Время прошло слишком быстро. Эжени очень уставала, мало спала, много работала по дому, дети болели. Если один подхватывал ветрянку, два дня спустя в постель отправлялся второй. В жизни Эжени выдалось всего несколько счастливых воскресений. А сыновья росли, как два фруктовых дерева, посаженных Арманом в саду в день их рождения.
Она дала им всю необходимую заботу и внимание – но не нежность. Эжени так и не научилась всем этим поцелуйчикам и ласковым словам. Она не умела любить, вкладывая любовь во все свои жесты, как солью сдабривают еду. Иногда другие перебарщивают с тем и другим.
И все-таки, когда они возвращались из школы, голодные, как два чертенка, ей хотелось задушить их в объятиях, проглотить, но она ни разу не позволила эмоциям взять над собой верх. Она, фермерская дочка, старшая из семи детей, должна была проявлять заботу, пряча свою холодность. «Единственный парень в семье», как называл ее отец. Вьючное животное, умевшее делать все: готовить, мыть, чистить, обстирывать, заботиться о младших, скотине и тракторе. Но не обнимать и не целовать.
У Эжени так и не получилось полюбить сыновей, ее сердце осталось холодным, но с рождением внуков случилось что-то волшебное: еще чуть-чуть – и дело дошло бы до сюсюканья.
Проснувшись, она не услышала рядом его дыхания. Протянула руку и нащупала холодную подушку. Она открыла глаза в темноте. Зажгла ночник. Прищурилась: будильник показывал час ночи.
Она надела носки – всегда ненавидела ходить босиком – и спустилась на кухню попить воды. Не из-под крана – боже упаси пить хлорированную дрянь! – минералки, причем не из горлышка, а из стакана. Эжени относилась к числу женщин, которые украдкой протирают стакан тыльной стороной ладони, когда едят не дома, пусть даже это случается раз в год, на торжественном обеде на заводе Армана.
Перед уходом с кухни она бросила осуждающий взгляд на стиральную машину.
Они с Арманом встретились на балу. Он подошел и пригласил ее на танец, а она решила, что это ошибка: вряд ли такой мужчина хочет закружить в объятиях такую, как она. Эжени была в платье, подаренном отцом на двадцатилетие. Ее первое платье, красное в белый горох. В жизни Эжени не было места женственности. Несколько раз она пыталась накраситься, но кожа отвергала макияж, делая лицо вульгарным. Она всегда знала, что Арман лучше нее во всех отношениях. Он очень красивый мужчина, она – «пресная» женщина, он умен, она необразованна, он не силен по части работы руками, она может починить все на свете, он не слишком любезен, она в душе сама доброта. В конце концов Эжени поняла, что на балу он выбрал ее, потому что она была из тех, кто не задает вопросов. Хранят молчание. Никогда не «достают» мужчин.
В день свадьбы она горделиво опиралась на его руку и почти жалела, что у нее нет подруг, которые наверняка обзавидовались бы, глядя на них. Увы, первая брачная ночь стала для Эжени жестоким потрясением, она оказалась не готова, потому что не знала, что и как следует делать. Да, она видела случку разных животных, но не их боль. Мать дала ей единственный совет: «Хочешь быть хорошей женой, исполняй все просьбы мужа». Той ночью Арман в буквальном смысле «разорвал» ее и продолжал каждый вечер, пока ее мышцы не привыкли, перестав причинять боль.
Да, не зря говорят: «Красоту в суп не положишь», но почему тогда страдают и те, кто не слишком хорош?
Мальчиков Эжени рожала так тяжело, что сразу решила: «Это в последний раз…» – и больше у нее детей не случилось. По правде говоря, ей не нравилось быть матерью.
Позже, благодаря телевизору и глянцевым журналам, Эжени узнала, что, занимаясь любовью, можно получать удовольствие, и подумала: «Это для других, тех, кто покрасивее…» Как-то раз, листая «Историю О», полученную от соседки вместе с другими романами, она открыла для себя мастурбацию и полюбила ночи рядом с мужем, своим «большим мужчиной».
У нее была одна-единственная подруга, Фатиха Хасбеллауи. Они познакомились, когда работали у деревенского доктора, а близнецы были подростками. Кухарка и кастелянша Фатиха жила в доме, в отдельной комнате над консультацией. Она научила Эжени готовить кускус с морепродуктами и хохотала, лакомясь корн де газель[74], над историями, привезенными из Алжира. Эжени считала, что те три года были лучшими в ее жизни. Больше всего она любила по утрам пить чай на кухне и слушать рассуждения Фатихи о мужчинах, женщинах и «тамошней» жизни. На этих словах она выразительно опускала глаза и делала движение, как будто собиралась исполнить танец живота. С Фатихой они беседовали на «женские темы». Подобных разговоров она никогда не заводила в школе с девочками, потому что вела себя как мальчишка. Фатиха затрагивала темы любви, секса, страха, контрацепции, чувств и свободы без малейшего стеснения.
К сожалению, врач больше всего на свете любил солнце и уехал жить на юг Франции, забрав с собой Фатиху. Эжени с радостью последовала бы за ними – врач ей это предложил, она поговорила с Арманом, и тот рассмеялся ей в лицо: «И на что мы будем там жить? На твое жалованье горничной?» Эжени надолго погрузилась в отчаяние и беспросветное одиночество. Больше на работу она не нанималась. На текстильный завод давно не требовались рабочие, по вполне понятной причине – большую часть ширпотреба делали теперь на Тайване.
Фатиха всегда поздравляла ее с Новым годом, и она отвечала веселым тоном, но до рождения внуков каждое утро, каждый день, каждую неделю, каждый месяц, каждый год были похожи друг на друга как две капли воды. Менялась только одежда, которую она носила.
Она поднимается по лестнице и едва не поскальзывается. Слишком много воска на ступеньках. Арман говорит, что их дом напоминает каток. Из спальни Алена и Аннет доносится шум. Наверное, она встала к Жюлю. Проклятая соска!
Открыв дверь в свою спальню, она только что не подпрыгивает: Ален сидит на ее кровати. Неподвижно. Последний раз такое было в двенадцать или тринадцать лет, он заболел свинкой и чудовищно мучился, рыдал и весь горел, а она не нашла слов, чтобы утешить своего ребенка.
– Что случилось, малыш? В чем дело?
Ален не отвечает и долго смотрит пустым взглядом на стену с семейными фотографиями.
Эжени зажигает свет. Спрашивает: «Тебе дать попить?» Ален бледен, как полотно. Кажется, что он смотрит в пропасть у себя под ногами. Она никогда не видела сына в таком состоянии. Из двух братьев Ален самый веселый, пылкий, говорливый, ее любимчик, ее солнышко, входя в дом, он обнимает мать и начинает кружить ее в танце. Арман всегда больше тяготел к закрытому и спокойному Кристиану. Ален – старший, если так можно сказать. Арман говорит, что ему удалось договориться о финише со своим братом.
Эжени подходит к сыну, щупает лоб, потом руки – они ледяные. Накидывает ему на плечи шаль, вид у него растерянный. Зрелище и впрямь странное: Ален, ее взрослый сын, в футболке с надписью Nirvana на груди и красной шали в цветочек, сидит под снимком молодого блондина в полосатых кальсонах. Он как будто увидел привидение, потом вдруг встает и, прежде чем закрыть за собой дверь, поворачивается к матери и спрашивает, очень тихо:
– Значит, ты ничего не видела, мама?
Она не понимает. Не видела чего?
Эжени идет за Аленом по коридору, видит, как он заходит в их с Аннет и Жюлем комнату и захлопывает дверь. Она не решается даже постучать. Внук и невестка спят, нельзя их будить.
Где Арман? Наверное, не мог уснуть и отправился побродить. Его все чаще мучит бессонница. Он изменился, стал очень замкнутым.
Эжени ложится, но уснуть не может, вспоминает сына, сидящего на кровати. Вчера он был в порядке. Смешил их. Подбрасывал Жюля на коленях. Может, у него неприятности на работе? Он жалеет, что уступил свою половину магазина брату, чтобы уехать в Швецию? Или тревожится из-за первого в жизни расставания с Кристианом?
«Значит, ты ничего не видела, мама?»
Нет. Она задает не те вопросы. Не умеет рассуждать. Ни работа, ни переезд не могут так расстроить человека. Он увидел что-то такое, чего не должен был видеть.
«Значит, ты ничего не видела, мама?»
Арман возвращается в спальню в четыре утра. Чем он занимался с часа до четырех? Она закрывает глаза, не шевелится, задерживает дыхание. Он ложится рядом, и она чувствует, какое горячее у него тело. На улице он не был.
– Откуда ты явился?
Арман не отвечает. Лежит спиной к ней. Она зажигает лампу, смотрит на него. Он в рубашке, а не в пижаме. В красивой, одной из тех, которые носит по воскресеньям. Что он делал одетым среди ночи? Арман лежит неподвижно. Молчит. Эжени привыкла, она знает, что означает эта реакция: «Я – главный».
По сути дела, он смотрел на нее и видел раз в жизни: в день бала. В день выбора. Она всегда оставалась «внутренней» женщиной, не той, на которую смотрят. Арман никогда не мог пожаловаться на дырявый носок, его постиранное и тщательно отглаженное белье лежало на полках в шкафу, дом содержался в безупречном порядке, еда была приготовлена и подана на стол к его возвращению с работы. Он ни разу не сказал ей спасибо, а если и разговаривал, то впроброс – о политике, спортивном журналисте, певце, телеведущем. Арман намеренно вел себя так, как будто они не составляли пару, а были каждый сам по себе. И ей часто хотелось преодолеть дистанцию и присоединиться к нему.
Эжени смотрит на сильную спину мужа и вдруг делает нечто из ряда вон выходящее: резким движением сдергивает простыню. Арман в трусах. Не в пижамных штанах. Он поворачивается, и она видит в его глазах гнев и стыд. Он не ударил ее ни разу в жизни, но она всегда боялась его.
Рубашка на Армане застегнута не до конца, и Эжени видит его мускулистое тело. Они всегда занимались любовью в темноте, и она знает его тело на ощупь и по запаху. Заниматься любовью… Он только что занимался любовью. От него воняет любовью. Его лицо, волосы, руки, взгляд пахнут другой женщиной. Но ведь Арман не выходил из дома? Она смотрит на мужа и задыхается от ужаса.