаза, чтобы насладиться сладким запахом старшего (на 13 минут) сына. Ален хлопает его по спине, называет папой.
Она тоже встает, раздвигает слишком длинную челку, освобождая лоб. У нее светлая, почти белая, кожа, алый рот и ровные белые зубы. Они словно вознамерились вступить в спор с кожей. Он пожимает ей руку, говорит – вот дурак! – что у нее густой акцент. Она не понимает смысла фразы, он не настаивает. Даже поворачивается спиной, чтобы поздороваться с Сандрин.
«Очень рада…»
Он наливает себе портвейна. Лед не кладет. «Терпеть не могу лед!» В голову снова приходят мысли о море. О пенсии. О лице Аннет. Что это с ним? Обычно он о таком не думает. Обычно не думает. Во всяком случае, вот так:
«Что нового? В магазине дела идут отлично. Близнецы занялись импортом-экспортом. В моде тридцатиминутные синглы. Английская музыка попадает в десятку. Она лучшая. Ален между двумя клиентами сочиняет, Кристиан ведет бухгалтерию. Аннет покинула Швецию, чтобы жить во Франции и реставрировать витражи».
– Что-что?
– Да ты знаешь, это разноцветные окна с изображением Иисуса в церквях…
– Ах да, витражи…
«Им нужна хорошенькая девушка, чтобы продавать пластинки и привлекать клиентов, так что Сандрин очень кстати к ним присоединилась. По субботам и воскресеньям Аннет тоже будет участвовать».
– И еще, папа, у нас большая новость. Мы женимся. Брат сделал предложение Сандрин, я – Аннет, то есть я был первым, потому что не хотел, чтобы ее у меня украли, понимаешь? Свадьбу сыграем в один день – сэкономите на праздничных нарядах, – в Милли, конечно, не в Лионе! Мама, ты приготовишь нам кускус с морепродуктами. Народу будет немного, только родители Аннет и мать Сандрин. Никакой суеты.
– Вы надолго задержитесь?
– Недели на две…
– Твоя мама делает потрясающий кускус…
– Я скучаю по твоим вкусностям…
– А в Швеции какие национальные блюда? Что там чаще всего готовят на второе?
– Летом – креветки. Всю остальную часть года – селедку и семгу…
– Семга морская рыба или пресноводная?
– Кажется, она водится и в морях, и в реках. Семга перебирается из моря в реку…
Арману кажется, что, если бы Аннет говорила по-шведски, он бы обязательно все понял.
У него было мало подружек. До Эжени он недолго встречался с одной девушкой, не сильно хорошенькой, но с прекрасной улыбкой, а потом познакомился с Эжени и очень скоро сделал предложение, попросил у отца ее руки. Период ухаживаний был стремительным – Арман словно бы хотел избавиться от тяжкой ноши. Могло показаться, что женщина должна была сказать ему «да», подарив спокойствие душе и возможность сидеть в любом месте на любой лавочке и дышать воздухом, пусть даже он никогда не имел подобной привычки. Его страстью был велосипед. Женитьбу он считал переходом в настоящую, взрослую, жизнь, расставанием с детством.
Дома у него был брат. В школе – только мальчишки. На работе – одни мужчины. А Эжени всегда была женщиной и никогда – девушкой.
Ночь прошла беспокойно, он почти не спал, хотя накануне лег раньше обычного, чтобы за ужином снова не сидеть рядом с ней.
Утром ее аромат заполнил весь дом. Стены пропитались ее запахом, впитали его. Он мог поспорить, что пахли не духи. Что это был ее природный запах.
Что с ним происходит? Он припомнил прежних невест Алена. С одной сын встречался год, она иногда ночевала в доме. Некая Изабель. Потом Ален ушел к другой. Кажется, к Катрин. Потом была Жюльетт. Нет, с этой встречался Кристиан. Девушки проводили в доме субботу с воскресеньем или вечер, все слишком сильно душились, одна носила черные колготки, и Арман находил это вульгарным. В отличие от Эжени он никогда не общался с подружками сыновей. По большому счету ему вообще не было дела до девушек. Он любил Эжени, хоть и не любил по-настоящему.