Мартин сидел на раскладушке и протирал опухшие глаза. От одного его вида захотелось потребовать рассола. Желательно – сразу трёхлитровую банку.
– А? чё? Где… ик… Манхе… ик… Манхэттен?
Он попытался встать, но потерпел неудачу и тяжело плюхнулся обратно. Пружины жалобно заскрипели, пустые бутылку со звоном раскатились в стороны.
– Манхэттен – это в Америке. – терпеливо ответил Бич. – Ты извини, у нас тут разговор, важный. Долго рассказывать.
– Эта… а чего рассска… ик… рассказывать?? Я и так… ик… всё слы… ик… слышал. Говно это всё. И разго…ик… разговоры ваши – говно. Тоже мне… ик… бином Ньютона! Она туда и… ик … и ведёт. И ещё…
– Она? Кто?
Егор почувствовал, что у него сдают нервы. Но Мартину было всё равно – лысый алкаш увлечённо пророчествовал, распространяя вокруг запах перегара и несвежих носков.
– Эта… которая… ик… нора. Крото… ик!.. кротовая. Черво… ик… точина Которые в Щукино… и в других… ик… местах.
– Мартин… – ласково сказал егерь. – Нам, клык на холодец, не до шуток сейчас. Можешь хоть раз, по-человечески объяснить?
– А я и обь… ик… объясняю. И в про… ик… в прошлый раз обья…ик… объяснял. Но вы же все…ик… умные, как папы Карлы, не слушаете! Теперь… ик… не жалуйтесь…
Он покачнулся, повалился обратно на раскладушку и оглушительно захрапел.
Собеседники переглянулись. Вид у всех троих был растерянный.
– Предлагаю пойти наверх. – решительно сказал Шапиро. – Не знаю как у вас, а у меня тут мозги не работают.
– Ты начальник, тебе виднее. – Егерь тяжело поднялся со стула. – А эту штуку ты, Студент, с собой не носи. Лучше вообще сожги, мало ли что…
– А Майке от этого вреда не будет? – обеспокоенно спросил Егор.
– Если кукла сделана для неё…
– Ты что, бокор?
– Вроде, нет.
– Вот и не пори чушь. Яша, где тут у тебя муфельная печь?
– Наверху, в лаборатории.
– Вот и пошли.
– А дерьмо этот ихний Манхэттен. – объявил Бич. – Деревья нашим не чета, так, недоростки – до двадцатого этажа и то не дотягивают. Вокруг всего острова стена, прямо из воды торчит. Метров десять в высоту, поверху колючка – как в старом фильме, не помню названия…
Он открыл заслонку муфельной печи, стоящей в углу лаборатории. Оттуда пахнуло жаром.
– «Побег из Нью-Йорка» – подсказал Егор. – В шоу, о котором я упоминал, тоже были фрагменты из него.
– Во-во, он самый. И бетону граффити, огромными такими буквами: «Black Lives Matter». Рядом члены и факи, оттопыренные средние пальцы. Тоже во всю стену. И не поленились же ребята…
Орудуя жестяной лопаткой, он выгреб содержимое печи и сыпанул в открытое окошко.
– Тридцать лет прошло, а всё никак не уймутся… – Яков Израилевич извлёк из стола бутылку коньяка. – Обезьяны черномазые… Мало им, что свой Лес изгадили – так теперь и к нам лезут!
– Готово. – Егерь вернул совок на место и тщательно вытер ладони. – Так-то оно вернее будет, клык на холодец…
Егор усмехнулся – жест с развеиванием пепла ветру был не лишён известного символизма.
– Если и куколка и та гипнотическая хрень действительно родом из Манхэттена – придётся с этим что-то делать. Верно, Студент?
– Угу.
Егор скрутил пробку, понюхал. Запах был восхитительным – егерь и завлаб разделяли пристрастие к хорошему коньяку.
– Тогда разливай.
Они, не торопясь, опорожнили стопки и по очереди оторвали по кусочку фруктового лаваша.
– Вот вы говорите – факи… – сказал Егор, заворачивая в липкий, пахнущую фруктами листок кусочек сыра. – Подумаешь, граффити, дешёвка! Вот пустить член с крылышками по стенам «Шайбы» – это да, это я понимаю…
– Это когда такое было? – заинтересовался Бич. Егор с удовольствием поведал ему скандальную историю, не упуская пикантных подробностей.
– А ничего так, с фантазией! – ухмыльнулся Бич. – Молодчина, Мартин, с огоньком. Жаль, я не видел…
– Молодчина… – Яков Израилевич наполнил стопку доверху и опрокинул – единым духом, словно самогонку. Егор при виде столь неуважительного отношения к благородному напитку удивлённо кашлянул. Завлаб же и бровью не повёл – сгрёб бутылку и повторил процесс.
– Что-то ты, Яша, того… – Бич недоумённо посмотрел на миколога. – …злоупотребляешь. Стряслось чего?
– Я же говорю, Мартин. Ему веселье, а мне завтра с утра на ковёр, в ректорат. Вот попрут меня отсюда – куда вы, охламоны, тогда денетесь? А ты – «молодчина»… сволочь он, и больше никто! Сколько раз говорил: трахаешь первокурсниц – и трахай, а студентов зачем плохому учить? Так нет же, никак не уймётся, самогонщик хренов…
На Якова Израилевича было жалко смотреть. Руки у него тряслись, за стёклами очков блестели неподдельные, самые настоящие слёзы…
«…а ведь это для него серьёзный удар. Доцент Шапиро, без преувеличения, душу вложил в свою лабораторию экспериментальной микологии…»
– Что-то я братцы, ни хрена не понял. – признался Бич. – А ну, колитесь, что у вас тут случилось?
Егор в двух словах изложил напарнику происшествие со взорвавшимся перегонным кубом. Егерь крякнул и задумался. Шапиро прикончил четвёртую по счёту стопку.
– Скверное дело, Яша. Неужели действительно могут снять с лаборатории?
– Ещё как могут. – миколог поднял бутылку, посмотрел на просвет, горько вздохнул и зашарил в ящике стола. – И вообще из Московского филиала могут выставить. Есть желающие…
– Слушай… – егерь помедлил. – ты образец Пятна изучить успел?
– Нет, когда? Так, глянул краем глаза. А что?
– Хотя бы определил – это грибница или нет?
Несомненно, грибница, хотя и сильно видоизменённая. – Яков Израилевич от удивления забыл о коньяке. – Но зачем тебе…
– Она живая? В смысле – образец жизнеспособен?
– Вроде, да Можешь сказать, наконец, что тебе нужно?
– Есть одна мыслишка.
XVI
Впоследствии, пытаясь восстановить в памяти события того жуткого дня, профессор Адашьян, заведующий кафедры ксеноботаники МГУ, никак не мог вспомнить: что оторвало его от рукописи, над которой он работал с самого утра – кислотная вонь или то, что в помещении внезапно потемнело? И всякий раз приходил к выводу, что дело, скорее, во втором: светлая стена, от которой отражался падающий из окна свет, в считанные минуты затянула чёрная плёнка, выползшая из вентиляционной отдушины под потолком.
И запах, конечно – едкая кислотная вонь, слегка замаскированная характерным амбрэ, исходящим от клетки с кроликами.
Кролики были подопытные – профессор позаимствовал их у зоологов, и проверял на длинноухих образцы мутировавшей растительности на предмет токсичности и пригодности в пищу. Они и пали первой жертвой загадочного явления. Чёрная плёнка неспешно заползла в клетку и накрыла несчастных зверушек. Те заметались, забились так, что тонкие прутья клетки затряслись – и один за другим замерли. Кислотный запах усилился, на поверхности зловещей субстанции стали взбухать и лопаться крошечные пузырьки.
«Переваривает… – отрешённо подумал профессор. – А запах – это, вероятно, пищеварительный фермент. Кажется, что-то такое мелькало на семинаре…»
Он попятился к окну. Плёнка наползала – неспешно, со скоростью несколько сантиметров в минуту.
Неотвратимо.
– Помогите! Кто-нибудь!
Нет ответа.
– Ульяна! Олег! Где вы, чёрт подери? Вызывайте охрану, на помощь зовите!
Молчание. Они же на обеде, вспомнил профессор. Он же сам отпустил лаборантов… когда? Кажется, четверть часа назад. Значит, вернутся они…
Какая разница? К тому моменту плёнка переварит доктора биологических наук Адашьяна, как только что переварила кролей – и отправится по своим, плёночным делам.
Телефон? Вот он, на столе младшего научного сотрудника Нетребеева. До него не больше семи шагов, но четыре из них приходятся на чёрную мерзость, уже захватить половину лаборатории.
Окно? Добраться по карнизу до водопроводной трубы, спуститься…
Профессор Адашьян скосил взгляд наружу, вздрогнул и отбросил эту мысль. Двенадцатый этаж. До трубы – метра три. Карниз шириной в ладонь, и на нём вряд ли удержится его отмеченная многими научными премиями, но увы, не слишком спортивная и слишком уж упитанная особа…
– Спасите! Люди! Кто-нибудь!
На этот раз судьба не оставила своими милостями заведующего кафедрой ксеноботаники. Дверь, ведущая в коридор, с треском распахнулась, и на пороге появился доцент Шапиро. Профессор сразу его узнал – несмотря на бледно-рыжий клеёнчатый фартук (в таких обычно работали с реактивами), всклокоченную шевелюру и непривычно решительный взгляд. В руке визитёр держал огнетушитель с узким, длинным раструбом.
– Рот! Рот зажмите, Карен Адамович! И не дышите!
Раздалось пронзительное шипение, из латунного раструба ударила серая струя. В носу у профессора немедленно запершило, глаза заслезились, но он этого не заметил. Чёрная блестящая плёнка, затягивающая паркет, потускнела и распалась на множество отдельных лоскутков. Профессор ошеломлённо наблюдал, как эти лоскутки съёживаются, их края заворачиваются вверх, ссыхаясь неровной, ломкой коркой.
Шапиро отпустил рычаг и шипение прекратилось.
– Яков… кхе… простите, Яков Израилевич… Что это?… Что случилось?
– Пятно. – коротко завлаб. – Вот, отнесите в лабораторию и замените на свежий – боюсь, он нам ещё пригодится. И в охрану позвоните, наконец…
Он подал огнетушитель высокому парню в лабораторном халате.
«…кажется, новый лаборант… – припомнил Адашьян. – Он ещё был замешан в неприятную историю с гибелью студента…»
С некоторым опозданием профессор сообразил, что опасность миновала.
– Бога ради, Яков Израилевич! Что это за пятно такое?
– А вы разве не помните? – доцент потыкал ногой скукоженные лохмотья. Те захрустели, рассыпаясь в пыль. – Я же докладывал на августовском семинаре…
А ведь верно, вспомнил профессор. Именно Шапиро выступил тогда с докладом о необычных формах жизни, встречающихся внутри Садового кольца. И кто, как не он, доктор наук Адашьян, порекомендовал чересчур инициативному завлабу не отвлекаться и уделить больше внимания работам, стоящим в плане вверенной ему, доценту Шапиро, лаборатории?