В конце каждого года она имела возможность встретиться с женами его коллег на обеде, который устраивал заводской комитет. Все пялились на ее мужа, который мысленно посмеивался над ревностью жены и только плечами пожимал в ответ на ее негодование.
Он никогда так не радовался, уходя из дома. Нет, радость ни при чем, дело в облегчении. Он почти бежит, хотя на часах всего три. Еще слишком рано, ну и ладно. Все, кроме «нее», утратило значение. Важна только невеста сына. Девушка из Швеции. Этим утром в нем как будто угнездилась опухоль. Он шагает по улице и знает, что теперь все изменится. Уже изменилось. Надо же, он никогда не замечал кирпичной стены перед заводом.
На работе он видит не узоры на тканях, а ее лицо и улыбку, слышит голос и спрашивает себя, зачем Ален тратит часы на сочинительство, когда может слушать волшебный голос невесты. Каждый слог ее речи похож на оперную арию. Впрочем, что он знает об опере… За всю жизнь он слышал всего одну, «Мадам Баттерфляй».
Накануне вечером, целуя сыновей, он мельком видел ее затылок. Она положила книгу на стол в маленькой гостиной и читала, склонив голову, а левой рукой машинально поглаживала правую. Он впал в прострацию. Смотрел и не мог насмотреться на ее волосы, стянутые в хвостик нарядной розовой резинкой, и руку, что двигалась от запястья к плечу и обратно. Теперь, следя за работой ткацких станков, совершающих почти непрерывное движение вверх и вниз, он видит только ее тонкие пальцы, руку с белой, как мел, кожей и ведет мысленный разговор с самим собой.
Что со мной происходит? Что такое? Я окончательно рехнулся. Молодость опьянила меня, вскружила голову, потрясла. Какой глупый пафос, старина! Приди в себя, опомнись!
И тем не менее в полдень он домой не вернулся. У него больше нет дома. Дом, огород, буфет, изгородь тоже ему не принадлежат.
Старший мастер спросил: «Все в порядке, Арман? Уже час, пора домой, старина…» Он прав, я старик. Мне тысяча лет. В следующем месяце стукнет пятьдесят, но как они прошли? Что я с ними сделал?
В конце концов он возвращается домой и узнает от Эжени, что «мальчики с девочками ушли на весь день». В ответ он только что не хватает жену на руки, чтобы закружить, как на балу, где они никогда не были, потому что она забеременела почти сразу после свадьбы и ему пришлось закатать рукава.
Зато сыновья развлекались вовсю. Кутили. Меняли подружек каждую неделю. Арман всегда смотрел на них, как на репродукцию красивого пейзажа в журнале, прежде чем перевернуть страницу.
– Почему ты так задержался? – спрашивает Эжени. – Сейчас разогрею остатки кускуса. Ты со вчерашнего дня сам не свой.
Поев, он зашел в комнату Алена и убедился, что Эжени уже навела тут порядок: кровать застелена, линолеум блестит. Постеры Алена все еще прикноплены к стенам. Telephone, ACDC и Trust. Копилка в виде сейфа и глобус скучают на столе бывшего студента рядом с фотографиями самого Алена и его брата-близнеца.
Арман, в отличие от всего остального мира, никогда не путал сыновей. Все дело во взгляде. У одного – дерзкий, у другого – сдержанный, и так с самого детства. Мало одинаково сморкаться и улыбаться, дело решает взгляд.
Маленький чемодан Аннет стоит в углу. Между шкафом и тумбочкой. Он розовый. Арман никогда такого не видел. Да уж, шведы ничего не делают, как другие люди. Производят на свет сказочно красивых девочек, нарядные аксессуары для волос и розовые чемоданы. Он расстегивает молнию. Со вчерашнего дня он стал незнакомцем, новым человеком, кем-то, кого сам не знает. Тем, кто тайком обыскивает чужой багаж. Тем, кто ищет аромат.
Светлая одежда сложена очень аккуратно. Не одежда – легкие нежные штучки. Они совсем не похожи на платья Эжени в ее гардеробе.
Арман захлопывает крышку резким движением, почти грубо, как будто отвешивает затрещину. Через тринадцать дней они вернутся в Лион. Он увидит ее снова только на Рождество. Зная характер Алена, можно надеяться, что к тому времени он поменяет ее на другую. И та не будет действовать на него, как нынешняя. И все войдет в норму.
В следующие тринадцать дней Арман работал сверхурочно, возвращался домой после полудня и сразу ложился, окончательно вымотанный. Не спускался к ужину, ссылаясь на головную боль.
На седьмой день Эжени вызывает врача, не сказав ему ни слова, и Арман нехотя дает себя осмотреть. Доктор констатирует легкую депрессию и что-то вроде переутомления. Арман отказывается от больничного. Он не может сидеть дома, они и так все время сталкиваются – то на лестнице, то в саду, то перед домом. Позавчера она одолжила у него велосипед, решив покататься. Он нарочно оставил велик мокнуть два дня под дождем, пока недовольная Эжени не завезла его в сарай.
Она каждый день надевает что-то новенькое, и Арман запоминает образ, хоть и не смеет открыто ее рассматривать. Ему хватает одного взгляда. Напрасно он пытается отвлечься, она занимает все пространство его сознания. Он не знал за собой дара мгновенного восприятия таких мелочей, как по́ра на коже лица. Память совершает одну-единственную «операцию» – впечатывает навечно все, что связано с Аннет.
Глупо надеяться, что к Рождеству Ален поменяет ее на другую. Она незаменима.
Пустота. Все пространство между концом лета и днем Рождества 1984 года заполнила пустота. Отсутствие.
Во второй половине дня Эжени поручила ему заворачивать подарки, чтобы отвлечь от хмурого настроения. Подарки для близнецов, Сандрин и для «нее».
Он начал с близнецов. Завернуть пришлось два свитера ручной вязки, которые мальчики никогда не наденут, и два цилиндра – для свадебного мероприятия. Да-да, именно так, ведь дата назначена – февраль будущего года.
И Ален никем «ее» не заменил.
На бумаге, в которую он пакует подарки близнецов, нарисованы ветви падуба. Шипов на концах листьев не видно. И все же они покалывают ему пальцы. Ему кажется, что в мире не осталось ничего мягкого, без шероховатостей и даже воздух пахнет злом. Он не знает, почему это случилось с ним.
Влюбиться в подружку сына – гнусно. Он пока не помышляет о самоубийстве. В его семье не сводят счеты с жизнью, а прячутся в прошлом или включают телевизор. Он вспоминает детство, юность, молодые годы с Эжени, марш-броски на велосипедах с мальчишками, когда девчонки их еще не волновали. Они по полдня накачивали шины. Чистили цепи. Смазывали педали, проверяли тормоза и полировали рамы мягкой тряпочкой, сделанной из рукава старого свитера.
Дома после работы Арман возвращается в прошлое или устраивается перед экраном. Таким способом он намеренно разрушает себя, снова и снова кидаясь в пропасть.
Дети приезжают завтра. Раньше это была его любимая фраза. Сегодня она стала худшим наказанием.
Раньше он кидался к телефону, чтобы ответить после первого же звонка и услышать, как один из сыновей произносит слово «папа». Теперь он укрывается в дальнем углу и сидит там, пока Эжени не повесит трубку.
На Рождество завод закрывается. Он не сможет сбежать в три утра и отсутствовать неизвестно где целый день. Придется встречаться с ней на лестнице, в кухне, гостиной и прихожей. Если повезет, они через день уедут – магазином нужно заниматься, тем более что в праздники люди покупают много «музыки».
Теперь очередь подарков для невест. Камеи в подвесках. Он раскладывает их по маленьким коробочкам, потом заворачивает в красивую бумагу. Ему кажется, что камея – слишком старомодное украшение для девушки, но он ничего не скажет Эжени, в доме и без того хватает суеты. Хотя в нем царит тишина.
В вечер сочельника он прячется за ставнями окна в своей комнате и видит, как Аннет выходит из машины Алена. В зимнем наряде она еще красивее.
Эжени открывает дверь в ночной рубашке. Они приехали из Лиона около полуночи и сразу ложатся спать. Праздновать семья будет в полдень. Он слышит их шаги и голоса на лестнице. Двери комнат закрываются. Все затихает. Эжени ложится рядом с Арманом, который притворяется спящим, и прижимает ледяные ступни к его полосатой пижаме.
Аннет появляется в кухне в одиннадцать утра. Одна. Он тоже один, Эжени ушла за поленом и тостовым хлебом, близнецы и Сандрин еще спят.
– Здравствуйте, Арман!
Он занят устрицами: открывает раковины привычным движением, сливает морскую воду и выкладывает на блюдо. Через час они снова наберут сок и будут изумительно вкусными. В этом главный секрет.
– Здлавствуйте, Аннет.
Она поднимается на цыпочки, чтобы поцеловать его. Нож он держит в правой руке. Вдыхает аромат ее лба, потом макушки. Закрывает глаза, чтобы не потерять равновесие.
– Как вы жили все это время? – спрашивает Аннет и наливает себе кружку горячего молока, которое Эжени оставила на плите.
Ее шведский акцент щелкает, как кнут. Он не в силах ответить. Смотрит, как она, прикусив губу, снимает пенку деревянной ложкой, и вдруг вскидывает голову и одаривает его одной из своих очаровательных улыбок.
– Забавно, Арман, вы вместо «р» произносите «л».
– Да.
– С вами все в порядке? Вы ужасно бледный.
– Не люблю возиться с устлицами… Их глотаешь, а они как будто живые.
– Уф… Бросьте это дело, раз так.
Она пробует молоко, дует в кружку, делает глоток.
– Никогда не делайте того, что вам не хочется, Арман.
Она поставила кружку и смотрит ему в глаза.
Он выдерживает ее взгляд.
– Вы с Эжени давно женаты?
– Даже не помню.
Аннет смеется:
– Как же так? Вы всегда летаете в небесах, как Кристиан!
– Я витаю в облаках…
Он выходит, почувствовав, что вот-вот задохнется, и сталкивается с Эжени.
– Закончил с устрицами?
– Не совсем.
Они проходят в гостиную.
В этом году Эжени купила мигающую гирлянду, она сразу гасит свет, чтобы все оценили прелесть лампочек.
Они пьют аперитив в полумраке. Шампанское налили в их свадебные бокалы. Арман грызет соленый арахис. Ален рассказывает о взлетевших цифрах продаж. «Гениальная была идея – посадить Сандрин за кассу!» Теперь у него есть время, чтобы заняться собственной музыкой. Он хвастается, что о