Тем более что в доме как раз появилась невзлюбившая ее тетка. Сегодня был день уборки, и рьяная уборщица появлялась с пылесосом и тряпкой как нарочно в тех местах, где находилась Серафима.
Ну не скандалить же? Вообще-то в другое время Серафима с удовольствием. Уж больно надоело ей прокурорское выражение на теткиной морде. Но сегодня весь мозг был забит другими мыслями, гораздо более важными и тревожными.
Поэтому, как только подвернулась возможность, она улизнула из дома и, прихватив Барбоса, направилась к Княжичам. Скажет Верстовскому, что собаку отводила поиграть с мальчонкой.
Михаил с Димкой возились за домом. Вернее, только Димка, причем в прямом смысле. Забравшись в кучу опилок, он, пыхтя от натуги, набирал их лопаткой в детское ведерко и вываливал на другую сторону кучи. Сухие опилки сыпались обратно, но Димка продолжал сосредоточенно копошиться, по-видимому, имея какую-то важную цель.
Новое дыхание этому действу придал Барбос. Увидев старого друга, он с энтузиазмом полез в самую опилочную гущу, начав обниматься и целоваться. Димка завизжал от счастья и начался настоящий, как писал поэт, «шум, гам, тарарам и ужас что такое».
Княжич, оторвавшись от электрорубанка, которым он «охаживал» доску, подошел к ней и обнял. Серафима уткнулась лицом в пыльную рубашку и с наслаждением вдохнула любимый запах.
– Мишка, я соскучилась ужас как.
– Ну как ты там? Справилась со своим Верстовским? – с тревогой спросил Княжич, целуя ее в рыжую макушку.
– Не пойму. Вроде да, а может, нет. Я теперь с подозрением отношусь ко всему, что он говорит или делает. Не могу избавиться от противного чувства, что он меня постоянно дурит.
Княжич не стал разубеждать. Ясно как божий день, так и есть. Он дурил Серафиму с самой первой встречи. Увидел в ней человека, нуждающегося в помощи и поддержке, воспользовался ее наивностью и добротой, а на самом деле у старого пройдохи на нее есть планы. Какие именно, следует выяснить. Иначе может случиться что-то очень страшное.
Представив, что конкретно может случиться с Серафимой, Михаил сжал ее так крепко, что она охнула и подняла на него невозможно прозрачные и зеленые глаза.
– Рыжуха моя, – шепнул Княжич, и в тот же момент его затопила какая-то то ли нежность, то ли боль, то ли еще что-то, чего вынести он был не в состоянии.
Он даже не почувствовал тяжести ее тела, когда на руках внес наверх.
– Мишка, там же…
Она хотела сказать «дети», но выговорилось что-то совершенно косноязычное, она сама не поняла.
А потом все пропало куда-то. В тартарары, наверное. Остался только запах горячего мужского тела и ее собственный, который она тоже чувствовала обостренно. «Так пахнет желание», – успела она подумать и перестала соображать совершенно.
А потом наступила тишина. Серафиме хотелось, чтобы она длилась вечно.
– Папа, мы с Саликом кушать хотим! – услышали они требовательный голос и одновременно сели на кровати.
– Я же говорила – «дети», – непонятно к чему сказала Серафима, тараща глаза.
Княжич вскочил и, натягивая на ходу штаны, побежал вниз. Серафима повозилась немного, отыскивая свою одежду, и тоже рванула кормить своих мальчишек.
Оказывается, это очень приятно.
Сидя рядом с ними и подкладывая Димке самые мягкие кусочки – которые, впрочем, тут же исчезали под столом, – она испытывала такое благостное чувство, которое и определить-то для себя не могла. То ли блаженство, то ли что-то еще.
Да и как тут поймешь, если раньше ничего подобного не испытывала?
Приятное, в общем, чувство.
Она даже забыла, что в реальной жизни, которая начиналась там, за калиткой Княжичей, ее ожидает что-то непонятное, странное и очень опасное.
Хорошо, что Михаил, похоже, более собран. Ишь, как хмурится!
– Я знаю, что мы должны сделать, – сказал он, как только Барбос с Димкой ускакали на улицу. – Поедем к Манину.
– Да я уже встречалась с ним. Вряд ли он захочет снова меня видеть.
– А мы не будем его предупреждать. Пройдем в отель под видом журналистов.
– Так нас и пустили!
– Попробовать стоит. А нет, подкараулим у входа! Надо только выяснить, где он сейчас.
– Прямо сейчас? – изумилась Серафима.
– Мы же не знаем планов ни его, ни Верстовского. А если завтра будет поздно?
– Я понимаю, но как же ребенок?
– Димка уснет в девять. У нас как в казарме, режим строгий. Обычно он спит крепко до утра. Сегодня, я уверен, заснет раньше. Слышишь, как буянят? Нам нужно от силы четыре часа. Три на дорогу, час – на разговор.
– А если больше?
– Ну, пусть пять. Самый крепкий сон. Мне приходилось уезжать ночью в мастерскую, когда случался форс-мажор. Нечасто, конечно, но бывало. Димка меньше был. Ничего не случилось.
– И все же стремно, Миш. Вдруг Манин полицию вызовет.
– Рискнем.
Серафима взглянула ему в лицо и не стала разубеждать, хотя идея с поездкой к Манину казалась ей не слишком здравой.
Она вернулась домой и целый день копалась в теплице с тропическими красотами. Запах диковинных растений ее всегда вдохновлял и придавал сил. Верстовский заглядывал к ней дважды, давал ценные указания. Серафима старательно трясла головой, кивала, и он уходил успокоенный.
А она продолжала думать о том, что им с Михаилом предстояло сделать вечером.
Димка заснул у Барбоса на спине в половине девятого.
Михаил отнес сына в детскую. Серафима отправила пса домой. Если собака дома, значит, Серафима уже вернулась и ушла в комнату. Будет хорошо, если Верстовский ее не хватится.
Вряд ли так и будет, но придется рискнуть.
Они сели в машину и выехали навстречу неиестности.
Разговор на повышенных тонах
Серафима боялась, что у них потребуют журналистские удостоверения, но милая девушка-администратор, по-видимому, так устала, что даже не стала звонить Манину в номер. Улыбнулась вымученно и показала, в какой стороне лифт.
– Надоели посетители, – прокомментировал Княжич.
Серафима кивнула и подобралась. Главное, не спасовать первую минуту, а там как Бог даст.
Они постучали в дверь и услышали такое же усталое, как у девушки на ресепшене, «войдите».
Серафима решительно шагнула вперед. Михаил успел схватить ее за руку и чуть опередить.
– Вы кто? – спросил Манин, вставая. Он узнал Серафиму и заметно напрягся.
Взгляд метнулся в поисках телефона, но тот лежал далеко, на тумбочке у кровати.
– Господин Манин, прошу, уделите нам несколько минут, – начал Княжич, стараясь, чтобы голос звучал спокойно.
– Мы поговорить пришли, – добавила Серафима и бросила взгляд, не обещавший мирной беседы.
Манин, по-видимому, не был готов к разговорам, поэтому занервничал еще сильней.
Михаил крепче сжал Серафимину руку. Мужик и так перепуганный, незачем сразу наезжать.
– Простите нас за вторжение. Мы в самом деле хотим всего лишь прояснить несколько фактов.
– Каких еще фактов? С какой стати? Вас Верстовский подослал?
– Вот еще! – тут же встряла Серафима. – Никто нас не посылал! Мы сами с усами!
И шмыгнула носом.
Манин посмотрел на этот веснушчатый, решительно вздернутый нос и неожиданно улыбнулся.
Серафима сразу нахмурилась, открыла рот, чтобы что-то сказать, но Княжич ее опередил:
– Мы действительно хотим поговорить о Верстовском. Серафима работает у него и узнала историю о вашем соперничестве. Некоторые факты в его рассказе заставляют усомниться в их правдоподобии. Это важно для нас, поэтому мы пришли, чтобы услышать историю ваших отношений.
Серафима искоса взглянула на него. Как он, оказывается, выражаться умеет. Ей так не смочь ни в жизнь! Вот что значит по заграницам поездить!
– Но зачем вам это нужно? Кажется, это только нас с ним касается.
– Возможно, так и есть. Однако некоторые обстоятельства…
– Хорошо. Собственно, мне абсолютно нечего скрывать.
Манин помолчал, стараясь успокоиться, и стал рассказывать:
– Я долго не замечал соперничества между нами. Дурак был наивный. Иногда со мной происходили всякие неприятности. По работе, я имею в виду. Так, мелочи, но довольно болезненные. Мне и в голову не приходило, что Костя мог иметь к ним отношение. Только когда появилась Инга, он стал проявляться активнее. Злился все время и постоянно объяснял, почему она мне не подходит. А я ей, разумеется. И по этим рассказам я вдруг понял, каким он меня видит. Не буду вдаваться в подробности, но получалось, что я – полное ничтожество. Самое смешное, что даже тогда я ничего не заподозрил. Считал, это нормально – ревновать женщину. Не понимал, что Инга – лишь один из пунктов его ненависти ко мне. Но тогда просто терпел и даже жалел его.
– Почему? – требовательно спросила Серафима.
– С первой минуты нашей встречи с Ингой я знал, что мы будем вместе. Между нами сразу пролетела искра. Люди ведь это чувствуют, правда?
Он обвел глазами их с Михаилом. Оба кивнули.
– Эту парфюмерную дуэль придумал Константин. Ему казалось… нет, он был уверен, что так можно все решить. «Иней» стал квинтэссенцией его таланта. Аромат был прекрасен, честно! Жаль, сейчас он забыт.
– Но я нашла его у Верстовского и подумала, что парфюм свежий. Он был в стеклянном флаконе, значит, ему не более двух лет.
Манин кивнул, словно и не сомневался.
– Думаю, он продолжает его создавать. Вернее, воспроизводить. По формуле. Ничего нового он сотворить больше не может. К сожалению, разумеется.
Серафима взглянула на него и не поверила. Он нисколько не жалеет об этом. Даже рад.
– «Нега» была придумана мною за несколько секунд. Знаете, так бывает. Это случилось в ту ночь, когда Инга стала моей. «Нега» – это впечатления от нашей близости.
Серафиме вдруг стало неприятно. Зачем он им это рассказывает? Это же слишком личное. Непонятно почему, но ей захотелось сказать Манину что-нибудь колкое, едкое. Серафима прищурилась и поднатужилась. Сейчас!
Однако ничего едкого не придумывалось.