– Да чего вы злитесь?
– Не люблю, когда ты умничать начинаешь! Строишь из себя ту, кем не являешься!
– Хорошо, не буду. Только дорасскажите историю. Чем все закончилось?
– Дорасскажите, – передразнил Верстовский. – Говоришь, как чукча.
– Ну ладно вам ругаться.
Голос у Серафимы был заискивающий. Верстовский успокоился.
– Инга стала моей женой.
– Да вы что! Прямо так сразу?
– Не сразу, разумеется. Но со временем она оценила и мой талант, и любовь к ней. Мы стали очень гармоничной парой.
– Удалось, значит, вам отогреть Снежную королеву! Это духи помогли, не иначе! Она же аромапсихолог! Сразу поняла, где настоящая любовь!
– Да хватит тебе бесноваться!
– Я не беснуюсь! Радуюсь победе настоящего искусства! А что же этот Манин? Смирился?
Верстовский вдруг глянул странно и отвернулся.
– Он что, гадости стал делать? – догадалась Серафима.
Константин Геннадьевич помолчал и тихо произнес:
– Он убил мою жену.
У Серафимы отнялся дар речи. Она только смотрела вытаращенными глазами.
– Инга погибла десять лет назад. Не справилась с управлением на скользкой дороге. Но я знаю: это был не несчастный случай, а убийство.
– Он что, тормоза ей подрезал? – выдавила потрясенная Серафима.
– Ей что-то подсыпали в воду. Или в кофе. Она впала в транс и…
– Это вам в полиции сказали?
– Какая полиция, ты что! Даже дело не открывали. По мнению полиции, все было очевидно. И потом, мы русские. Французы не хотели затевать расследование, чтобы не связываться с посольством.
– А может, это не Манин? Вдруг у нее были враги.
– Боже! Да откуда у нее враги? Нет, это Манин. Решил отомстить и забрать ее у меня.
– И поэтому вы уехали в Россию?
– Нет. Сюда я вернулся после того, как перестал быть «носом».
– Как так?
– Три года назад Манин заразил меня вирусом, после которого мой уникальный нюх так и не восстановился.
– Ковидом?
– Причем специально. Он знал, что болен, но пришел на могилу Инги. Якобы чтобы возродить прошлую дружбу. Полез обниматься. Я был немного в шоке от его неожиданного появления, растерялся, поэтому ничего не заподозрил. Хотя слышал, что он покашливает.
– Как же это вы не убереглись? Ведь обоняние – ваша профессия!
– После смерти Инги мне было все равно. Даже когда понял, что заразился, значения не придал. На третьи сутки перестал чувствовать запахи, но мне было все безразлично. Через некоторое время обоняние вернулось, но уже совсем не то, что раньше. Когда понял, что половину запахов не различаю, а остальные искажены, думал, это конец. Какое-то время работал технологом. Многие парфюмеры пострадали от этой заразы, поэтому старались помогать. Ну а потом… все бросил и вернулся в Россию. Там я уже не мог принести никакой пользы.
– А Манин? Он ведь тоже переболел!
– Переболел. Теперь работает руководителем отдела. На безрыбье выдвинулся в начальники. Решил, что выиграл у меня всухую.
– Мерзавец! Убила бы гада!
– Убить – это слишком просто.
– Вы хотите отомстить?
– Нет. Он этого недостоин.
– Я бы отомстила! Зубами бы загрызла!
Верстовский посмотрел на пышущую праведным гневом Серафиму и вдруг улыбнулся.
– Мститель нашелся! А кто уже два дня лаванду не поливал?
– Это французскую, что ли? Да она влагу терпеть не может!
– А за теплицей в углу? Там, где твой Барбос все потоптал.
– Ничего он не топтал, просто отдохнул на травке.
– Теперь розмарин пропах собачьей шерстью, и придется его выпалывать.
– Да ничего подобного! Барбос мытый, и потом…
– Господи! И этой дуре я рассказываю про ароматы! Да какая разница, мылась твоя псина или нет! От собаки все равно разит! Для цветов, из которых мы собираемся делать ароматические эссенции, это смерть! Они загублены, пойми ты, бестолочь! А ведь я сто раз говорил: не пускай этого козла в огород!
Препираясь и размахивая руками, они выбрались из лаборатории и разбежались в разные стороны. Серафима помчалась проверять, где еще Барбос набезобразничал, а Верстовский заперся в спальне и не выходил до позднего вечера. Серафима прислушивалась к звукам, доносящимся оттуда, и жалела, что приставала с расспросами. Ему даже вспоминать тяжело, а она в душу пыталась залезть. Как слон таежный! А чего? А где? Понятно теперь, почему он злился. Потерять и любимую, и работу… Да что работа! Все гораздо хуже! Он потерял свой дар! А она еще пристает!
Вот уж точно – дурында колхозная!
Точнее не скажешь!
Новые соседи
Барбоса нигде не было. Порыскав и заглянув во все закоулки, где пес любил прятаться от жары, а заодно и от хозяев, Серафима решила, что своенравная псина опять отправилась изучать окрестные помойки. Ну задаст она трепку этой Барбосине, когда отыщет! Ну сколько можно объяснять, что теперь они живут в приличном доме и от бомжацких замашек нужно отвыкать!
И тут она услышала характерный короткий гавк, доносящийся с соседского участка, огороженного солидным, метра два с половиной забором. Сама Серафима там не бывала. Давно сообразила, что жильцы въехали, но кто, что – не знала, потому что никого пока не встречала. Да и недосуг ей было по соседям бегать. Она ни с кем и знакома-то по-настоящему не была. Только с тетей Пашей, что жила через два дома, да и то – шапочно. За год, конечно, можно было со всеми знакомство свести. Будь она свободна, так бы и сделала, но Верстовский праздного шатания не одобрял, никого в гости не приглашал и сам никуда не ходил. Торчал в доме и варил зелье. Чернокнижник какой-то!
Она решительно подошла к соседскому забору. Широкие ворота закрыты. Конечно, собака может и в дырку пролезть, а ей такое не под силу. Серафима прошлась вдоль ограды, зовя собаку. Сначала ласково, а потом все громче, с угрожающей интонацией, потому что Барбос – вот собака! – отзываться и не думал.
Так она надрывалась минуты три, и тут совсем рядом неожиданно распахнулась калитка, которую она даже не заметила, и мальчонка лет пяти громко спросил:
– Ты чиво олешь?
Серафима опешила.
– Не знашь, фто ли, сто у нас звонок ешть.
От такого обилия речевых дефектов Серафима растерялась еще больше.
– У меня собака потерялась, – проблеяла она, таращась на сердитого карапуза.
Тот задумчиво поковырял в носу и сообщил:
– Она не потилялась. Мы иглаемся.
– Во что? – глупо спросила Серафима.
– В плятки.
– Так он прячется сейчас?
– Угу, – кивнул малыш. – В огулцах.
– Так у вас и огурцы есть? – искренне удивилась Серафима.
– И помидолы. А еще калтоха и… много чиво.
– А мама твоя дома?
Малыш насупился и промолчал.
– А можно ее сюда позвать? Я бы с ней договорилась насчет собаки.
Вместо ответа мальчонка развернулся и припустил куда-то в глубь участка. Серафима едва успела подставить ногу, не дав калитке захлопнуться.
Надо, в конце концов, выудить Барбоса и утащить домой. Ишь, в «плятки» играть вздумал, бандит!
За домом, куда она попала в поисках затаившегося Барбоса, были раскиданы доски, какие-то бочки, битые кирпичи и остатки цемента в корыте. И среди всей этой «живописи» на корточках сидел мужик в донельзя измазюканной футболке и изо всех сил дергал за веревочку, пытаясь запустить бензопилу.
Серафима открыла рот, чтобы поздороваться, но тут пила затарахтела, и мужик, довольно крякнув, стал подниматься. Уже почти встал, но вредная пила кашлянула два раза и снова заглохла.
– Твою мать!
Мужик снова припал к агрегату.
– Здравствуйте, – все-таки решилась Серафима. – Я с соседне участка. За собакой.
Голос раздался так неожиданно, что Михаил вздрогнул. Он резко вывернул шею, чтобы увидеть говорящего, и уткнулся взглядом в ноги. Ноги переминались и совершенно не давали представления о том, кому они принадлежат, кроме того, что были явно женскими и очень красивыми. Михаил вывернул шею еще немного, пытаясь лицезреть продолжение, но, к его удивлению, ноги кончаться не собирались. Наконец шея хрустнула, Михаил разозлился, вскочил и оказался лицом к лицу с незнакомой девицей. У нее был широкий улыбающийся рот и нимб вокруг головы.
– Здрасьте еще раз! – сказала девица и улыбнулась еще шире.
Нимб над головой качнулся, и Михаил понял, что это волосы.
Надо же, какие необыкновенные.
– Так что? Поможете мне?
Михаил моргнул.
– С чем?
– С собакой, – тоже моргнув, сказала девица.
С какой еще собакой? О чем она вообще?
У него на лице было такое тупое выражение, что Серафима рассмеялась. Глаза брызнули зелеными искрами, веснушки разбежались вокруг короткого задорного носа, и в тот же миг Михаил Княжич понял, что пропал на веки вечные.
Это было настолько неожиданно, что его мозги отключились совершенно и, наверное, навсегда. Девица стала что-то объяснять, но он, как оглушенный, не мог понять ни слова. Только стоял и смотрел, как шевелятся ее губы, летают руки и прыгают солнечные зайчики в волосах.
Кошмар какой-то! Что это с ним?
– Папа, эта тетя хосет Салика жаблать, – сказал совсем рядом детский голос, и Михаил очнулся.
– Да он вовсе не Шарик, а Фридрих Барбаросса, по-домашнему – Барбос, – заявила девица, продолжая смеяться.
– А… – выдавил Михаил.
– Я с соседнего участка. За собакой, – сказала она, и ему показалось, что он уже где-то слышал эти слова. Глюки начались, что ли?
Девица пригляделась и, кажется, решила, что он с прибабахом.
– Ну… так поможете найти? Он не отзывается, потому что спрятался в огурцах. Где тут у вас огурцы?
– Не сказу, – надулся малыш. – Я иво есе не жаштукал.
– Так вместе и застукаем, – предложила девица и взяла мальчонку за руку. – Показывай!
Тот повел ее к огурцам. Михаил поплелся за ними, пытаясь на ходу привести себя в чувство.
В другой стороне участка, невидимой за высоким малинником, расположился вполне приличный огород: две теплицы и небольшой участок, засаженный картошкой. У забора – смородина и крыжовник. Все честь по чести.