а. В 1856 году казачий пост представлял лишь одну землянку с печью.
У Кумарского поста отряд Облеухова и застигла зима – не календарная, а природная, начавшаяся в том году рано. Если 23 октября на Амуре заметили первые льдины, то спустя всего двое суток гладь реки покрыла «шуга» – мелкое ледяное крошево, предшествующее замерзанию. Отряд всё же попытался плыть дальше, но как записал в дневнике Облеухов: «Пройдя верст пять, были остановлены густым льдом, заставившим нас возвратиться…»
Свыше двух недель отряд оставался у Кумарского поста – доедали остатки припасов и ждали, когда Амур окончательно покроется крепким ледяным панцирем, по которому можно будет, как по дороге, идти сквозь заснеженную тайгу. Солдаты рубили березы и готовили самодельные сани. Продукты тем временем подходили к концу. За долгие месяцы таёжного похода износились и обувь с обмундированием, что еще больше усугубляло трудности начинающейся зимы.
«Казалось, что сама природа вооружилась против нас, – вспоминал позднее Облеухов. – Кругом утёсы и густой лес, а дичи нет. Несколько отличных стрелков два дня ходили в хребтах и не имели случая разрядить винтовки. Пробовали ставить морды (плетённые из ветвей рыбацкие снасти. – Примеч. ред.) и не добыли ни одной рыбы, а её здесь летом так много, что иногда сазан из камыша у берега сам прыгает в лодку к немалому удивлению гребцов…»
Дичи в окрестностях действительно не было – её распугали войска, проходившие по берегам Амура три последних года подряд. К 7 ноября река наконец полностью покрылась прочным льдом, и через двое суток отряд двинулся пешком по Амуру, обходя встречавшиеся полыньи. С 11 ноября из продуктов у солдат оставался лишь небольшой запас сухарей.
Особенно мучительными становились ночи в тайге на морозе. Спустя почти два десятилетия сам подполковник Облеухов вспоминал их так: «Выбрав место вблизи леса, солдаты тотчас же принимались разгребать снег, чтобы достать травы: без неё невозможно было зажечь обледенелые древесные ветви. Затем кипятили в походных котлах воду. Вместо чая солдаты варили траву и древесную кору, отогревая этой безвкусной жидкостью свои окоченелые члены. Под открытым небом, при 20 °C мороза и без теплой одежды, солдаты не могли заснуть, не рискуя отморозить руки или ноги, а потому дремота еще более изнуряла их. В таком апатическом состоянии мы проводили семнадцать часов в сутки. К довершению грустной картины часто слышен был вой волков, бродивших стаями в ожидании верной добычи. Изнуренные солдаты не имели сил глубоко закапывать трупы умерших. Не ради эффекта упомяну о том, что нападениям волков случалось подвергаться солдатам совершенно обессилевшим, но еще с признаками жизни…»
«Питаясь человеческим мясом, ожидая смерти…»
С этого времени начался распад отряда – отдельные группы голодных, обессилевших людей либо брели в снегу, либо надолго оставались у костров, не имея сил двигаться дальше. Подполковник Облеухов фактически бросил своих солдат – прихватив оставшуюся лошадь и последние четыре фунта крупы, он отправился вперёд под предлогом поиска помощи. От голода подполковник не умирал – накануне, по показаниям очевидцев, он съел свою любимую собаку.
Остававшимся в тайге солдатам подполковник отдал бычью шкуру, которой укрывался от мороза. Измученные голодом люди начали варить её, чтобы попытаться съесть. Согласно позднейшим воспоминаниям Облеухова, перед отъездом к нему обратился унтер-офицер по фамилии Просеков «с вопросом, заставившим меня содрогнуться, он интересовался нельзя ли взять на съедение труп умершего утром солдата…»
Дальнейший ужас описал простой забайкальский казак Роман Богданов, ставший спасителем для многих из несчастного отряда Облеухова. К середине декабря 1856 года в посёлке Усть-Стрелка, на тот момент самом восточном из русских селений близ Амура, от кочевников-эвенков узнали про умирающий отряд. Местные казаки тут же отправились на помощь.
Роман Богданов вспоминал: «В Усть-Стрелке снарядили транспорт из 24 казачьих лошадей, и, снабдивши его провизией и теплой одеждой, которую можно было найти в Усть-Стрелке, отправили меня и 6 казаков встречать голодающих и снабжать их провизией. Подполковник Облеухов приехал в Усть-Стрелку в день нашего выезда. Это было около середины декабря».
Дальнейшие воспоминания забайкальского казака рисуют страшную картину: «Ниже Албазина, около сидевшей на мели баржи с мукой, было несколько трупов умерших солдат – объелись с голода мукой и померли. Ниже этой баржи встречались раздирающие душу картины: солдаты, голодные, шли пешком при 35 °C мороза, в одних шинелях и фуражках, полуживые, обезображенные морозом, закоптевшие от дыма до неузнаваемости; одним словом, близко знакомого человека нельзя было узнать; руки и ноги изуродованы морозом…
На одном острове посреди Амура было много трупов, замёрзших в разных позах и большей частию погибших, должно полагать, от голода; у некоторых трупов были обрезаны задние части. На этом острове застали человек 20 или 25 живыми, которые по случаю неимения сапогов и разным другим причинам, не могли идти далее и остались тут, питаясь человеческим мясом, ожидая смерти.
В числе этих людей был раньше мне знакомый, унтер-офицер Безобразов; этот сознался, что ел человеческое мясо; а другой, юнкер Комаров (забайкальский уроженец), отпирался, что человеческое мясо не ел, а питался ремнями и кожей от ранцев и разной брошенной обувью. Он рассказывал случай, бывший с ним до нас дней за десять. На острове было всего не менее 50 человек, почти все ели мясо мертвых солдат, которое всем опротивело. В один прекрасный день, вечером, придумали бросить жребий – кого утром зарезать из живых, не будет ли мясо приятнее для пищи; жребий выпал на Комарова. С отчаяния Комаров не спал всю ночь, молился Богу об избавлении его от этой смерти и, почти в чувстве невменяемости, пошел в лес, чтоб помереть с голоду, чем хотел избавиться от съедения. Только что начало светать, он побежал с острова в протоку, против которого большая скала, увидел на протоке под скалой волка и убившегося падением со скалы изюбря; не веря глазам, Комаров начал звать своих товарищей; кто был в состоянии ходить, явились на зов, бывшие в силах разрезали зверя на куски и ушли с острова, а те, кто не мог идти далее, остались опять на этом острове ждать смерти…»
«Всякое следствие было бы слишком невыгодно…»
Казачий караван с едой и одеждой спас многих. Но из 374 человек отряда Облеухова к декабрю 1856 года умерли 98. Трагедия потрясла всех – однако никаких официальных последствий не было. Как позднее вспоминал генерал-майор Иван Венюков, прибывший в то время на берега Амура: «Несомненно, что случай людоедства был… В 1857 году один из этих людоедов находился на устье Зеи, то есть в теперешнем Благовещенске, и отбывал эпитимию (церковное наказание. – Примеч. ред.), которая была на него наложена духовными властями. Об уголовном преследовании, разумеется, не было и речи, потому что всякое следствие было бы слишком невыгодно – не для солдата, а для начальников».
Подполковник Облеухов отделался минимальными последствиями – вернувшись из несчастного похода, он сразу начал лечиться от «расстройства рассудка». Его понизили на один чин и вскоре уволили из армии «по болезни», что, однако, не помешало Облеухову в дальнейшем служить начальником полиции в нескольких сибирских городах. Спустя полтора десятилетия он даже опубликовал в одной из столичных газет мемуары, попытавшись отрицать свою вину в трагических событиях 1856 года. Лучше бы Облеухов этого не делал – вместе с рассказами других очевидцев, неловкие попытки оправданий лишь подчеркнули его неблаговидную роль.
Генерал-губернатор Муравьёв, хотя и был в 1856 году за тысячи вёрст от Амура, однако считал себя ответственным за всё, что происходит на далёкой реке. Именно по его приказу главный участник спасения людей из несчастного отряда, казак Роман Богданов, тщательно и без прикрас записал воспоминания обо всех ужасах. Генерал-губернатор просил «хранить эти записки для будущего потомства», но опубликовать лишь после его смерти.
Новым командиром несчастного 13-го батальона стал штабс-капитан Яков Дьяченко. Его воинский чин соответствовал современному званию лейтенанта, в армии Российской империи штабс-капитаны обычно командовали ротами. Поэтому в соответствии со всеми нормами армейской бюрократии Дьяченко будет окончательно утверждён на более высокую должность лишь спустя два года.
Но именно в этот промежуток времени переживший трагедию 13-й батальон и его до конца не оформленный командир навсегда войдут в историю Дальнего Востока – ими будет заложен будущий город Хабаровск.
30-летний штабс-капитан Яков Васильевич Дьяченко происходил, как тогда говорили, из «малороссийских дворян» – был уроженцем Полтавской губернии, поместий и богатств не имел. Родился он 21 марта (2 апреля по новому стилю) 1817 года. В отличие от прежнего командира 13-го батальона свою службу Дьяченко начал не в столичной гвардии, а в провинциальных полках на западной границе необъятной Российской империи. В биографии нового комбата не было громких военных событий, он, что называется, всего лишь честно тянул лямку трудного армейского быта в забытых богом глухих гарнизонах. Но именно ему предстояло стать первостроителем самого крупного русского города в Приамурье.
«Войска эти способствуют заселению края…»
Лето 1857 года 13-й батальон вновь встретил в тайге на берегу Амура. Земли к северу от великой реки ещё не были окончательно присоединены к России, и генерал-губернатор Муравьёв спешил до начала пограничных переговоров с китайцами построить здесь первые русские посты и селения.
Спустя два десятилетия очевидец и участник этих событий генерал-майор Иван Венюков издаст книгу «Воспоминания о заселении Амура». Он так опишет первые дни лета 1857 года в устье реки Зеи, там, где сегодня находится город Благовещенск: «Прибыл третий курьер, он привез план предположенной Усть-Зейской станицы, очень изящно начерченный. Тут было всё: и церковь, и больница, и дома разных властей, и разные канцелярии (без этого уж нельзя); но проект, совершенно годный для сооружения города на Семеновском плацу в Петербурге или вообще где угодно, не подходил именно к равнине, на которой предполагалось его осуществить. Реки Зея и Амур дали почве этой равнины совсем не то очертание, какое требовалось по проекту. И вот чертежом полюбовались и свернули его, а первая улица в новой колонии потянулась вдоль гребня небольшой высоты по проекту капитана Дьяченко…»