Арман слышит голоса из комнат сыновей, один из них спускается по лестнице. Ален или Кристиан? Арман не осмеливается поднять голову. Они скоро уедут на крестины, а когда вечером вернутся, он уже повесится. Аннет ему не простит, но это по большому счету значения иметь не будет. Жизнь продолжится, она всегда продолжается. Он не нужен жизни, что ей с ним делать, с таким вот… неудачником?
Арман с Марселем выходят из дома, тяжело отдуваясь, машина впрямь оказалась чертовски тяжелой. На улице похолодало. Они поднимают «усопшую» в грузовичок и крепко-накрепко ее привязывают. Услышав шум мотора, Арман оборачивается и видит стремительно отъезжающую «Клио». Близнецы на переднем сиденье, Сандрин и Аннет сзади! На долю секунды он успевает увидеть белокурые волосы Аннет, свой последний закат солнца.
Она приезжала три раза в год. Три дня на Новый год, три дня на Пасху, два – на уик-энд 15 августа. Хватило одного дня в октябре, чтобы все остановилось. Он почти не виделся с Аннет, но она занимала все его жизненное пространство. У него не осталось ничего своего – ни крошки, ни минутки. Все мысли принадлежали ей. Днем и ночью.
В те редкие разы, когда они оказывались наверху, в чулане, где пылились старые игрушки и не горел свет, их жизни сливались в одну.
Прошлой ночью ни он, ни Аннет не услышали, что Ален поднимается по лестнице. Они увидели, как открылась дверь и он позвал жену. Несколько раз. Аннет прижалась к Арману, вцепилась ногтями в кожу, и они съежились, умирая от страха и стыда при мысли о разоблачении.
Ален подошел ближе, как будто уловил их дыхание. Свет из коридора придавал им вид двух животных в капкане – два жалких силуэта, распластавшихся на полу между двумя коробками с посудой.
Ален пытается что-то сказать – и не может. Вечность спустя он отступает на несколько шагов и неслышно закрывает дверь, как будто хочет стереть из памяти увиденное.
У Армана начинает кружиться голова, и Марсель спрашивает, все ли в порядке.
– Не облащай внимания, мне плосто нужно кое-что обдумать.
Арман сует в карман приятелю несколько десяток за оказанную помощь.
– Это для твоих малышей.
– У меня их никогда не было! – смеется тот.
«Тебе повезло», – думает Арман.
Эжени с Жюлем на руках следит за мужчинами, прячась за занавеской.
«Нужно все сделать побыстрее, я больше ни дня не вынесу этот обвиняющий взгляд!» – говорит он себе.
– Пока, Малсель, до сколого.
Утро проходит спокойно, он ведет себя так, словно продолжает жить. Сажает на огороде весеннюю капусту и зимний салат. Старая октябрьская привычка. Земля уже замерзла, зима в этом году ранняя. Все утро он чувствует спиной взгляд Эжени.
В полдень в его тарелке, стоящей на кухонном столе, лежат остатки кускуса. Пересоленного. Арман колеблется, потом решает поесть, чтобы она ничего не заподозрила. Впервые за все годы брака он трапезничает в воскресенье один.
Арман смотрит на освободившееся от стиральной машины место и думает: «Когда я исчезну, пустоты не будет…»
В доме совсем тихо. Она, должно быть, на втором этаже, с детьми. Арман глотает кускус и пытается понять, почему Эжени так не хотела отпускать Жюля с родителями, думает, стоит ли оставить прощальное письмо для Аннет. Нет. Что он может сказать? «Люблю тебя»? Она знает. Он не будет писать ни жене, ни сыновьям.
Прошлой ночью, до того как Ален их обнаружил, молодая женщина плакала у него на плече, рассказывая о лице Пречистой Девы, которое реставрировала в церкви недалеко от Реймса. Аннет произносила слова о синем кобальте, и ее губы трепетали у самого его уха.
Она плачет все чаще и каждый раз все дольше. С этим действительно нужно кончать.
Арман вспоминает кожу Аннет, которая истончается из-за постоянного пребывания в холодных соборах и церквях, перед глазами стоят шрамы на ладонях и руках, неизбежные при работе со стеклом. Он думает о ее запястьях, украшенных браслетами. Арману вид собственных рабочих рук на белой коже казался фантазией, а не реальностью. Жюль вернул его на землю.
День рождения внука всегда был самым прекрасным и одновременно худшим в его жизни. До прошлой страшной ночи…
В палате Арман хотел взять ребенка на руки, но Эжени указала ему на объявление над кроваткой: «Этот малыш очень хрупкий, ласкать его разрешается только маме с папой». Арман чувствовал ровно то же, что при первом поцелуе с Аннет: ему хотелось схватить малыша и сбежать, исчезнуть, как и в тот вечер. Он ничего не сделал и вернулся домой.
Арман моет тарелку, приборы и стакан, ставит их на бортик раковины. Эжени непременно все переделает, ей не нравится, как он моет-чистит-убирается. Она говорит: «Никогда не поймешь, что ты тут наделал…»
Арман решил повеситься в комнатушке, где их застукал Ален. Потолок там высокий, а дверь запирается – единственная в доме. На этот раз он не забудет. Прикнопит записку с предупреждением: «Не входите, пока не вызовете полицию!» – и повернет ключ в замке.
В садовом сарае, на большой зеленой лестнице, намотана прочная веревка. Арман идет туда, но не по прямой – делает вид, что разглядывает свои плантации, уверенный, что Эжени наблюдает из окна на втором этаже. Арман старается не смотреть на велосипед, он слишком сильно любил его и не желает прощаться, разматывает веревку, опускает в мусорный мешок и прячет его под широкой зимней курткой.
Он открывает дверь чулана, зажигает фонарь и направляет луч вверх, потом, стоя на стремянке, несколько раз раскачивает веревку, пока она не обвивается вокруг главной балки, и надежно закрепляет ее, после чего берется вязать висельный узел, что оказывается непростым делом. В детстве близнецы увлекались фокусами и фальшивыми узлами из галстуков. Секрета Арман так и не узнал, поэтому вязать умеет только настоящие узлы.
Он возвращается на первый этаж. Времени у него немного. Эжени и дети уснули у телевизора. Арман слышит шаги торговца песком. Дети всегда хотят смотреть одну и ту же кассету. Он приподнимает сифон, ищет прядь волос Аннет, которую спрятал в шкафу, в конверте из Казначейства, достает его и кладет в карман.
Арман пишет предупреждение на листке из блокнота для продуктовых списков: «Не входите. Вызовите полицию». Откусывает кусочек скотча и уже собирается подняться в чулан, но тут замечает, что к дому подъехала полицейская машина. Откуда они взялись? Ему это снится? Бред какой-то? Офицеры вошли в сад.
Черт, что им нужно? Кажется, они спорят? Одного Арман знает в лицо, он почти его ровесник, деревенский парень по фамилии Боннетон. Его напарник тянется к кнопке звонка. Нет. Нельзя. Эжени и дети проснутся.
Он комкает записку, запихивает ее в карман, открывает дверь и оказывается лицом к лицу с непрошеными гостями. Аджюдан Боннетон отдает честь и говорит:
– Здравствуйте. Мсье Неж?
Странно, Боннетон прекрасно знает, кто он такой.
– Да, – отвечает Арман.
– У ваших сыновей Кристиана и Алена Неж есть автомобиль «Рено» с зарегистрированным номером 2408 ZM 69?
Глава 68
После смерти Люсьена Элен ни разу не была в кафе папаши Луи. Она просто не смогла бы туда зайти. Тридцать лет спустя, вернувшись в Милли, чтобы по собственному желанию закончить там свои дни, она не захотела даже пройти мимо и попросила Розу сразу отвезти ее в «Гортензии».
Люсьен и Элен могли раз сто продать это заведение, совершенно немодное в конце семидесятых с его старым музыкальным автоматом, мебелью из пятидесятых, потемневшим паркетом и помутневшими стеклами, но всегда находился предлог не расставаться с ним, в том числе – и в первую очередь – из-за малыша Клода.
В семидесятых открылись более современные заведения. Пивные с большими окнами, белой плиткой на полу, пластмассовыми стульями и игровыми автоматами с видеоиграми для молодняка. В прокуренных залах звучала музыка британских рокеров, а не Брель с Брассенсом, которые вполголоса беседовали весь день с Люсьеном – «призраком», курившим «Житан» за стойкой бара.
Клод владел кафе до 1986-го. В самом конце из всех посетителей остались несколько стариков, заходивших выпить вина до десяти утра.
Потом кафе превратилось в медицинский кабинет, и там несколько лет принимал терапевт. Он работал на первом этаже, а жил на втором, в отремонтированной квартире. Вторая отводилась прислуге.
Элен понравилось, что место кафе заняла медицинская консультация, она считала, что это почти одно и то же. «Идет человек в кафе или к доктору, он ищет снадобье от одиночества», – говорила она.
Потом врач уехал, замены ему не нашлось, а Клод, влюбившийся в его служанку, уехал из Милли вместе с ней.
Кафе папаши Луи снесли в начале девяностых, чтобы построить социальное жилье… которое так и не построили.
В октябре 1986-го Клод привез Элен несколько коробок с ее личными вещами. В тот момент ей было шестьдесят девять лет, она жила в Париже и уже десять лет работала у «Франка и сыновей»[76] на улице Пасси помощницей швеи.
Тринадцать женщин трудились на восьмом этаже большого магазина, в светлой мастерской с видом на улицу Пасси, откуда ей, правда, никогда не удавалось разглядеть чайку. Она занималась подгонкой готовой одежды и туалетов высокой моды, которые потом гладили и упаковывали в шелковую бумагу. Сотрудницы сидели вокруг большого стола и шили – на руках или на машинке, в зависимости от работы, которую требовалось произвести.
Элен была счастлива, долго не хотела уходить, и заведующий не увольнял ее до шестидесяти восьми лет. Жила она в XVI округе, в двух шагах от магазина, и часто навещала прежних коллег.
Квартиру ей предоставила графиня, обитавшая на улице де ла Помп, денег она не платила, но обшивала аристократку и трех ее дочерей. Они выбирали ткани и модели, а Элен претворяла их в жизнь.
Клод в лифт не сел, пошел по лестнице на четвертый этаж и в дверь стучал с колотящимся сердцем – не столько из-за нагрузки, сколько от предвкушения встречи с Элен.