– Да не настраиваю я! Просто что-то меня настораживает в твоем парфюмере.
– Думаешь, он, как в кино, хочет меня убить и запах мой забрать?
– Тьфу ты! Ну чего ты городишь, Рыжуха!
– Не пугай меня, Миш, и сам не заводись! Нет у него по моему поводу никаких замыслов! Просто… Ну так получилось. Он узнал, что я запахи различаю хорошо, вот и позвал к себе, учит, помогает. Даже предложил фотосессию сделать!
– Какую еще фотосессию!
– У него друг – известный фотограф. Константин Геннадьевич хочет его попросить сфоткать меня.
– Для чего? Для журнала?
– Да нет, что ты! Просто на память. Он же понимает, что я не вечно у него буду жить. Вот и предложил. Я говорила, что моделью собиралась стать. Наверное, ему и пришла идея. В шутку.
Вспоминая фотосессию, она вдруг подумала: «А если вовсе не в шутку? Тогда зачем?»
Серафиме стало не по себе. Она попыталась поискать ответы в голове, но ничего там не обнаружила.
Промаявшись почти час, она все же заснула.
Паранойя Верстовского
Посреди ночи ее разбудил грохот в прихожей. Заставив себя встать, Серафима поплелась на звук и увидела залитый и заляпанный грязью пол – утром, между прочим, тетка его мыла! – валявшиеся кучей тряпки, которые на поверку оказались штанами и рубашкой Верстовского и его самого, стоявшего в одних трусах возле холодильника и жадно поглощавшего минералку.
– Ты не поверишь, но сегодня меня с ног до головы окатила машина, – голосом умирающего трагика произнес Верстовский, отдышавшись после холодной воды.
– Эфиры хоть сдали?
– Сдал.
– А масла?
– Серафима, ты что, вообще бесчувственная? Я чуть не умер!
– Водой захлебнулись? – поинтересовалась бесчувственная Серафима, собирая с пола одежду.
– Чурка ты с глазами!
Верстовский плюхнулся на диван и потянул на себя плед.
– Сволочной народ! Нарочно ведь окатил! Повеселиться решил, скотина!
Серафима молча сунула грязную кучу в стиральную машину. Она понимала, Верстовский хочет, чтобы его пожалели или на крайний случай посочувствовали, но сил ни на то, ни на другое не было совершенно.
Верстовский еще немного поныл и замолчал.
Серафима включила стиралку и налила в стакан воды. Сушняк был дикий.
– Вообще день жуткий. Просто кошмарный, – услышала она и вдруг разозлилась.
– Да хватит уже гундосить! Ничего кошмарного не случилось! Ну подумаешь, обрызгали! Отряхнулся и пошел себе дальше!
Верстовский тут же вступил в игру.
– Да тебе вообще на меня наплевать! Сама весь день перед камерой задом крутила, а я по салонам бегал!
– Ну не бегали бы! Завтра я сама бы все отвезла! А насчет этой фотосессии, так сами бы жопой пять часов повертели, посмотрела бы я тогда, что от вас осталось!
– Ты посмотри, какая принцесса! Ей бесплатную фотосессию у модного фотографа, а она еще жалуется.
Серафима открыла рот, чтобы ответить позаковыристее, но почувствовала, что сил продолжать перепалку нет. Если что-то и оставалось, то Верстовский выпил последнее. Вот всегда так! Начнет жаловаться, ныть, плакаться, она – утешать, уговаривать. В результате он бодрым и свежим отправляется в лабораторию, а она падает без сил. Прямо вампир какой-то!
Она решила, что больше рта не раскроет и высасывать из себя последние соки не позволит, но Верстовский вдруг совершенно другим голосом сказал:
– Никто меня не окатывал. Я сам в лужу залез.
Серафима растопырила глаза.
– Чего вы там забыли?
Константин Геннадьевич глянул и отвернулся.
– Мне кажется, что за мной следят.
– Да кому вы нужны? Следить за вами…
– Уверен, что это Манин или те, кого он нанял.
– Что? – не поверила своим ушам Серафима. – Что вы несете? Какой Манин? Сто лет прошло! Да и зачем вы ему сдались? Сами говорили: он отнял все, что мог! Теперь-то ему зачем вас преследовать?
– Я не знаю! – крикнул Верстовский и зарылся глубже в плед.
– Ну вот и не говорите тогда! У вас просто старческая… как ее… паранойя!
– Паранойи старческой не бывает. Только деменция.
– Тогда это она! Вам показалось просто, вы испугались и от страха полезли в лужу! Это глюки обычные!
Верстовский не ответил, и Серафима вдруг поняла: он не шутит. Она посмотрела на торчащий из пледа хрящеватый нос и почувствовала, как от него ей передался самый настоящий, неподдельный страх.
– Константин Геннадьевич, вы точно не шутите? – спросила она.
Нос дернулся.
– Так вы его видели, этого Манина?
– Нет. Он ни разу с тех пор не приезжал в Россию.
– Как вы сюда вернулись? Объясните тогда, почему вы уверены, что он вас преследует?
– Просто чувствую.
– Что?
– Сегодня я шел к метро и ощутил на себе чей-то взгляд. Можешь мне не верить, но я узнал его. Как будто самого увидел.
– Так не бывает.
– Бывает, когда часто думаешь о человеке. Все эти годы он как будто жил рядом со мной и ждал, когда придет время нанести последний удар.
Серафима проглотила вязкий ком, невесть откуда появившийся в горле, и почему-то шепотом спросила:
– Какой удар?
– Он хочет убить меня.
– Зачем?
– Окончательно убрать со своего пути.
– Но вы уже не опасны. Вы ему не конкурент. Не мешаете.
– Ты не понимаешь.
Верстовский выпростал из пледа голову и посмотрел горячечными глазами.
– Пока я жив, он не успокоится. Пусть ничего не могу доказать, но я все знаю про него. Он убил мою жену, уничтожил во мне парфюмера. Это не дает ему покоя. Нужно убить меня, чтобы жить долго и счастливо.
Серафима потрогала ставший вдруг очень горячим лоб.
– Почему сейчас? Не раньше?
– Я хорошо спрятался. Он не мог меня найти.
– А теперь нашел? Но как?
– Как, как! Да почем я знаю! – рассвирепел вдруг Верстовский. – Случайно увидел! Следил! Разыскивал!
«Делать ему, что ли, было нечего?» – хотела сказать Серафима, но промолчала.
Таких людей, как Манин, понять невозможно. Прав Константин Геннадьевич: у них своя логика, недоступная нормальному человеку.
– И что нам теперь делать? – спросила она, и знакомое тягостное чувство полной безнадеги снова, как когда-то давно, овладело ею.
– Не знаю.
Верстовский накрылся с головой и затих.
– Бросить все и свалить на Мадагаскар? Или в подвал залезть? А если к соседям попроситься на время?
– Сидорова, прекрати. Мне кажется, он не знает, где я живу.
– Так следил же!
– Он увидел меня в городе, я попытался оторваться. Сначала в метро, потом на электричке. Проехал две станции. Пересел, вернулся, потом на маршрутке добрался до дома. Все время оглядывался и проверялся. Залез в лужу вот…
– Прямо как шпион, – не удержалась Серафима.
– А что было делать? Я испугался.
Серафиме стало жалко старика.
– Значит, он потерял вас из виду. Это уже лучше. Придется вам сидеть дома, а ездить и ходить по делам буду я. Меня он не знает.
– А если видел нас вместе?
– Да где? На светском приеме? Так мы туда не ходим.
Серафиме вдруг полегчало. Надежда есть. Поищет этот Манин, не найдет и свалит опять в свою Францию. В конце концов, они с Верстовским тоже не лыком шиты!
Бодрым шагом она подошла к дивану, вытащила Верстовского из шерстяной норы и заявила:
– Я вам ванну горячую сделаю. Потом чаем напою и спать уложу. А прямо с утра пойдем в лабораторию и будем учить ароматы. Лады?
Верстовский снизу вверх посмотрел на веснушчатое лицо, пожевал губами и прежним капризным голосом заявил:
– И рюмочку коньяку.
– Да хоть две! – весело кивнула Серафима. – Но маленьких.
Ночь она досыпала совсем плохо. Все пережитое отозвалось в уставшем теле тревожно стучащим сердцем, вспотевшей под волосами шеей и дикими мыслями, не отпускавшими ни на миг.
Ей всегда казалось, что страшнее Дениса зверя нет. Откуда взялся этот злодейский Манин? Почему он никак не оставит Верстовского в покое? За что он так сильно его ненавидит? Неужели и после стольких лет не может простить ему талант и успех? Разве Верстовский виноват, что Инга выбрала его? Ну даже если не может. Инги давно нет, успех в прошлом. Остался талант. Или нет. Талант умер, когда пропал его знаменитый нюх. Значит, нечему завидовать. Почему же тогда? Неужели Манин думает, что у Верстовского есть доказательства его вины в смерти Инги? Но Константин Геннадьевич сам сказал, что нет у него никаких доказательств. Если бы были, он давно их предъявил бы. Чего же тогда боится Манин? Почему Верстовский так уверен, что Манин хочет его смерти?
Мечась по кровати в поисках разумных объяснений, Серафима измаялась совершенно, но ни одна умная мысль ее так и не посетила. Около четырех она направилась в кухню и налила себе воды. Пить не хотелось, но надо было на что-то переключиться.
И что за ночь сегодня выдалась!
Проходя мимо лаборатории, она заметила полоску света под дверью. Бедный старый Верстовский. Потерял все: свой дар, профессию, любовь. Живет словно по привычке. Торчит в лаборатории, делает какую-то работу и возится с такой дурой, как она.
Просто потому, что очень одинок. А когда человек один…
Чужие приходят ночью
Эту мысль Серафима додумать не успела, потому что за окном, которое выходило на дом Княжичей, раздался знакомый звук. Серафима шагнула ближе и увидела, как от забора соседей отошел и стал удаляться в сторону выезда из поселка мужчина. В темноте короткой летней ночи она плохо его рассмотрела. Михаил вернулся? С чего так рано? Вчера только уехали с Димкой к кому-то в гости, а прибыть обещались лишь завтра. И куда он поперся среди ночи? Или это не он?
Серафиме стало трудно дышать. Она не сомневалась, что человек вышел с участка Княжичей. Звук закрывающейся калитки она успела выучить наизусть. Сначала тихий скрежет, потом тоненький писк, а затем щелчок. Он вышел, и калитка захлопнулась. Нет, это точно не хозяин. Это кто-то чужой. А если чужой, значит…