Воздушный кирасир
В России первые опыты с воздушными шарами, в том числе в сфере военного использования, проводились с начала XIX века. Но применительно к морским баталиям об атаках с неба у нас впервые задумались лишь в ходе Крымской войны, когда превосходящий англо-французский флот стал господствовать у берегов Чёрного моря и Балтики. Уже в 1854 году к царю поступил «Проект применения воздушных шаров в текущую кампанию» за авторством Ивана Мацнева. Отставной штабс-ротмистр гвардейского полка кирасиров буквально накануне войны прошел во Франции обучение полётам на воздушных шарах и стал ярым энтузиастом этого дела.
Бывший кирасир предлагал создать в Севастополе и Кронштадте «воздухоплавательные обсерватории» – группы привязных аэростатов для наблюдения за противником и его флотом. Подобные опыты в ходе войны не без успеха проводились. Но Мацнев пошёл дальше – он предлагал атаковать англо-французскую эскадру при помощи аэростатов с воздуха, подобно тому, как это пытались недавно делать австрийцы под Венецией. Император Николай I отнюдь не был противником технического прогресса, но проект Мацнева отверг – «…не рыцарский способ ведения войны».
Решение императора, однако, диктовали не эмоции. На том уровне техники корабль, даже стоящий на якоре, был слишком сложной целью для свободнолетящего, в сущности неуправляемого аэростата. При этом Англия и особенно Франция в ту эпоху являлись лидерами по изучению воздухоплавания – потенциально они могли ответить массовым применением подобного оружия, для которого города типа Севастополя, Кронштадта или Петербурга были куда более удобной целью, чем подвижный флот.
Во всех последующих войнах эпохи Льва Толстого и Достоевского воздушные шары и аэростаты использовались уже весьма широко и регулярно. В ходе гражданской войны в США для армии северян даже планировали ввести должность «главного аэронавта». Сошедшиеся во внутренней междоусобице американцы уже в 1861 году с успехом использовали для разведки воздушные шары, базировавшиеся на огромных баржах, буксируемых пароходами вдоль речных и морских берегов. Так что американские авианосцы имеют длинную предысторию…
Воздушные шары в военном деле тогда стали модной и популярной новинкой – подобное на наших глазах недавно случилось с ударными и разведывательными беспилотниками. В Российской империи с 1869 года при Главном инженерном управлении Военного министерства работала постоянная «Комиссия для обсуждения вопросов применения воздухоплавания к военным целям» – её первым председателем стал генерал Эдуард Тотлебен, военный инженер и герой обороны Севастополя.
«Взрыв» и «Самоед» осваивают небо
Отечественный флот на исходе XIX века тоже отметился рядом оригинальных, даже прорывных для своего времени экспериментов в области воздухоплавания – и не только в целях разведки. Наши моряки решили использовать воздушные шары для обеспечения дальней связи флотов.
В 1884 году на Чёрном море миноносец «Взрыв» (кстати, первый в мире мореходный носитель торпед специальной постройки) провёл любопытный опыт – с его палубы на высоту до 300 метров подняли небольшой привязной аэростат с тремя мощными электролампами. Для этого на паровом миноносце смонтировали не только «газопроизводящую» машину для аэростата, но и генератор тока – управляемые по проводам лампочки зажигались попеременно и позволяли использовать азбуку Морзе. Красная лампа соответствовала точке, белая – тире, а зеленая обозначала промежуток между словами. В итоге такая «гирлянда» передавала сложные сообщения на расстояние более 35 морских миль (порядка 65 км). До изобретения относительно устойчивой радиосвязи оставалось ещё целое десятилетие, и такая система была в ту эпоху самой дальнобойной.
Первое длительное и систематическое применение над морем аэростатов с экипажем в России произошло в июле 1894 года, и не с учебными, а сугубо практическими целями – для поиска затонувшего корабля. Годом ранее при переходе из Ревеля в Гельсингфорс (сейчас эти некогда российские города именуются Таллин и Хельсинки) неожиданно со всем экипажем затонул броненосец береговой обороны «Русалка». Никто из экипажа не спасся – море позже лишь выкинуло на берег несколько трупов.
«Русалку» долго и безуспешно искали традиционными для той эпохи способами, всматриваясь в воды Финского залива с борта кораблей. Столь же безуспешно пытались применять тралы и даже водолазов. Тогда-то и решили привлечь для поисков воздухоплавателей – полтора месяца в море выходила шхуна «Самоед» (самоедами в ту эпоху именовали заполярные племена ненцев и нганасанов) с привязным аэростатом. Наблюдатели в его корзине поднимались до 400 м в высоту и пролетели над морем в общей сложности 200 миль, или более 370 км.
Тем летом 1894 года в небо с борта «Самоеда» поднялись почти полсотни офицеров Балтийского флота. Хотя воздушная новинка затонувший броненосец так и не нашла, но убедила моряков в полезности аэростатов для обнаружения мин и отмелей – в безветренные дни и при отсутствии больших волн с высоты можно было различать объекты на глубине до 20 метров.
В следующем году по примеру Балтики провели учения по поднятию аэростатов с наблюдателями над броненосцами Черноморского флота. Однако парящий над мачтами воздушный шар так и не стал неотъемлемым признаком флота – именно тогда у огромных баллонов, надутых газом, в небе над волнами появился маленький, но сильный конкурент. И то был ещё вовсе не аэроплан…
«Змеиная» хитрость против аэростата
«Все офицеры были на стороне воздушных шаров, но командующий флотом находил их детской забавой…» – так в самом начале русско-японской войны писал о знаменитом адмирале Макарове лейтенант Михаил Лавров, первый начальник «воздухоплавательного отделения» в Порт-Артуре. Командовавший Тихоокеанским флотом адмирал, однако, не был ретроградом – просто являлся сторонником использования вместо «воздушных шаров» в тех же целях… воздушных змеев. В ту эпоху эти прообразы современных дельтапланов нередко ещё именовали «летательными змеями».
Первые аэростаты были дороги и крайне сложны в эксплуатации, особенно на кораблях в открытом море. Потому на рубеже XIX и XX веков Черноморский и Балтийский флоты провели опыты с использованием для воздушного наблюдения «летательных змеев». Благо морские ветра и скорость судна почти всегда позволяли запускать такие конструкции в небо.
При Морском министерстве Российской империи даже создали особую комиссию по их испытанию. В январе 1904 года буквально за несколько дней до начала русско-японской войны она утвердила доклад «О применении воздушных змеев для подъема наблюдателей с судов флота» с категоричным выводом: «Применение таких змеев на судах флота не только желательно, но даже необходимо».
Эпохальный самолёт братьев Райт взлетел лишь за месяц до этого доклада, да и то преодолел считаные сотни метров. Предсказать тогда скорое рождение массовой авиации и её молниеносный прогресс было вне сил человеческого мозга. Именно в те несколько лет в самом начале прошлого века «летательный змей» мог показаться в морском деле перспективнее «воздушного шара».
Относительно простой и небольшой летательный аппарат, известный ещё в древнем Китае, был дешевле в изготовлении, не требовал сложного «газопроизводящего» оборудования, да и просто был безопаснее для корабля, чем гигантский баллон с водородом… Словом, адмирал Макаров сделал свой выбор в пользу «змеев» – доживи он до появления в ближайшие годы первых удачных аэропланов, наверняка стал бы горячим сторонником их применения на флоте.
Макаров до авиации, однако, не дожил – погиб на броненосце, подорвавшемся на японской мине. Ту минную постановку могли бы обнаружить с воздуха, но в Порт-Артуре не оказалось ни аэростатов, ни готовых «летательных змеев», хотя приказ о создании «Морского воздухоплавательного отделения» в главной базе Тихоокеанского флота был подписан ещё в 1902 году.
Отправленный в конце 1903 года из Петербурга в Порт-Артур пароход «Манджурия», вёзший на Дальний Восток аэростаты и всё их оборудование, в самом начале войны перехватили японцы у берегов Китая. В итоге прибывший в Порт-Артур первый командир Морского воздухоплавательного отделения лейтенант Лавров оказался без ничего. На местных складах он с удивлением обнаружил вполне современный аэростат, несколько лет назад захваченный у китайцев, когда наши войска подавляли их восстание, – но без должного ухода трофейный «шар» уже пришёл в негодность.
Попытки делать аэростат из подручных средств («…из дамских юбок» – как невесело шутил сам Лавров) в осаждённом Порт-Артуре по понятным причинам провалились. Главным препятствием стало отсутствие водорода. Для его производства требовалась в значительных объёмах серная кислота. Ещё в 1903 году из Порт-Артура в Главный морской штаб ушёл запрос о доставке «воздухоплавателям» кислоты, на что буквально накануне войны был получен изумительный по бюрократичности ответ: «Оная кислота имеется в Японии в большом количестве и недорого». В итоге первый командир Морского воздухоплавательного отделения Тихоокеанского флота погиб в сухопутном бою с японцами, так ни разу не взлетев в небо.
«Со змеями ничего не успели сделать…»
«Летательные змеи» тоже не поднялись в небо над броненосцами Тихоокеанского флота. Хотя 2 апреля (20 марта старого стиля) 1904 года столичный журнал «Воздухоплаватель» с энтузиазмом писал: «Известный знаток воздушных змеев лейтенант Шрейбер, проходивший в этом году курс в офицерском классе учебного воздухоплавательного парка, по требованию вице-адмирала Макарова отправлен а Порт-Артур для производства подъемов наблюдателей с судов флота. В хорошую погоду со змея можно увидеть в море на 30–40 верст. Это будет первое применение воздушных змеев для военных целей…»
Лейтенант флота Николай Шрейбер и его «змеи» доехали до Порт-Артура всего за несколько дней до гибели адмирала Макарова. Вскоре наш флот оказался прочно заперт в гавани, и «змеев» Шрейбера перенацелили на сухопутную разведку, к которой они оказались мало приспособлены – их расстреливали японские солдаты из винтовок. «Со змеями ничего не успели сделать… Их запустили, но, как только 5 штук были в воздухе, неприятель сосредоточил по ним такой прицельный огонь, что людям пришлось ретироваться. Никого, благополучно, не ранили, а змеи летали и расстреливались старательно часа полтора…» – писал Шрейбер о первой и последней попытке воздушной разведки в небе над Порт-Артуром весной 1904 года.